Время любить - [13]

Когда Пейроль вышел все на той же площади, Рено окончательно проснулся. Но он молчал, пока перед нами не замелькали первые огни города, который мы решили объехать. И там, на шоссе, когда пришлось сбавить скорость, попав в поток машин, Рено вдруг ни с того ни с сего брякнул – эта его способность предвосхищать мои мысли, будто на какой-то миг в нем начинал работать внутренний слух, вечно ставила меня в тупик.

– Понимаешь, я никогда не бросаюсь на шею тому, с кем только недавно познакомился!

Попалась! Я судорожно глотнула воздух и с безразличным видом ответила сыну, что он совершенно прав.

А затем через два дня меня срочно вызвали на Корсику мои новые клиенты. Когда я дала согласие, они сразу выехали на место и теперь ждали меня там. Получив телеграмму, я в первую минуту огорчилась: я никак не предполагала, что дело пойдет такими темпами, да к тому же не хотелось расставаться с обоими моими мальчиками. Но уже давно моя профессия сбила с меня спесь: я научилась поступаться своими личными интересами, иначе к чему бы я пришла? Или, вернее, где бы застряла? И потом, я по опыту знала, что в тех случаях, когда клиентам очень уж не терпится, мне легче провести в жизнь то, что я задумала, да и они охотнее раскошеливаются. Мне стоило немало труда стать настоящей деловой женщиной, а деловая женщина не имеет права поступаться своим гонораром из-за личных желаний или нежеланий.

Заказав по телефону билет на самолет, я после ужина устроила под нашими шелковицами небольшое совещание с Рено и Ирмой. Оставляла я их одних не в первый раз, но теперь в нашу жизнь вошел новый элемент.

– Я хочу, чтобы все шло так, как будто я и не уезжала. Здесь ли – с Ирмой, или в лицее – с Пейролем. Я рассчитываю вернуться примерно в пятницу, но, если я задержусь и вам, мальчикам, захочется съездить к морю, поезжайте без меня: я оставляю вам ключи от сарайчика. Я вовсе не намерена лишать вас удовольствия поплавать только потому, что сама томлюсь на Корсике.

– А машину ты нам оставишь?

– Конечно, не оставлю, на чем же я завтра поеду на аэродром?

– Не могу же я добираться до моря на мопеде, да еще с Пейролем на багажнике!

– А Ирма на что? А ее малолитражка, на которой она ездит за покупками?

– Не люблю я водить малолитражку.

– А я и не хочу, чтобы ты ее водил, особенно без меня. Тебе только пятнадцать.

– Ты же сама говоришь, что я выгляжу старше своих лет.

– А если будут проверять документы? Нет-нет, вас довезет Ирма. Согласна?

– С удовольствием. И сварю им там рыбацкую уху.

– А ты дразнить ее не будешь?

Рено пожал плечами.

– Ты же сама знаешь, что не буду. Раз тебя нет, какой мне интерес ее дразнить?

– Чего ты надулся?

– Я тебе уже говорил: не люблю, когда ты уезжаешь.

– Почему?

– Здрасьте! – сказал он, подняв на меня глаза, удивленный тем, как это можно не понимать таких простых вещей.– Я все время думаю, а вдруг с тобой что-нибудь случится.

– Да что случится? Слава богу, я уже десятки раз летала. И мы с тобой тоже летали.

– Так то вместе, а когда мы вместе, ничего с тобой случиться не может... Даже не так, просто я об этом не думаю, раз я тоже лечу.

Он знал такие слова, которые обладали тайным даром и пронзать меня, и давать пищу моему уму. Бывало, я порой думала, уж не лукавит ли Рено, уж не разыгрываем ли мы с ним некую условную комедию, где ему отведена роль сына-обольстителя. Но нет. Рено действовал, только подчиняясь своим инстинктам, и его отличала от ровесников редкая черта – что у другого могло показаться нарочитым, у него как раз шло от неумения рассчитывать, от отсутствия сдерживающего начала, а подчас и от отсутствия стыдливости.

Конечно, он был неглуп, но интуиция во многом превосходила ум. Как мать, я отдавала себе в этом отчет. И тревожилась.

Так я и прожила последние сутки под обаянием этих слов. Вплоть до отъезда и даже после отъезда. Все время перелета я думала только о Рено, ведь мы так редко расставались. Высоко, высоко над пламенеющим морем я не видела ничего, кроме своего сына: вот он раскинулся в плетеном кресле, вытянул длинные голые ноги, на ступни его из глубины листвы падает электрический свет, а неподалеку, в дверях кухни, стоит наша Ирма, внимательно следит за нами и слушает, о чем мы говорим.

За те несколько дней, что я провела вне дома, так как пришлось на месте все решать, все уточнять, сделать чертежи и только после этого дать зеленый свет, я исстрадалась в разлуке с сыном. При любой передышке в работе я уносилась мыслью к нему. Во время поездок, когда меня возили по острову, я или погружалась в созерцание пейзажа, или, сделав вид, что устала, сидела с закрытыми глазами, лишь бы ни с кем не разговаривать и видеть его. Я представляла себе Рено, мечтала о нем. То он виделся мне с Пейролем в пустом классе, таившийся от других, как таился от меня, ибо, храня верность своему слову, я никогда не вмешивалась в их занятия. То видела, как они катят на Ирминой малолитражке к морю, как по очереди ныряют с моста, как уплетают наперегонки рыбацкую уху. Короче, мне их недоставало.

Только одна тень омрачала эти картины: неприятие моим сыном своего товарища, его отказ завязать дружбу. И до того сильно омрачала, что в следующую субботу я решила ускорить свой отъезд, тем более что на совещании с моими клиентами все нерешенные вопросы наконец благополучно разрешились, и я, не связавшись даже предварительно с континентом по телефону, что отняло бы много времени, вечерним самолетом вылетела домой к своим мальчикам.