Время алых снегов - [60]

Артиллеристы тяжело дышали, пряча глаза. Балоян машинально полировал рукавом полушубка орудийный щит. Водитель тягача, желавший помочь расчету, но так и не нашедший себе работы, виновато поглядывал в сторону березового колка, за который ушли танки.

— Двойка, — сказал комбат, вызвав Головина. И спросил подозрительно: — Что это вы сегодня усложняете? Вводных вам мало?

Головин сумел выдержать его тяжелый взгляд.

— Мало, товарищ капитан. Мало мне чужих вводных.

— Ну-ну... — Капитан не договорил, однако Головин хорошо понял его: «Ну-ну, посмотрим, надолго ли тебя хватит, голубчик. Начинал ты тоже лихо, да уж больно скоро слинял от наших метелей и дождей...»

Была слабая оттепель, когда батарея вернулась с учений. Серые сугробы лежали вровень с карнизами серых казарм и крышей артиллерийского парка. Серые дома в поселке смотрели бельмастыми окнами на одиноко идущего в общежитие Головина...

Позже он узнал, что Валентина уехала на курсы библиотекарей, разузнал, где живут ее родители, и потом как бы невзначай проходил мимо домика, затерявшегося на окраине поселка. Вспоминал каждое слово и каждый ее жест при последнем разговоре, и они казались исполненными тайного значения. Теперь он был уверен: здесь, в метельном краю, прошел мимо девушки, лучше которой уже не встретит. Так не в этом ли самом краю ждала его лучшая жизнь, мимо которой он два года идет с равнодушными глазами?! Его вдруг охватила боязнь, что могут перевести, казалось невозможным покинуть первый в жизни гарнизон бесцветным лейтенантом, которому досталось в удел стыдиться собственной работы, как стыдился на прошедшем учении. Ведь у сильного командира взвод не бывает беспомощным, если даже от него остается один солдат...

«Я научу их воевать так, что взвод будет стоить целой батареи! — повторял он про себя в тот хмурый день,— Я научу их слышать свист пуль на каждом занятии. Комплексные тренировки — вот на чем я вытащу взвод в отличные. Если я не умею обращаться с девчонками — вовсе не значит, что я не умею ничего. Если мне не повезло один раз и другой, я вовсе не собираюсь привыкать к неудачам.

Кто сказал, что судьба Александра Головина — слепая серая кляча?..»

Словно льдины в горячей воде, таяли зимние ночи в окнах прокуренной комнаты Александра. Дни громоздились один на другой — он слишком спешил, слишком круто ломал привычные темпы учебы, слишком много брал на себя, и благие замыслы его не раз летели к черту.

Проверяющий — аккуратненький капитан из штаба — однажды с начальнической ехидцей спросил Головина:

— Чем же вы все-таки занимались сегодня: огневой, тактической, инженерной?

— Мы учились стрелять. При условии, что стреляют и в нас.

— А по-моему, вы ничему не учились, хотя обязаны были тренировать людей по огневой службе. Два часа — кобыле под хвост, только людей измотали.

Нужен характер, чтобы спокойно объяснить аккуратненькому капитану, что «чистая» огневая — бред той самой кобылы, о которой он некстати упомянул. Что командир, превращающий занятие в самоцель, как делал это прежде сам лейтенант Головин, рано или поздно спохватится.

Нужен все-таки характер, чтобы признать слова капитана справедливыми постольку, поскольку комплексная тренировка плохо удалась тогда...

Потом пожаловал на занятие комбат. До чего трудно было держаться своей системы, если тренировка опять не ладилась! А капитан только и сказал:

— Решил учить людей по-новому, а сержантов не подготовил. Да и сам как будто не уверен в собственной правоте. Жаль. Замысел-то отличный...

Есть ли что-нибудь дороже таких слов командира, сказанных именно тогда, когда ты в них больше всего нуждаешься!

И все-таки он не уверен даже теперь, что удержал бы добровольно взятую ношу, если бы не те, кого он учил. Он усложнял их жизнь, а им казалось мало сложностей, они их сами искали, облегчая труд командира. Особенно Ташматов. Подойдет на досуге, глянет строго и опечаленно:

— Беда мне, товарищ лейтенант, Балоян слушать не хочет. Говорю: учиться вместе со мной давай, хорошим наводчиком будешь, а он: «Иди к шайтану, что ты мне — начальник? Скажет лейтенант — тогда учи».

— Скажу, — кивает Головин.

День-другой минет — снова Ташматов вместе со Стешенко перед лейтенантом.

— Хороший наводчик Балоян будет. А третий номер — готовый наводчик, сам учил. Стрелять ему надо. Старики в запас уйдут — замена будет...

Уладили со стрельбой, Ташматов опять на пороге...

С таким не заскучаешь. А чего стоил молчаливый, сероглазый полтавчанин Стешенко! Разве забудешь февральский ветреный день в учебном центре, когда лучший взвод дивизиона, стреляя первым, провалился? Заскучали артиллеристы, комбат мрачный бегает — очередь батареи настала. И вдруг обращается Стешенко:

— Товарищ лейтенант, знаете в чем беда нынешних неудачников? В слепоте. Кроме мишеней, ничего видеть не хотели. Гляньте-ка: здесь у нас затишье, а там, куда стрелять будем?.. Низина, да еще рощи по бокам. Аэродинамическая труба! Там ветер втрое сильнее. Так какая поправка нужна? Ставьте мой расчет первым!..

Поставили. И от первого снаряда мишень — в щепки.

Вот он какой, Стешенко.

Неужели целых два года рядом с такими людьми ждал он какой-то другой «настоящей» жизни?..