Время лгать и праздновать - [27]

6

Взявшись за бутылку, Курослеп настороженно замер: перед ним, широко улыбаясь, стояла крепко сбитая дама в окропленном дождем плаще и набитыми пластиковыми сумками в руках. Вид Курослепа вызвал в ней обширное приятное волнение.

— Случайно зашла, смотрю вы!.. Даже глазам не поверила!..

Дама улыбалась вовсю. Вовсю блестели ее круглые темные глаза, мясистые щеки, золотоносные челюсти… Но так улыбаются не от радости и не потому, что вам обрадовались. Так ластятся без надежды растрогать.

— Добрый вечер, — повернулась она к Нерецкому с той укороченной вежливостью, какую выказывают на всякий случай.

Он кивнул и встретил взгляд Курослепа, из которого явствовало, что оба они не прочь узнать, что́ каждый из них думает о появлении дамы. «Но если тебе все-таки известно, кто она и чего от нее следует ожидать, я понятия не имею!» — взглядом говорил Нерецкой.

— На месте вас не застанешь!.. — не очень решительно продолжала она, хотя по внушительной комплекции, широко расставленным глазам и впечатляющей россыпи золота во рту трудно было предположить в ней робкого человека. — Как ни позвонишь, говорят, на каком-то участке или где… — Это было сказано не в упрек Курослеповой неуловимости, а с осторожным уважением к его занятости.

Курослеп молчал. Не зная, что еще сказать, дама опустилась на стул и водрузила на колени одну из сумок — скорее от нервной сумятицы, чем по какой-либо иной причине.

Сунув в рот спичку, сжав губы в ниточку и замерев по-змеиному, Курослеп глядел на даму и молчал. Как ни пьян был Нерецкой, но и ему было видно, что дама чувствует себя все менее уверенно. Поерзав на стуле, повозившись с сумкой на коленях, она повернулась к Нерецкому:

— Мы незнакомы…

— Андрей Александрович!.. — Он представился таким голосом, каким говорят: «Это совсем не то, что вам нужно». Неуклюжая попытка отстраниться от продолжения беседы. Не тут-то было.

— Мы с Романом Гавриловичем старые друзья… — Кажется, она решила объяснить Курослепову немоту особенностями их дружбы и с минуту давила из себя самые разнообразные приметы их замечательных отношений — пока Нерецкой не понял, что, обратившись к нему, дама окольным путем вознамерилась пробудить в Курослепе добрые чувства. Но тот продолжал сидеть, как сфинкс. Его немота действовала даже на Нерецкого. Плюнь наконец дама, обзови «старого друга» свиньей и уберись прочь — всем стало бы легче. Но она и не думала уходить, хотя сильно потускневшая улыбка едва держалась на ее тяжелом щекастом лице, просто висела на волоске.

Не отрываясь от нее и одновременно пренебрегая тем, что она его слышит, Курослеп отомкнул уста:

— Что делается!.. Лариса Константиновна не может пройти мимо и не поздороваться — такая у нее ко мне симпатия!.. И знаешь почему?.. Она имеет точные сведения, что я был у ее супруга, спекулянта и взяточника, вроде доверенного лица!.. Увидит меня, и перед ней встает супруг — как живой!.. Это очень волнительно. Так волнительно, что, когда она подходит ко мне на улице — чтобы выразить свою симпатию, — мне от волнения хочется бежать в милицию.

Щеки опали, дама перестала улыбаться, и немедленно проступило ее подлинное настроение: сверкающие глаза выдавали такой накал злобы, остудить который можно было не иначе, как хватив Курослепа пустой бутылкой по голове. И что-то в этом духе назревало — помешали Нинель с Манечкой. Мокролицые, с покрасневшими носами, они едва донесли до стола бутылку игристого и свое возбуждение. Стоило им присесть, оказаться на глазах Курослепа, и на них «напал смехунчик»: скажут слово и заливаются. И конца не видно.

— Веньку встрели, который Воро… Ой, не могу!.. У меня, грит, фамилия греческая!.. Воро… Вородис!.. А он Сидоров! Написал задом наперед!.. Ой, Мань!.. Ехал грека через реку!.. А в реке Сидоров!.. Раком!.. Ой, Мань, помру!..

На веселье потянулись плохо выбритые и небрежно одетые, но общительные люди. Одни в надежде, что им нальют, другие не надеялись — наливали сами и, не находя слов, признательно матерились. Размягченную смехом Манечку все плотнее притискивало к Нерецкому. Сквозь белесо-голубое на ней обильно просвечивало телесное. От рыжей прически стойко несло макаронами в томате. «Хватит нетронутой природы, пора отступать к цивилизации».

— Так и пошел?.. — В голосе Манечки звучало недоумение.

Возле буфета кто-то толстый и белый в сильных выражениях грозился вытурить всех из помещения. Что побудило администрацию прибегнуть к радикальным мерам, Нерецкой так и не узнал. Он вышел на улицу, где была ночь и моросил дождь.

— Замухра несчастная!.. — взорвалось совсем рядом.

Это разряжалась Лариса Константиновна. Произношение не оставляло сомнений: несмотря на тяжелые сумки, она не почла бы за труд прихватить и Курослепа — с условием держать его за горло.

— Недомерок паршивый!.. — Убедившись, что Нерецкой слушает, она прошлась и по нему, наскоро смягчив голос укоризной: — Можно подумать, вам не с кем провести время!.. Интересный молодой человек, на самолете работаете, а связались я не знаю с кем!..

И тут ручка одной из сумок беззвучно оборвалась, сумка плюхнулась на асфальт, из нее как живые выскочили сосиски, бросились в лужу и поплыли. Оборвав матерщину на полуслове, Лариса Константиновна протянула Нерецкому вторую сумку: