Время колоть лед - [127]

Она так и стоит, прижав к груди воронку молокоотсоса. В полной тишине с Хаматовой, оглушительно шурша, падает концертное платье. КАТЕРИНА ГОРДЕЕВА

ГОРДЕЕВА: В историю концерт две тысячи десятого года, вероятно, войдет как концерт, на котором был Путин?

ХАМАТОВА: Владимир Владимирович, безусловно, стал едва ли не центральной фигурой и самого концерта, и всего того, что происходило вокруг. Только мы так не задумывали. Мы вначале вообще не задумывали никакого концерта. А потом появился Кехман.

ГОРДЕЕВА: “Банановый король” Владимир Кехман, который теперь в Новосибирске руководит театром?

ХАМАТОВА: То, что он делает сегодня, мне, честно говоря, не хотелось бы обсуждать, а про то, что он “банановый король”, когда мы познакомились, представь себе, я ничего не знала. Зимой две тысячи восьмого года я снималась в Португалии в кинокартине “Америка”. И тут мне звонят от этого самого Кехмана и приглашают на какое-то суперкрутое мероприятие в только что отремонтированном Михайловском театре в Санкт-Петербурге. Причем приглашение звучит так, как я всегда мечтала: в Михайловском выступают звезды балета, а меня зовут просто поприсутствовать в красивом платье как соучредителя фонда “Подари жизнь” и получить чек на большущий перевод для фонда. И всё, представляешь? “Вишенка на торте”! Самое интересное, что именно так всё и происходит: прилетаю, меня селят в шикарную гостиницу, я надеваю платье, выхожу на сцену Михайловского театра, произношу несколько предложений про фонд, и на наш счет поступают огромные деньги, собранные на этом благотворительном концерте.

Однако после концерта ко мне подходит сам директор Михайловского театра Владимир Абрамович Кехман. И предлагает сотрудничество.

ГОРДЕЕВА: Какого рода?

ХАМАТОВА: Он предлагает помощь. Говорит, что вхож в высокие кремлевские кабинеты, что любит наш фонд и готов помогать своими связями. А нам помощь остро нужна, потому что в воздухе носится непонятно в чьем мозгу родившаяся идея исключить специальность онкогематолога из минздравовского перечня – что означает для наших врачей невозможность работать, ведь это их специальность, – циркулируют слухи о том, что нашу клинику могут отобрать, и так далее. У нас в фонде тогда состоялось экстренное совещание, на котором было решено сместить публичный акцент с нас с Диной на врачей. Мы ставили условие, что на публичных мероприятих появляемся только вместе с врачами, только рядом с ними даем интервью, только вместе с ними фотографируемся.

ГОРДЕЕВА: Это, кстати, довольно странно вот с какой точки зрения: ты же звезда, всенародно известная артистка, от интервью с которой не отказалось бы ни одно СМИ. Скорее, ты нужна прессе, а не пресса тебе. В этом смысле отношения “журналисты – селебрити” – штука достаточно прозрачная, хоть и не самая приятная для журналистов. Но ты говоришь, что сделала обязательным условием присутствие на интервью с тобой врачей. То есть пресса, журналисты для тебя стали чем-то вроде инструмента в выстраивании пиар-стратегии фонда. Не твоей как актрисы, а именно фонда.

ХАМАТОВА: Ты знаешь, я, кажется, прошла все стадии общения с прессой: от безграничного доверия до ненависти и презрения. Доверия – потому что знаю прекрасного журналиста Диму Муратова и знала – Серёжу Кушнерёва и Серёжу Говорухина. А презрения – потому что именно журналисты и их камеры, их слежка и вынюхивание стали однажды просто кошмаром моей жизни. Это началось в конце девяностых: я выпустилась из института, снялась в “Стране глухих”, и в прессе началось сумасшествие. Одно издание пишет, что я секс-символ, другое называет мои глаза самыми невинными, а в третьем меня нарекают “девочкой-жертвой”. Я обвешана всевозможными ярлыками и при этом живу свою жизнь, куда доверчиво впускаю всех. Всех журналистов в том числе, поначалу не слишком-то понимая, что им нужно. Я – бедная артистка, у меня однокомнатная квартира, двое детей, я вожу их в детский сад. Зачем в этот момент меня надо фотографировать? Ну вот ты, Катя, как журналист скажи: что в этом такого экстраординарного – артистка в трениках в восемь утра ведет детей в детский сад?

ГОРДЕЕВА: Представь себе, что, скажем, Ума Турман ходит в магазин, ест в кафе, заправляется на заправках. Она – выдающийся человек в рутинной ситуации. И всем, кто когда-либо заправлял машину, ел в кафе или ходил в супермаркет, любопытно посмотреть, как с этим справляется полубогиня.

ХАМАТОВА: Но в моем случае журналистов явно интересовала не я – Чулпан Хаматова, а какие-то прикладные, желтые или жареные подробности, за которые им потом заплатят деньги. Им неважно, каким путем они эти подробности добудут, что будет со мной, с моими детьми. С самого начала моего общения с прессой всё время повторялось одно и то же: журналисты приходят, разговаривают со мной, фотографируют, допустим, всю семью в нашем прекрасном доме, где жили мы с моим мужем Ваней, Ольгой Владимировной Волковой и ее мужем Володей – и всегда была куча народу, родных, близких, друзей. Такой гостеприимный открытый дом. Но всё, что там происходит, потом интерпретируется так, как выгодно изданию – жестко, обидно, с какими-то домыслами и инсинуациями. Потом у меня рождается Арина, которую мы с Ваней вносим в дом через черный ход, потому что у парадного дежурят папарацци. И дальше это нарастает как снежный ком. Потом, удочерив Асю, я вынуждена была прекратить всякое общение с прессой, не реагировать на попытку приписать ей тех или иных отцов, а мне мужей. Понимаешь, в чем проблема: этим журналистам была интересна не я, не наша семья и даже не дети. Им было интересно только то, что продается.