Время героев - [107]

— А может быть, два? Три?.. Но она красива? Умна?

— Как говорят на Востоке, — начал Новицкий, уже несколько утомлённый допросом, — чтобы увидеть Лейлу, надо посмотреть на неё глазами Меджнуна... Умна ли она? Да, безусловно. Для женщины своего положения.

— То есть вы довольны? Вы счастливы?

Новицкий кивнул и настороженно ждал продолжения.

— А что будет дальше? Вы же не можете всю семейную жизнь провести в спальне.

Сергей поморщился. Иногда жёсткая прямота Мадатовой его раздражала.

— Что вы смущаетесь, Сергей Александрович? Мы же с вами взрослые люди. Вам нужна была женщина в доме, вы её получили. Но жена — это не любовь, не влечение, а долг и обязанность. Ко мне вы её привезёте, только втайне, чтобы никто её не увидел. И не потому, что я опасаюсь, а потому, что вы застесняетесь. И потом упрячете снова в коробочку. А что будет, когда вы решите вернуться в Санкт-Петербург? Она и тифлисскому обществу никак не подходит, что же говорить о столичном.

Новицкий слегка опешил перед таким напором, но попытался собраться и найти возможный пункт обороны.

— Почему вы решили, что я непременно должен вернуться?

Но княгиня атаковала самозабвенно:

— Ах, так вы останетесь здесь до смерти! И возненавидите вашу Лейлу...

— Зейнаб.

— За то, что она приковала вас к этой чужой земле. И тогда даже спальня, дорогой мой, обернётся для вас — адской сковородой!

— Что касается смерти, — парировал мрачно Новицкий, — при моих занятиях эта дама может нагрянуть в гости очень и очень скоро.

Мадатова растерялась.

— Простите, ради бога, Сергей Александрович, я увлеклась.

— Ничего страшного. Наш с князем полковой командир сказал однажды, мол, если гусар дожил до тридцати пяти лет, это уже не гусар, а дрянь. Я, изволите видеть, дрянью себя не считаю, но срок отмеренный перевалил. Значит, и конец мой, хотя не виден, но близок. Зейнаб же кебином своим вполне обеспечена, так что... Ежели что, сможет обойтись без меня.

— Венчаться не думали?

— У неё своя вера, и мою принимать она не захочет. Что же касается Петербурга, то — зарекаться не буду. Но ведь и у Алексея Петровича уже вторая жена кебинная. А его амбиции, поверьте, одним Кавказом не замыкаются.

Софья Александровна подняла руку, и Патимат вложила в неё узкий бокал с напитком цвета рубина. «Не вино, — подумал Новицкий, — но нечто для подкрепления сил. Любопытно, — мелькнула иная мысль, — что из сказанного ею исходит из личного опыта? Всё ли так ладно в этом семействе, как говорят о том в Шуше и Тифлисе?..» Но додумать до конца не успел, потому как княгиня заговорила:

— У Алексея Петровича кебинных, как вы говорите, жён может быть хотя бы и два десятка. А вам и одной окажется слишком много. Вы человек тяжёлый.

— Я — тяжёлый? — который раз за сегодняшний вечер поразился Сергей. — То есть Алексей Петрович лёгкий, а я тяжёлый?

— В переносном, конечно, смысле. Алексею Петровичу легко с людьми расставаться. Я заметила — он человека с себя снимает, как поношенную перчатку. Сегодня ещё нужен был, а завтра уже в мусорной куче. Вы же человек обязательный. Если кого-то приблизите, потом его от вас только с кожей отодрать можно. Нет, Сергей Александрович, вы человек, в самом деле, тяжёлый. Все ваши привязанности вас тяжелят преизрядно. И та же Лейла — Зейнаб...

Закончить фразу Софья Александровна не успела, потому как дверь распахнулась и в комнату не вошёл, а, обычной своей летящей походкой ворвался хозяин дома, генерал-майор князь Валериан Мадатов.

Сергей начал подниматься ему навстречу, но Мадатов обхватил его за плечи и силою посадил в кресло.

— Сиди, Новицкий! Дай я на тебя погляжу. Внизу, в зале заметил, подумал, что обознался. Потом смотрю, думаю — точно он. Исхудал, брат, что стоялая лошадь после зимы.

Сергей усмехнулся такому сравнению.

— Болезни и ранения, князь, сами знаете, здоровья и красоты человеку не прибавляют.

— Нет, Новицкий, пока, слава богу, не знаю.

Уголком глаза Сергей поймал тревожный взгляд, который Софья Александровна бросила вдруг на мужа. Тот, кажется, тоже его приметил.

— Да, соврал, соврал, вспомнил. В тринадцатом, после Лейпцига почти девять месяцев провалялся с дурацкой раной. Доктора немецкие руку хотели отнять. Так я два пистолета под подушкой держал. Кто, сказал, сунется с пилой, маской или ремнями, тому пуля без промедления. Учили вас лечить, вот и лечите. А калечить — и без вас мастера найдутся. И что ты думаешь — спасли руку. Да — девять месяцев пролежал. Как заново, брат, родился.

Он оглушительно рассмеялся своей же шутке и вдруг остановился, словно бы поперхнувшись, и зашёлся мучительным лающим кашлем. И снова Новицкий перехватил тревожный взгляд, которым Мадатова окинула мужа.

«А ведь он нездоров, — мелькнула странная мысль, которую Сергей постарался тут же отбросить. — Не может этого быть. Его ещё в гусарах звали — железный. А в здешних местах о нём и вовсе легенду сочинили, мол, если Мадат-паша когда-то и спит, то не более чем вполглаза...»

Мадатов же раза два хлопнул себя по шее, показывая, что подавился какими-то крошками, опустился в кресло и щёлкнул пальцами. Безмолвная Патимат немедленно подала ему бокал оранжада.