Время героев - [94]

— Надоели мне эти молодцы, надоели аульные храбрецы... Взял я бурку, накинул на себя быстро... Снял с гвоздя хорасанскую шапку, встряхнул два-три раза, мигом надел на голову... Взял мисри — египетский меч, навесил... проверил я свой кирим — винтовку крымскую, — за спину её я закинул, прикладом голубым кверху... Конь мой топает твёрдым копытом, как невеста он убран к свадьбе... Поскачем, молодцы, на равнину в Загорье в мягкую страну Цор... Где упадёт рука наша — плач поднимется, куда нога ступит — там пламя вспыхнет... Захватим мы дев прекрасных, сияющих, как утренние листья в росе... Поймаем бойких мальчиков, цветущих здоровьем...

Страна Цор, или Загорье, — так, уже знал Новицкий, в горах называют Грузию. Мисри, объяснил ему Шавкат, довольный тем, что знает всего больше, чем русский, особого вида сабля, на которой выгравировано приветствие Мохаммеду. Голубой цвет приклада крымских, особенно дорогих винтовок получался, когда его обделывали костью.

— Ты хотел бы пойти с ними? — спросил Новицкий Шавката, уже зная в общих чертах ответ, но его интересовало, что точно скажет ему этот парень.

— Я должен был пойти с ними! — вспыхнул юноша. — Джабраил-бек обещал моему отцу, что в этом году он возьмёт меня, хотя бы лишь охранять еду и пленных. Но они привезли тебя, и Зелимхан отрядил меня стеречь чужую добычу.

— Ты так рвёшься в набег. А не думал ли, что тебя могут убить в первом же деле?

Шавкат вытянулся, едва ли не поднявшись на цыпочки:

— Кто думает о последствиях, ни разу не будет храбрым! Мать, когда провожала отца в набеги, каждый раз плакала, словно по мёртвому. Но такая судьба мужчин нашего рода — свинцом засеваем, копытами пашем, а жнём только шашкой или кинжалом. Пятнадцать лет отец держал дом наш в тепле и сытости, пока не приключилась с ним эта беда. Колено уже никогда не согнётся, и правая кисть не обхватит рукоять шашки.

— Он сидит здесь, на площади?

— Нет, — коротко бросил Шавкат; помолчал и добавил, чтобы не показаться невежливым: — Здесь только старые люди. Отец ещё молод и стыдится, что не может взять в руки оружие. Когда я займу его место, он придёт проводить джигитов. Пока же приглядывает за домом бека. В прежние времена отец был силён, удачлив и щедр. Теперь бек помогает нам пережить трудное время.

Новицкий только вздохнул, понимая, что человеку стороннему, поднявшемуся с равнины, трудно понять, тем паче принять, отношения, что складывались в этих местах веками, тысячелетиями. Волк режет овец, коршун хватает зазевавшуюся птицу, и всё, что этот милый парень видел и слышал в своём доме с самого дня рождения, всё учило его лишь отнимать и делить. Он решил переменить тему беседы:

— Что там за джигит смотрит на нас так внимательно? Тоже знакомый?

За поющими воинами стоял и слушал своих ровесников высокий воин с такими же широкими плечами, как у многих, с такой же осиной талией, туго перетянутой наборным, посеребрённым поясом. Такая же была на нём черкеска, как на других, такая же папаха сползала на затылок, обнажая бритую голову, но каким-то образом вся его поза, как он стоял, скрестив на груди руки и вольно расставив ноги в совершенно новеньких чувяках, всё показывало собравшимся, что они имеют счастье наблюдать самого сильного, самого отчаянного молодца из тех, что рождались когда-нибудь в этом ауле.

Шавкат взглянул на него, помрачнел и потянул Новицкого прочь.

— Это не мой друг. Это... — Он посмотрел на Сергея искоса и всё-таки решился сказать: — Это — твой враг.

— Мой враг?! — искренне изумился Новицкий. — Я его вижу впервые.

— Зато он слышал, как Зейнаб назвала твоё имя.

— Ах, вон оно что...

Новицкий даже присвистнул. В его теперешнем положении ему не хватало ещё возбудить вражду пылкого ревнивца из скопища местных героев. Но, когда он услышал имя девушки, сердце его будто сжала и повернула невидимая рука.

— Опасайся его, — между тем продолжал Шавкат. — Тавгит зол и может ударить в спину.

— А что же Зейнаб? — не выдержал Сергей и задал вопрос, который сейчас вдруг показался ему одним из важнейших.

— Зейнаб не хочет видеть его и слышать, — послышался вдруг за их спинами тихий, знакомый голос.

Шавкат напустился на сестру, укоряя её за своевольство.

— Ты! Женщина! — шипел он, понизив голос почти до шёпота, чтобы не услышали другие. — Почему ты на площади?! Твоё место на крышах, среди подобных тебе!..

Зейнаб слушала, не перебивая, не пытаясь оправдываться. Склонила голову, потупила глаза; только одна, видная Новицкому, рыжая, непокорная прядь выбивалась на лоб из-под туго завязанного платка. Когда брату уже не хватило и слов, и воздуха, когда он остановился перевести дыхание, девушка вдруг выпрямилась, показав Сергею чудный точёный носик.

— Ты ещё мал, Шавкат, — сказала она с сожалением. — Через несколько лет сам захочешь, чтобы женщин вокруг тебя было как можно больше.

Она брызнула из-под ресниц острым весёлым взглядом, ухватывая сразу же и Новицкого, и молодца Тавгита, и многих других джигитов, что уже поглядывали в её сторону и переговаривались всё оживлённей, всё радостней и задорней. А спины прямили так, что позвоночный столб, казалось Сергею, должен был хрустнуть от мощного напряжения.