Временщики и фаворитки XVI, XVII и XVIII столетий. Книга III - [131]

— В таком случае, — сказал Монмут, — я умру верным сыном церкви пресвитерианской, умру как мученик!

Эта фраза доказывает, насколько искренно было раскаяние Монмута.

Таинственный час разлуки души с телом иные называют пробным камнем твердости характера. Справедливо ли это? Бывали примеры, что люди, всю свою жизнь пользовавшиеся репутацией героев, выказывали в последние минуты самое постыдное малодушие, и наоборот: люди бесхарактерные, трусливые умирали героями… Подобное явление можно назвать героизмом безысходности, которая иногда и отъявленного труса заставляет быть храбрецом. Таковы, большею частью, самоубийцы, из которых весьма многие посягают на свою жизнь под влиянием страха. Обращаемся к собственным чувствам читателя или, еще того ближе, к нашим собственным, общечеловечным чувствам. Особенной храбростью похвалиться не можем, но, если бы случилось в морской битве быть на корабле, окруженном неприятельскими судами, осыпаемом ядрами и долженствующем неминуемо быть взятым в плен, в котором нас ждали бы жестокие истязания (также неминуемые), мы, разумеется, с радостью не только отозвались бы па предложение капитана взорвать пороховую камеру, но и сами охотно вызвались бы быть исполнителями этого геройского предложения… Между тем, строго судя, разве это, с нашей стороны, была бы истинная храбрость? Нет, этот героизм был бы следствием безысходности или, вернее сказать, следствием трусости, доведенной до отчаяния. Точно так, по наблюдениям натуралистов, скорпион, пойманный и положенный в круг из горячих угольев, сам себя уязвляет, желая спастись от мучительной агонии.

Героизм безысходности напал и на Монмута, когда он удостоверился, что и ему не миновать казни. Из малодушного труса он вдруг сделался стоиком и покорился своей участи безропотно. Сообщник его граф Арджиль был казнен 10 июля, а Монмут 15-го числа того же месяца 1685 года в Тоуэргилле. Накануне Монмут довольно равнодушно простился со своим семейством, беседовал с пресвитерианским пастором… На эшафоте отказался повязать себе глаза и только просил палача отрубить голову с одного удара, а не мучить своей неловкостью, как то было с лордом Росселем. Эту просьбу несчастный Монмут выразил именно «на свою голову». Палач, желая доказать свое искусство, ловко взмахнул топором, но вместо шеи опустил его всей тяжестью на плечо Монмута… За этим первым неудачным ударом последовал второй… Рука у палача дрожала, и топор, соскользнув с шеи, рассек Монмуту затылок и глубоко вонзился в плаху. Пациент ревел нечеловеческим голосом, и зрители громко роптали на палача и грозили ему. Третий, четвертый удары были то же не совсем удачны, и только при пятом голова Монмута отделилась от туловища. Лет через двадцать после казни во Франции, а затем и во всей Европе разнесся слух, будто вместо самого Монмута на эшафоте была обезглавлена восковая кукла, а настоящий преступник, тайно увезенный во Францию герцогинею Портсмут, был заточен сперва в Пиньероль, а потом в Бастилию и приобрел себе печальную известность в истории под именем железной маски. Из множества догадок о личности таинственного узника эта более всех прочих пользовалась правами правдоподобия. Имея по закону неотъемлемую власть казнить мятежников, Иаков II не имел надобности навязывать его Людовику XIV, чтобы последний держал его за железной решеткой, да еще и в железной маске. Французский король был слишком горд, чтобы в угоду Иакову II брать на себя роль тюремщика… Как бы то ни было, Монмут с жизнью покончил, и мятеж был потушен его кровью. Полковник Кирке и судья Георг Джеффри с, особенно прославившиеся страшными зверствами во время следствия над мятежниками, были щедро награждены Иаковом II; судья был пожалован в пэры королевства.

Монмут своим мятежом, а главное — смертью на эшафоте окончательно восстановил народ против короля, но иного злейшего врага у Иакова II не было — каким он был сам. По внушениям своей супруги, но еще того более своего духовника, иезуита Петерса король отменил присягу Тест, разрешив католикам вступление во все государственные должности наравне с пресвитерианами. В угоду королю министр его герцог Сундерланд, а за ним многие английские и шотландские вельможи перешли в католицизм. Усердие короля английского к интересам римского первосвященника было особенно поощряемо Людовиком XIV. Ненавистный английскому народу король французский навлек на себя еще сильнейшую ненависть обнародованием Нантского эдикта. Из Франции многие бежали в Англию, где были приняты своими единоверцами с распростертыми объятиями. Видя народное сочувствие к изгнанникам, Иаков II не посмел угнетать их, а, давая им приют, был обязан — не одобрять Нантского эдикта, хотя внутренне вполне ему сочувствовал. Это сочувствие короля, против собственной его воли, проявлялось во всех его распоряжениях. Проповедник Шарн говорил в своей церкви против эдикта и отзывался непочтительно о французском короле. За это Иаков II потребовал у архиепископа кантербюрийского, чтобы пресвитерианский пастор был уволен от должности; архиепископ на это не согласился; тогда король уволил Шарна собственным своим именным указом. Другой пресвитерианин, явясь в лагерь королевских войск, расположенных между Лондоном и Уэстминстером, увещал их отступиться от Иакова: король приговорил возмутителя к наказанию кнутом и выставке у позорного столба. Эти гонения пресвитериан возбудили в народе живейшее сочувствие к своей вере и яростную злобу к католицизму. По повелению Иакова II граф Кэстльмэн, в качестве чрезвычайного посла, отправился в Рим и от имени короля передал папе Иннокентию XI его обещание объявить веру католическую владычествующею. Это предложение было принято папою римским с презрительным равнодушием, хотя он и послал к Иакову, как к государю католическому, своего нунция. Последний был принят в Уиндзоре с теми же самыми почестями, с которыми мог быть принят только в Австрии или в Испании. Не откладывая дела в долгий ящик, Иаков по совету отца Петерса приступил к восстановлению католицизма. Каждого члена парламента, поодиночке, король приглашал к себе и, сообщая ему о своем намерении, просил о содействии, за которое обещал щедрые награды. Этот заговор короля против народа был оглашен под названием кабинетной крамолы (closetings). Желая в виде опыта ознакомиться с общественным взглядом на равноправность пресвитериан и католиков, Иаков II предложил Кембриджскому университету дать магистерский диплом монаху бенедиктинского ордена. Университетский капитул отказал наотрез; то же повторилось и в Оксфорде. Тогда последовал королевский указ об уравнении прав католиков с правами пресвитериан и о свободе религиозной. Этот указ повелено было читать в праздничные дни, обедни во всех церквах. Архиепископ кантербюрийский с шестью епископами предъявили королю протест, в котором не обинуясь заявили, что повиноваться королевскому повелению не намерены. Он приказал заключить ослушников в Башню и тем дал случай народу и войскам произвести многознаменательную демонстрацию. Священников везли по Темзе под стражею, на военном катере. По обоим берегам теснились тысячи народа, преклонявшего колени по мере приближения узников и оглашавшего воздух благословениями им и проклятьями королю. Архиепископ и его спутники, в свою очередь, благословляли народ ошуюю и одесную и самых стражей, их сопровождавших, так как и солдаты, стоя на коленях перед священниками, целовали края их одежд. Мятежники (как их называл король) были отданы под суд. Иаков надеялся, что комиссия, в угоду ему и иезуитам, приговорит архиепископа и его сообщников к виселице… И жестоко ошибся: они были оправданы!