Временщики и фаворитки XVI, XVII и XVIII столетий. Книга III - [115]

Читатель спросит нас, может быть, почему Оливер Кромвель[65] причислен нами к временщикам? Спешим объясниться.

По крайнему нашему разумению, временщик и похититель власти — одно и то же. Первый обязан своему возвышению — искусству льстить страстям монарха, второй — точно так же льстит страстям народа. Первый, уверяя своего государя в чувствах искренней преданности и покорности, крадет у него милости; тем более раболепствует, чем успешнее желает взять над ним нравственный перевес; унижается, чтобы возвыситься; гнется, чтобы выше воспрянуть… Узурпатор, временщик народа, усыпляет его клятвами и обещаниями быть блюстителем его прав и свободы, чтобы наложить на него ярмо деспотизма; как дикого зверя лакомит его кровью так называемых «врагов отечества», чтобы после тот же народ оковать цепями, а потом заставлять его плясать, как ручного медведя, по своей дудке… Еще того вернее, узурпатора можно сравнить с женихом, страну и народ с невестою, а корону — с брачным венцом. Жених всегда раб невесты; муж — всего чаще — тиран своей жены. Посмотрите на президента или на протектора, когда он стремится к верховной власти, и на него же, когда он ее достигнет, — небо и земля, день и ночь. Таковы были Наполеоны №№ 1 и 2, наш Борис Годунов и многие другие. Нам возразят, что не каждый президент республики делается королем; оно так! Но правитель республики не законный супруг, а любовник чужой жены или вдовы, что еще хуже даже законного тирана.

Кромвель ухаживал за Англией, как опытный волокита за интересной вдовушкой. Угождая ее ханжеству, он сначала прикинулся ярым фанатиком, пел ей гимны, читал проповеди; потом, уверяя народ в своем бескорыстии, разогнал его опекунов — в лице членов парламента и затем положил на всю страну свою львиную лапу, и народ из огня деспотизма королевского попал в полымя деспотизма республиканского; Карл 1 утверждал свою власть, выставляя у позорных столбов, клеймя железом и ссылая непокорных; Кромвель их вешал или рубил им головы… Зато Карл Стюарт именовался королем, а Кромвель—протектором (1651).

Сильно домогался он титула королевского, но, увы! после казни Карла I закон под опасением смертной казни запрещал даже говорить о королевской власти, и ее похитителю пришлось довольствоваться званием протектора. Надобно отдать ему должную справедливость, что он в течение семи лет своего царствования оказал отечеству немаловажные услуги, а знаменитым актом мореплавания положил прочное основание владычеству Англии на морях. Первостепенные европейские державы через своих послов домогались приязни правителя; Франция, Австрия и Испания высоко ценили его приязнь. Со всем своим семейством он жил во дворце Уайт-Голл, имел собственную почетную стражу, статс-секретарей (в том числе славного Мильтона, автора «Потерянного рая»), свиту льстецов… одним словом, был окружен всеми принадлежностями королевской власти того времени и был истинным королем — только без короны. В последние три года жизни, со дня на день, он ожидал, что народ провозгласит его своим государем… но народ трепетал перед ним и безмолвствовал.

Тогда-то в сердце Кромвеля закрались чувства негодования, подозрительности и страха, свойственного всем вообще похитителям власти. Опасаясь покушения на его жизнь, он начал носить под одеждою панцирь; ежедневно менял спальные свои комнаты и ходил постоянно вооруженный. Его бесили памфлеты и пасквили, которыми его осыпали приверженцы династии Стюартов; в каждом постороннем лице он видел подосланного к нему наемного убийцу… Такова была жизнь могучего протектора. Постоянная душевная тревога не могла не иметь влияния на самую его наружность. В два года он состарился лет на десять: поседел, исхудал, сгорбился и, как ни бодрился наружно, все же внутренно не мог не сознаться, что могила к нему ближе, нежели королевский трон.

Смерть любимой его дочери Елисаветы Клейноль окончательно разрушила его организм. Уверяя окружающих в превосходном состоянии своего здоровья, Кромвель как будто сам хотел этому верить. Едва передвигая ноги, он утверждал, что силы его ежедневно возрастают и он здоров, бодр, как цветущий юноша. В этой борьбе со смертью было много смешного, еще того более — грустного… Наконец, протектор слег в постель. Весть о его болезни взволновала весь Лондон; народ в унынии толпился вокруг дворца Уайт-Голл, посещал церкви, в которых совершались молебствия о скорейшем выздоровлении протектора. Его приверженцы-фанатики были твердо убеждены, что Бог явит чудо и непременно спасет своего избранника (как они называли Кромвеля).

1 сентября 1658 года по повелению Кромвеля в часовне Уайт-Голла и в церквах Лондона были отслужены благодарственные молебствия о его выздоровлении, а он между тем был почти при последнем издыхании. «Бог внял моей молитве, — слабым голосом говорил умирающий своим приближенным, — он спас меня, и завтра же я встану с постели!»

Эти слова были проникнуты тоном такого убеждения, что им можно было бы поверить, если бы доктора протектора не объявили его семейству, что с ним начинается агония. Весь следующий день Кромвель провел в забытьи и очнулся после полудня.