Время алых снегов - [78]

— Тридцать третий, как слышишь? — В треске грозы Куликов узнал голос командира и тотчас отозвался. — Тридцать третий, доведешь иностранца до берега. На место его проводит «антоша» — он встречает вас. Сам немедленно возвращайся на аэродром — идет гроза. Повтори, тридцать третий!

Алексей повторил, внимательно следя за лайнером. Седой, конечно, опытный летчик, но теперь он делал ошибку. Лайнер жался к левой гряде туч — правая, черная, в которой он побывал, страшила пилота. Помня встрепку, Седой выбирал из двух зол меньшее. Меньшее ли?

Алексей смотрел налево — на громоздящиеся карнизами края туч. Поверху они светились светлой желтизной, снизу наливались чернью, росли и оседали на глазах, наступали на солнечный «коридор», распираемые невидимой силой. В них уже родилась гроза, еще не разрядившая ни вольта, и страшно стать ее первой мишенью. Седого надо немедленно увести подальше — лучше уж к более грозной на вид правой стене. В ней тучи расстреляли теперь половину своих зарядов.

Куликов летел позади лайнера, быстро нагоняя его. Солнце за ним вдруг померкло, и вся левая стена стала аспидно-черной. Лишь какой-то лучик застрял в переднем стекле фонаря. Алексей удивленно метнул взгляд на искорку-—и ладони его на ручке управления стали влажными: по черному, далеко выступающему карнизу тучи — по тому облачку, которое хотелось догнать, — стекала огненная капля, оставляя змеящийся след.

Вот какой сюрприз готовила им союзница океана — гроза. Шаровая молния — «огненный дракон», — тысячелетиями пугавшая людей, еще и поныне до конца не разгаданная, возникающая. словно оживший призрак древних демонических сил. Но призрак этот нес испепеляющую грозу, и Куликову стало не по себе —он сразу представил размеры огненной «капли» вблизи. Вот какими бывают они, маняще прекрасные облачка — в них таится не только холод и сырость тумана...

...Видит ли Седой? Почему не сворачивает? Малейшего возмущения воздуха довольно, чтобы привлечь электрическое чудовище.

Седой увидел. Лайнер прянул с курса, резко снизился. Капля на черной тучке пропала. Почти в тот же миг она возникла на новом курсе самолетов. Теперь это был маленький клубок. Вырастая, крутясь, рассыпая искры, он перехватывал цель, как ракета, наводимая цепкой рукой первоклассного оператора. Люди потому и одушевляли шаровую молнию, что она, избрав жертву, неотвратимо идет к ней, единственной, иногда попугать, иногда уничтожить. Сейчас ее целью был пассажирский лайнер — он «заметнее», он недавно побывал в самом чреве грозы, в его металлическом теле еще бушевали электромагнитные силы, притягивая молнию. Держаться рядом стало опасно...

Значит, океан все-таки получит добычу? Эту девочку в близком стекле иллюминатора, что, смеясь, машет серо-голубому истребителю с большой красной звездой на скошенном киле. Ее мать, которая робко улыбается незнакомому пилоту, не зная, что через миг-другой будет падать среди обломков, простертыми руками ища дочь в слепоте огня и облаков... Эту девушку в светло-синем, заслонившую Седого и машущую сразу двумя руками — слезы ее высохли, а новые не успеют брызнуть...

Кажется, Куликов успел заметить, как лицо ее отпрянуло от стекла, когда из сопла истребителя вырос столб грохочущего пламени, превратив машину в пушечный снаряд. Кажется, белое и тугое возникло по курсу, между ним и раскаленным шаром, и он задел его крылом, когда безотчетно сдвигал ручку, подставляя молнии плоскость и разворачивая машину вдоль побережья.

И кинулась к нему белая змея, мгновенно обвила истребитель огненными кольцами, исчезла с ним в облаках...

Вечером еще шумел дождь, и лента взлетно-посадочной полосы терялась в тумане. Грозы привели затяжной ливень —- синоптики обещали «ясно» только после полуночи. Молчали окрестные аэродромы, молчали летчики вертолета, кружившего в дожде и тумане над морским берегом, молчали катера, рыскавшие среди штормовых волн. На побережье выехали поисковые группы, но и они молчали.

Полковник только что вернулся с соседнего гражданского аэродрома, где посадили иностранца. Сутуловатый, седой пилот говорил с ним по-русски, изредка прибегая к переводчику. Говорил тяжело, глухо, подолгу подбирая слова. Полковник слушал угрюмо, одолевая чувство недоверия. И лишь когда иностранец сказал, что считает себя обязанным до конца дней своих рассказывать повсюду о русском летчике, который сгорел в небе, спасая незнакомых ему людей, полковник начал верить, что Куликов столкнулся с молнией не случайно. Его охватило при этом странное чувство — не то вины, не то горечи, не то удивления, — но разобраться в нем сразу полковник не мог.

Он суховато ответил, что летчика еще рано хоронить — его ищут и, вероятно, найдут живым.

Иностранец грустно покачал головой, ответил на родном языке, и полковнику тут же перевели:

— Я видел самолет, опережающий молнию. Я видел человека, способного поймать молнию. Но я видел также, что человек этот был не из железа, хотя молния и железо плавит.

Потом он сказал еще, что тот парень и его самолет были очень красивы, и это должны знать все.

Полковник почувствовал раздражение от ненужных, даже неуместных слов и сухо попрощался.