Время любви - [13]

— Мне надо кое-что передать вам, сын мой. Для того я сюда и пришел. — Глаза священника за стеклами очков сверкнули. — Готовы ли вы выслушать меня?

— Конечно!

— Я буду краток. Завтра в полдень я смогу передать вам ответ Сесилии. Приходите ко мне.

— Завтра?

— Да. А теперь я вас оставлю.

С этими словами отец Доннелли выскользнул из церкви так же бесшумно, как и вошел.

Марк был пунктуален — церковные колокола еще не отзвонили, когда он появился перед священником с бутылкой виски в руках. Отец Доннелли принял подношение, слегка нахмурившись, поблагодарил кивком головы и поставил бутылку на буфет. Пригласив гостя сесть, он приступил к главному.

— Значит, так. Старшие Тортелли считают, что изнасилование является неизбежным злом, которое несет с собой любая война. И тут они абсолютно правы. Этим, как правило, всегда грешат армии-победительницы. — Священник сжал пальцы так, что побелели косточки, голос его стал суровым. — К несчастью, мужчины полагают, что, получив разрешение убивать, они получают также разрешение насиловать.

— По-моему, еще Цицерон говорил, что закон умолкает, когда начинается война.

— Вы не ошиблись, это действительно сказал Цицерон, — подтвердил отец Доннелли и, помолчав, добавил: — Меня просили передать, что синьор Тортелли с благодарностью принимает ваше предложение.

— С благодарностью?

— Вот именно. Сегодня утром я удвоил сумму, названную мной вчера, и это возымело действие. — Неправильно истолковав удивленный взгляд Марка, священник поспешно сказал: — Нет-нет, не волнуйтесь, это как раз столько, сколько вы сами назначили, ни пенни больше.

— Невероятно! — воскликнул Марк. — Просто невероятно. — Он широко улыбнулся, но улыбка быстро угасла, а брови сосредоточенно сошлись на переносице. — Они, надеюсь, не знают, что деньги от меня? То есть я хочу спросить, сказали ли вы, что платит Винченцо?

— Уверяю вас, ваше имя упомянуто не было, — торжественно заверил его отец Доннелли. — Вообще-то мне, видимо, не стоило удваивать сумму. Они бы немного поторговались, но в конечном итоге все равно согласились бы. У таких бедных людей, как Тортелли, иного выбора нет. — Внимательно посмотрев на майора, он вдруг спросил: — Вам ведь это известно, не так ли?

— Мне?

— Перед вашим приходом я как раз размышлял о жизненных превратностях. Как это ни странно, деньги могут обернуть зло во благо.

— Я не совсем уверен…

Священник презрительно усмехнулся:

— Да, это действительно так, уж поверьте. Девушка скажет, что она солгала об изнасиловании. И это тоже будет ложь, но ложь во спасение, которая не затронет ничьей чести, кроме ее собственной.

— Я понимаю, что вы имеете в виду.

— Прекрасно. Впрочем, я и не сомневался, что вы поймете. Итак, она заявит итальянским полицейским, будто сама соблазнила американского офицера. И еще сообщит, что избил ее совершенно другой человек, о котором она помнит лишь то, что у него страшный калабрийский акцент.

— Даже не знаю, как вас благодарить, святой отец, — робко пробормотал Марк.

— Я могу добавить еще кое-что, сын мой. Девушка интересовалась вашей персоной.

— Правда? — От неожиданности Марк даже привстал со стула.

— Да. Она достаточно точно описала вашу внешность: высокий красивый офицер с добрыми глазами. А еще добавила, что вы дали ей шоколад. — Старик задумчиво улыбнулся. — Как-то одна пожилая деревенская женщина в разговоре со мной сказала, что на свете существуют два типа людей: порядочные и проклятые. Именно так она и выразилась — порядочные и проклятые, я это запомнил навсегда. Она пояснила, что порядочные люди дарят конфеты детям во имя добра, а проклятые делают то же самое во имя зла. — Священник снял очки и устало потер глаза. — Крестьянка тогда добавила, что добро может понять зло, а вот зло никогда не в состоянии понять добро.

Замолчав, он снова водрузил очки на нос. Внутренним чутьем Марк понял, что священник еще не все сказал, и остался сидеть на своем стуле. Отец Доннелли долго молчал, уставившись затуманенным взглядом в окно, потом встал.

— Будем молиться, майор, чтобы Америка была хотя бы наполовину так добра к этой чистой душе, как она того заслуживает. И не обманула ее надежд, — закончил он тихим голосом.

Марк решил, что в ванну уже набралось достаточно воды, чтобы хорошенько искупаться, и устремился по коридору, украшенному канделябрами, в дальний угол квартиры. Он так торопился погрузиться в роскошную, черного оникса ванну графини, что не заметил пару армейских ботинок на своем пути и, споткнувшись об них, упал. Раздался истерический хохот. Марк поднял глаза и увидел прямо перед собой согнувшегося пополам Винченцо.

— Это ты? Какого черта?.. — Закончить Марку не удалось, ибо его самого разобрал смех.

Отхохотавшись, друзья уставились друг на друга.

— Итак, тебя отпустили, — констатировал Марк, все еще сидя на холодном мраморном полу.

Взгляд Винченцо стал виноватым.

— Оказывается, я ничего такого не сделал… — хриплым голосом пробормотал он.

Марка охватило двойственное чувство — отвращения и облегчения, однако облегчение победило. Он вскочил на ноги и испустил радостный вопль:

— Ура! Молодец!

— Господи, Марк, как тебе это удалось? Я ничего не говорил, как ты велел, и вдруг мне заявляют, что я свободен. Ничего не понимаю. Как это получилось?