Время красивых людей - [30]

«Тьфу».

– Ты чего? – спросил Марко.

Оказывается, сказала вслух, хоть и тихо.

– Ничего.

Ей хотелось верить в то, что видел Мика. Никогда раньше не хотелось, потому что Мика верил в какие-то утопические, и потому опасные вещи, которых не существует в реальном мире. В отдававшее дешевой эзотерикой «быть здесь и сейчас» и «умение принимать настоящее», и в то, что человек сам создает плохое настроение и несчастную жизнь, и может просто перестать это делать. И вместо этого начать танцевать, потому что танго, конечно же, было лекарством от всего, чем бы человек ни страдал. Раз за разом Мика говорил на занятиях: «Просто отпусти контроль», «Просто представь, что твое тело уже это умеет», «Просто не мешай сама себе». Каждый раз Алиса закусывала губы и проглатывала нарастающую раз от раза горечь. Ей хотелось спросить, что нужно было представлять мирным гражданам при осаде Сараево и что нужно было отпустить в себе людям в толпе под полицейскими пулями и слезоточивым газом в Каире.

– Русская? О чем задумалась?

– Об умении мириться с настоящим и быть здесь и сейчас.

Мика ничего не сказал, но промолчал так, что, кажется, его молчание было слышно на всей опустевшей парковке.

– Пойдем через главный вход, – сказала Алиса.

Пустые автомобили на парковке стояли целыми. На зеркалах заднего вида по балканскому обычаю болтались освежители-елочки вместе с крестиками на шнурках. Две трети мест были заняты, походило на обычную загруженность середины буднего дня, когда весь медперсонал на месте, а основной поток пациентов после рабочего дня еще не начался. Кое-где на асфальте лежали пятна тени от невысоких деревьев, высаженных между слотами.

Шли по широким дорожкам между парковочными полосами, и чем дальше шли, тем больше Мика вертел головой по сторонам. Ищет машину, поняла Алиса. Бросила быстрый взгляд по сторонам. Что может водить военный хирург, который никогда не проводит праздники с семьей? Что-нибудь большое, приметное. На зеркале не крестик, а иконный триптих, купленный летом в монастырской лавке в Греции: Иисус, Богоматерь и Николай Чудотворец. Наверное, отец Мики, когда ездил мимо храма в городе, крестился правой рукой, а левой, с брояницей – церковным браслетиком-четками на руке – вел машину. У него на зеркале не елочка, а стеклянный пузырек с душной масляной смесью, от которого кожа в салоне пропахла резковатой лавандой или тяжелым сандалом. Фотография семьи за козырьком над пассажирским местом, который никто никогда не открывает, потому что в этой машине не ездят пассажиры.

Мика приезжал в школу на трамвае или приходил пешком. После занятий он со старшими учениками шел в какой-нибудь из пестрых соседних баров или оставался прямо в танцевальном зале, где за барной стойкой, красиво подсвеченной в дни милонг, стояли бутылки вина, пива, коньяка и ракии. В спину расходившимся по домам новеньким неслось кокетливое «Я за рулем» и оживленное обсуждение, кто, кого и куда будет сегодня подвозить. Интересно, отец учил его водить?

– Видишь? – спросила Алиса.

Мика покачал головой. До самого конца парковки его лицо оставалось таким же напряженным, с тревожной складкой между бровей.

Может быть, его отец успел уехать. Может, смену отменили. Может, заранее узнал о том, что готовится, сел в свою машину с триптихом и сандаловым освежителем, усадил жену на пассажирское сиденье и поехал раньше времени забирать дочь с занятий. Тогда он бы позвонил Мике. Или написал. Должен же он был как-то дать знать единственному сыну, что скоро начнет бурлить на улицах города.

Алиса вспомнила, как хмурился Мика на ее вопросы о семье, как медлил со своими скупыми и сухими ответами. Тогда Алиса была уверена, что дело в ней, что его слова скупые и сухие потому, что Мика взъелся на нее из-за школы, из-за продуктов на чужой кухне, из-за правды. Сейчас впервые подумала, что, может, дело не в ней. Не только в ней.

Они завернули за угол. До входа оставалось полторы сотни метров по прямой асфальтовой дороге. Уже отсюда было видно, что крыльцо пустует, зато вдоль дорожки, у черных уличных фонарей, было видно фигуры. Марко растерянно ухнул. Мика остановился. На этот раз все трое сразу узнали смерть в лицо.

Алиса тронула Мику за плечо, и он рефлекторно дернулся. Тогда она убрала руку. Не было хорошего способа спросить то, что она сейчас собиралась спросить. Может быть, отец Мики так же сообщал своим пациентам плохие новости. Алиса вдохнула неподвижный воздух и спросила:

– Как он выглядит?

Мика качнулся вперед, как будто хотел сделать шаг, но в последний момент передумал и зацепился ступней за асфальт. Алиса поняла.

– Не дури, – сказала она. – Не надо. Просто скажи, как выглядит.

– Высокий. Плотный. Волосы с проседью, короткие. Залысина. Лоб широкий, скулы. Шрам вот тут.

Мика провел пальцем под скулой. Алиса кивнула.

Она чувствовала спиной, как Мика смотрит ей вслед: между лопатками было горячо, а потом тепло разом исчезло, и в этот момент она точно знала, что он отвернулся и, наверное, смотрит теперь обратно в сторону парковки или помогает госпоже Марии поправить сбившийся набок кардиган.

Первой была темноволосая женщина. Алиса не увидела лица. Голова повисла на грудь, волосы двумя вороньими крылами траурно покрывали голову с боков. Медицинский хлопчатобумажный костюм, белый халат поверх. На груди приколот лист бумаги формата А4. Прикололи прямо булавкой именного бейджика, который прикрывал верхний уголок. С бейджика смотрело круглое лицо с карими глазами в обрамлении модных очков в жирной черной оправе. «Доктор Катарина Ракич, гинеколог». Ниже крупными косыми буками фломастером было написано «Предатель родины».