Время не ждёт - [102]

Пятнадцать резцов-столбиков из ста показали хорошие результаты. Они работали без заточки день, два, три дня, а два резца проработали в присутствии комиссии Главметалла в течение шести дней и укоротились от износа настолько, что их уже нельзя было зажать в державке. За 48 часов эти резцы сняли по три тонны стружки. «Три тонны стружки без заточки резца!» Этот возглас изумления можно было услышать на всех этажах здания Оргаметалла, в цехах московских заводов, куда с быстротой молнии долетала весть о небывалом в истории резания рекорде стойкости инструмента.

Это событие окончательно склонило Главметалл к решению, которое он вынес 13 мая 1927 года:

«Признавая, что в настоящее время состояние опытов с резцами изобретателя Игнатьева дает достаточную уверенность в целесообразности и необходимости эксплуатации этого изобретения в заводском масштабе: 1) Предложить «Электростали» организовать специальный отдел по эксплуатации этого изобретения под общим руководством А. М. Игнатьева; 2) Зачислить А. М. Игнатьева на службу с оплатой ему содержания, как специалиста, по взаимному согласованию; 3) Предоставить А. М. Игнатьеву право на самостоятельность, которая обеспечивала бы ему возможность развернуть массовое производство резцов своей системы; 4) Организовать при заводе «Электросталь» специальный цех по выпуску резцов-столбиков и резцов-кубиков, назначив А. М. Игнатьева начальником этого цеха». Далее в решении предусматривался ряд организационных и финансовых пунктов с указанием календарных сроков их выполнения.

Получив новое служебное удостоверение, Александр Михайлович вернулся в Берлин, чтобы ускорить разбор тяжбы с фирмой «Гефей» и вывезти лабораторию в Москву. Адвокат Весниг ничем не мог его утешить. Он сказал Игнатьеву, что дело все больше и больше запутывается, чему немало способствует рыжий Гельмут. Этот чиновник патентамта утверждает, что Шредер показывал ему эскизы машины гораздо раньше, чем Игнатьев дал фирме заказ. Весниг очень сожалел по поводу утери первичных эскизов лентосварочной машины Игнатьева и расписки чертежника Броунера о получении им этих эскизов для составления чертежей. Броунер готов честно дать в суде свидетельские показания в пользу Игнатьева. Но что может стоить это показание, если в пользу фирмы «Гефей» выступят свидетелями Гельмут, мастера Крумгауз, Клатт и другие?

Расписка Броунера и эскизы, на которых были даты, могли действительно послужить веским доказательством авторства Игнатьева, но бумаги эти потерял сам же Игнатьев. Несколько раз он переворошил архив лаборатории и бумаги в своей квартире на Фрейгештрассе. Документы словно испарились. Впрочем, было весьма похоже на правду и предположение об их краже, подобно сценарию фильма. Словом сказать, судебное дело не двигалось с места и точно так же застыла на месте организация цеха при заводе «Электросталь». Александр Михайлович выехал в Москву, чтобы хоть там сдвинуть дело с мертвой точки. Это также оказалось нелегкой задачей. Работник «Электростали» Бабурин, вернувшись в Москву и узнав о постановлении коллегии Главметалла, пришел в бешенство. «Ну, я сделаю так, что Игнатьев сам отвяжется от нас», — сказал он своим приближенным. Эту угрозу Бабурин выполнял тонко и старательно, добиваясь оттяжки утверждения проекта цеха, плана производственных работ, финансирования, подбора штатов и прочее.

Свет и тени чередуются

Неприятности возникали одна за другой, смешивались, запутывались в один клубок и часто трудно было разобраться, отчего тошно на душе, — от разбоя фирмы «Гефей», от тайных проделок Бабурина, от диффузии углерода или от безденежья? В течение года Игнатьев путешествовал из Москвы в Берлин и обратно, пытаясь решить хоть один из этих вопросов, но тщетно. Однако он не складывал оружия, зная, что теневые стороны жизни чередуются со светлыми, более сильными ее сторонами, которые рано или поздно одержат победу. Он знал также, что победа одерживается в борьбе, и боролся с неистощимым упорством, всегда чувствуя локти друзей и доброжелателей, их горячее участие в своих делах. Самым большим другом Игнатьева был Горький, с которым он поддерживал нечастую письменную связь. Писал он ему, правда, односторонне — только о своих успехах и радостях, о горестях же... ни слова. Но Горький узнавал сам о невзгодах изобретателя и нередко помогал ему. В каждый свой приезд в Берлин Алексей Максимович не упускал случая побывать в лаборатории Александра Михайловича.

Летом 1928 года Горький без предупреждения посетил берлинскую лабораторию. Когда он зашел в помещение, то застал Игнатьева за испытанием вращающегося резца. Услышав необычный звенящий шум токарного станка, Алексей Максимович еще издали крикнул:

— Догадываюсь по музыке, что сотворили что-то новое.

Игнатьев вскинул голову, узнав знакомый голос. Лицо его вспыхнуло от радости, он быстро выключил станок и кинулся к Горькому. После крепкого рукопожатия Алексей Максимович взглянул на токарный станок. с выражением любопытства сдвинул брови и сказал:

— Это ваша «пушка»?..

— «Мортира», — поправил Игнатьев.

— ...Ваша «мортира», о которой вы мне писали не раз? Ну-те, ну-те, Александр Михайлович, покажите, как она работает.