Время алых снегов - [67]

— Нет, товарищ старший лейтенант, — Воробьев отрицательно качнул головой. — Вместо лучшего не хочу. Чуть что — сравнивать начнете. А ведь те, кого нет, всегда лучше кажутся.

Громов засмеялся.

С крутого поворота машина нырнула в перелесок, и стоящий у развилки регулировщик коротко указал путь. Комбат торопливо шел навстречу.

— Как раз на пределе, — говорил он, тыча пальцем в циферблат часов. — Случилось что-нибудь?

— Да как вам сказать? Вроде ничего особенного. Снега.

1969 г.

Главная связь

Казалось, батарее повезло. Ядерный взрыв, сокрушив опорные пункты на смежных высотах, маячащих впереди и слева, ее не тронул, и зловещий гриб дыма рассеял свои ядовитые споры по танкоопасной долине в стороне от позиции противотанкистов. И поэтому не каждый сумел бы понять комбата, который приказал немедленно заводить тягачи, намереваясь оставить счастливый и безопасный рубеж.

— Я знаю, что последует за этим «везением», или я ничего не понимаю в тактике, — сказал он. — Они здесь не пойдут. Они пойдут там, где должны были сгореть даже лед и железо.

Посредник промолчал, поглядывая на связиста, который зло щелкал переключателем полевой радиостанции. На все его позывные эфир отвечал лишь сухим насмешливым треском. Как будто привычное зимнее небо стало небом настоящей войны, в котором носились невидимые бури возмущенных ионов, и среди них голос одинокой радиостанции был слабее, чем зов тонущего в штормовом океане.

В ожидании докладов комбат не опускал бинокля, нацеленного на танкоопасную долину. Почти очищенная от снега сквозными ветрами, укрытая высотами от огня уцелевших опорных пунктов, она становилась теперь идеальной дорогой для наступающих. «Они хорошо рассчитали удар, — думал комбат, — и если их танки войдут в эту треклятую долину раньше нас, вся оборона полка станет разваливаться, как здание, прошитое бомбой».

— Но это же невозможно! Невозможно, чтобы они прорвались!

Посредник, втаптывая валенком в снег папиросу, усмехнулся:

— Теперь, надо полагать, прорвутся. А кто им помешает?

— Мы.

— Вы их отсюда не достанете. К тому же у вас есть свой участок, за который отвечаете головой. Им до вас никакого дела нет.

— Зато все наше дело — в них.

Посредник понял.

— Не просчитайтесь, — сухо посоветовал он. — Они вас могут опередить. Но если вы и успеете, через двадцать минут батареи все равно не станет: вы не хуже меня знаете, какая там должна быть радиация. И в броне долго не протянешь. А на вас вся «броня» — полушубки да маскхалаты.

Глаза капитана за стеклами противогаза вдруг блеснули вызывающе весело.

— Нет! Через двадцать минут мы еще будем. От радиации умирают не сразу. И мы проживем до завтра или послезавтра. А через двадцать минут мы станем для противника еще страшнее, потому что нам уже нечего будет терять, но приобрести мы еще что-то сможем. Славу, например, и победу.

— Что-то я не слышал о самоубийцах, которым бы доставалась слава, — сердито проворчал посредник в сторону...

Батарея уже покинула капониры и укрытия в промерзшей земле, над которой больше суток трудились тротил, солдатские лопаты и ломы. Вездеходы, сохраняя боевой порядок, вспарывали гусеницами неглубокий февральский зерняк. У противотанкистов не было времени искать укрытия, и, перерезав долину растянутой шеренгой, машины останавливались там, где их застала команда. Солдаты торопливо прыгали через борта, готовили оружие к бою, и операторы устраивались со своей аппаратурой тут же, в неглубоких окопчиках, сооруженных в снегу. Белые машины, белые тела реактивных снарядов над низкими бортами, белые халаты противотанкистов... Вот-вот все замрет, растворится в белом однообразии холодной долины, и только лица людей в серой резине противогазных масок будут выделяться на снегу, как россыпь ранних проталин. Лучше, если бы исчезло все, если бы долина стала на вид такой же пустынной, как несколько минут назад. Однако комбат мысленно различал лица своих солдат под этими однообразными уродливыми масками. Он почему-то верил, что его солдаты так же переживают наступивший момент. Только на них он мог опереться сейчас, и они уже сделали то, чего он хотел, — опередили «противника». Было радостно, что опередили, но к радости примешивалось и тревожное сомнение в собственной правоте.

«Противник» пока не торопится. Значит, он может атаковать и не здесь? Тогда мое решение назовут «бездарным самовольством», «преступным легкомыслием»... Да мало ли как еще назовут! И ничего-то не возразишь, потому что побежденных судят».

Комбат гнал сомнения, придирчиво оглядывая позицию батареи. Его командный пункт лежал на самой вероятной дороге танков, на дне лощины, и выбор места заставил посредника поморщиться. Комбат, кажется, этого не заметил, он вовсе не собирался бросать «противнику» ребяческий вызов. Такая уж тут местность: снизу подступы к обороне лучше видны — их не заслоняют покатые бока увалов. А что до танков, он знал: первым сгорит тот, который нацелится на командно-наблюдательный пункт. Потому что в бою командир — это как знамя. И разве допустят его бойцы, чтобы кто-то прошел по знамени батареи...

Только беда в том, что пока никто и не пытался пройти. Бой закипал по всему фронту обороны полка, и лишь там, куда настороженно смотрели ракеты батареи, в снежном однообразии долины не возникало никакого движения. Посредник сочувственно заглянул в хмурые глаза комбата. За сутки учений между офицерами установилось достаточное взаимопонимание, и непроницаемость капитана убедила посредника в том, что этот упрямец даже теперь не намерен менять своего решения.