Время героев - [50]

— На перевал нам нужно подняться раньше, чем солнце. Иначе снег растает и перестанет держать. Сам сойти может, камни покатятся, да и нам-то лучше идти по крепкому.

Лошадей оседлали, но садиться не стали и сразу повели в поводу. Сначала уговаривали, понукали, подталкивали, но, когда поднялись повыше, и уже люди стали проваливаться выше колена, бедные животные вовсе стали. Темир достал из вьюка верёвку, пропустил через все шесть уздечек, так что лошади стали караванной цепочкой, а передний конец вручил Атарщикову. Второй, оставшийся свободным, подал Новицкому, сказал несколько фраз, обращаясь, впрочем, больше к Семёну, и поспешил к братьям.

— Он говорит, что, когда не сможешь идти, обвяжешь вокруг пояса. Лошади тебя вытащат.

Сергей вспыхнул и бросил верёвку на снег.

— За кого он меня принимает?! Сколько нужно, столько и буду идти.

Но старый казак покачал головой, словно сам находился в сомнении.

— Не горячись, Александрыч. Они сызмальства по этим горам ходят. Я тоже много насмотрелся, кое-чему выучился. А ты человек к высоте и снегу совсем непривычный. Твоё дело пока слушать, терпеть и ходилки передвигать.

Очень скоро Сергей признался себе, что спутники его были правы. С каждым шагом он всё больше отставал от товарищей, хотя на его долю работа выпала вовсе ничтожная — позаботиться о себе. Горцы пробивали тропинку в снегу, уверенно и бойко уминая снег сильными ногами, обутыми в поршни; братья то и дело менялись местами, доверяя друг другу нелёгкую честь — идти первым. За ними, по пробитой уже тропе, Атарщиков вёл караван лошадей; животные фыркали, выпуская пар в морозном воздухе, вскидывали недовольно головы, обвитые мохнатыми гривами, но видно было, что такая работа им привычна, и шли они достаточно бойко. Сергею досталось идти последним по, казалось бы, достаточно твёрдой, убитой уже снежной дороге. Он рассчитывал, что они с Семёном будут по очереди вести караван, но всего лишь через полчаса уже отстал безнадёжно. Казак показал ему в самом начале, как ходят по глубокому снегу — ставя ногу с носка, а после аккуратно перекатывая ступню на пятку, и поначалу Новицкий старательно следовал указаниям, но быстро устал и пошёл как придётся. То он спешил, надеясь догнать если не Семёна, то хотя бы хвост последней лошади и ухватиться за плетёный конец, что так самонадеянно выпустил; то вдруг оступался, валился набок или вперёд и, поднявшись, долго хватал холодный воздух, чтобы как-то уменьшить сердцебиение. Окажись кто-то из спутников рядом, он давно бы взмолился об отдыхе. Но проводники всё так же усердно месили и били поршнями снег, превращая его в подобие дороги, Атарщиков с тем же остервенением поднимался следом и тащил за собой лошадей. Новицкий же чувствовал себя одиноким, покинутым, забытым и ни на что больше не годным.

Страшно болели голени, бёдра, спина. А когда поднялось солнце, и снег засверкал, заискрился, отбивая острые лучи в лица путников, тягостно стало ещё и глазам. Перед выходом они все зачернили себе веки кусочком угля, что приберёг опытный Мухетдин, но всё равно смотреть вокруг было больно. Сергей предпочёл опустить голову и пялился только под ноги, на убитый подошвами и копытами снег, по большей части серый, но иногда и жёлтый, политый лошадиной мочой.

Новицкий положил себе проходить без остановки две сотни шагов, а потом стоял и делал сорок-пятьдесят вдохов-выдохов, давая отдых ногам, сердцу и лёгким. Во время остановки он, прищуриваясь, оглядывал путь, оставшийся им до гребня, и постоянно видел одно: обращённый к ним бок горы, засыпанный снегом, белый, похожий на сбитую простыню, уходивший влево насколько хватало глаза; впереди и выше три крошечные фигурки, настырно ползущие вверх и вверх, за ними на изрядном расстоянии высокая фигура казака и за ним цепочка лошадиных спин; а за ними прямо к нему, Сергею, спускается тонкая нитка проложенного пути... Новицкий резко выдыхал на счёт «пятьдесят», встряхивался, расправлял грудь, заполнял лёгкие острым колючим воздухом и с усилием делал шаг, первый из следующих двух сотен.

Порой ему казалось, что они никогда не достигнут гребня, не подвинутся к перевалу, к дугообразному понижению, провалу в ровной линии хребта. Перед тем как отправиться бить тропу, Мухетдин показал ему рукой примерное направление, но не напомнил, что в горах все расстояния призрачны, эфемерны и растяжимы. Человек видит вершину, направляется к ней, проходит версту, две, четыре, карабкается до полудня, а гора остаётся всё так же недостижима, словно постоянно отодвигается. Стоит белая, загадочная, недоступная, как, впрочем, и любая цель в человеческой жизни. Где-то на середине склона Новицкий вдруг потерялся в мыслях: он никак не мог решить, как оценивать расстояние на тех кронах, набросках будущих карт, которые он должен представить по окончании путешествия. Он положил себе твёрдо, что если... когда доберётся до крепости, потратит время, чтобы научиться рассчитывать скорость шагов и время движения на ровном месте и склоне любой крутизны.

Но всё заканчивается когда-нибудь — и хорошее, и плохое. Хорошее быстрее, плохое — медленней, но всё-таки Новицкий поднялся на перевал так же, как и его спутники. Он сделал шаг, другой, и склон под ногами начал вдруг выполаживаться, а по обеим сторонам поднялись чёрные скальные стены, закрывая и склон, и солнце. Сильный ветер ударил ему в лицо, поток морозного воздуха, рвавшийся сквозь проход, с разбойничьим посвистом, словно показывая дорогу следующим за ним партиям воинственных разбойников, спускающимся из Дагестана, чтобы пробежаться по равнинным селениям.