Временщики и фаворитки XVI, XVII и XVIII столетий. Книга II - [31]

Как мы уже говорили выше, Григорий Отрепьев в феврале 1602 года бежал из Москвы с двумя спутниками — иеромонахом Варламом и клирошанином Михаилом Повадиным. Достигнув Новгорода-Северского, они на время нашли приют в тамошнем Спасском монастыре, откуда при содействии архимандрита отправились в Путивль, из Путивля в Киев. Перед отъездом из Новгорода-Северского Григорий оставил в своей келье записку на имя архимандрита, в которой обещался не забыть его своей милостью, когда сядет на престол своего родителя, царя Ивана Васильевича. Испуганный архимандрит не довел об этом до сведения Годунова. Это сказание Никоновской летописи замечательно в том отношении, что служит доказательством идее, предвзятой расстригою при его бегстве из Москвы: Григорий бежал не из страха наказания за свои дерзкие речи, но именно с целью — слова свои привести в исполнение; у него был план, была разумно составленная программа действий, которой он придерживался. Мысль выдать себя за царевича Димитрия созрела в уме Отрепьева, укоренилась в нем и развилась, питаемая отвагою и самонадеянностью. В Киеве расстрига взял себе в проводники инока Днепрова монастыря Пимена, который окольными дорогами мимо Стародуба провел беглецов к Лучевым горам до пограничной литовского селения слободки. Во время пребывания в Киеве расстрига снискал покровительство тамошнего воеводы князя Василия Острожского, жил несколько времени в Печерской лавре, иногда священнодействуя за дьякона; обращал на себя внимание братии и мирян разгульным поведением, но вместе с тем и обширным умом, и способностями, особенно ярко обнаруживаемыми в богословских прениях с иноверцами. Подружившись с беглым монахом Крыпецкого монастыря Леонидом, самозванец уговорил его назваться Григорием Отрепьевым, а сам, сняв рясу и облекшись в одежды мирянина, ушел к запорожцам и здесь, поступив в шайку гайдамака Герасима Евангелика, обучился ратному делу. От гайдамаков самозванец ушел в волынский городок Гащу, где прилежно занялся изучением латинского и польского языков, а отсюда поступил в услужение к князю Адаму Вишневецкому, жившему в местечке Брагине. Старый князь, человек умный и заслуженный, но ребячески легковерный, полюбил Отрепьева за его расторопность, молодцеватость и видел в нем, основываясь на его загадочных речах, какую-то таинственную личность; из толпы многочисленной княжеской челяди расстрига действительно выделялся особенно ярко. Почтительный к князю, он в обхождении с сослуживцами держал себя с чувством собственного достоинства, не допускавшего ни малейшей фамильярности. При такой благоприятной обстановке расстриге нетрудно было разыграть комедию, благодаря которой он в князе Вишневецком нашел себе усердного сотрудника и покровителя. Григорий, притворясь опасно больным, потребовал духовника для исповеди и напутствия в жизнь вечную. Призванный к больному ксендз был иезуит. Рассказав ему о всех своих прегрешениях, вольных и невольных, мнимый больной попросил патера похоронить его с почестями, приличными царским детям… «Кто я? — продолжал самозванец. — Ты это узнаешь из бумаг, которые спрятаны в изголовье моей постели… Не показывай их никому, не выдавай тайны человека, которому Господь не судил жить и умереть прилично его высокому происхождению!..»

Иезуит не замедлил сообщить об этом таинственном признании княжеского слуги самому Вишневецкому; князь, добыв тихонько заветные бумаги, узнал из них, что слуга его не кто иной, как угличский царевич Димитрий, спасенный от рук подосланных убийц дьяками Щелкаловыми и многими другими верными боярами; невинною жертвою злобы Годунова пал малолетний сын священника Истомина, принятый убийцами за царевича. Вишневецкий вне себя от изумления вместе с патером поспешил к одру умирающего слуги… Отрепьев, укоряя иезуита за нескромность, показал ему и князю в подтверждение истины своего признания золотой наперсный крест, украшенный драгоценными каменьями, надетый на мнимого царевича, по словам его, крестным отцом, князем Иваном Мстиславским. Лестная для его самолюбия мысль — посадить бывшего своего слугу на престол московский — побудила князя Вишневецкого употребить всевозможные средства к его излечению: не щадя издержек, он созвал искуснейших врачей, которым не стоило особенных трудов спасти жизнь притворщику. Отрепьев живо поправился и встал со смертного одра, но уже не слугой польского князя, а царевичем и наследником царского престола. Вишневецкий дал ему великолепное помещение у себя в доме, богатые одежды, многочисленную прислугу. Молва о царевиче разнеслась по всей Литве и умножила число его приверженцев братом князя Вишневецкого, Константином, и тестем последнего, сендомирским воеводою Юрием Мнишком. Последний особенно принял живейшее участие в самозваном царевиче, поверил его словам и свидетельству двух своих слуг, из которых один, Петровский, в бытность свою в плену в России не раз видал царевича Димитрия… Вишневецкие довели о царевиче до сведения короля Сигизмунда. Подстрекаемый иезуитами и папским нунцием Рангони, король пожелал видеть таинственного юношу. Мнишек и Вишневецкий прибыли с Отрепьевым в Краков, где их посетил Рангони. Осыпав самозванца ласками, последний убедил его присоединиться к церкви католической и тем заслужить содействие государей Западной Европы, в особенности же его святейшества папы. Расстрига торжественно поклялся за себя и за будущих своих подданных. Затем Рангони повез его в королевский дворец. Сигизмунд принял самозванца весьма ласково; внимательно выслушал хитро сочиненную историю о чудесном его спасении. Особенно сильное впечатление на короля произвело напоминание самозванца о том, что сам Сигизмунд родился в темнице, но, спасенный провидением, волею Божиею возведен был на престол королевский. Переговорив несколько минут наедине с Рангони, король сказал самозванцу с ласковой улыбкой: «Бог вам в помощь, царевич! Мы, рассмотрев ваши документы и выслушав свидетельства, признаем в вас сына покойного царя Ивана Васильевича. Ежегодно на ваше содержание вы будете получать из нашей казны 40 000 злотых (54 000 руб. сер.), и независимо от этого вам, как другу нашей республики, предоставляем право сноситься с нами и в случае надобности пользоваться нашим содействием».