Времена и люди. Разговор с другом - [20]

Но, быть может, уверенность людей связана с тем, что это война «не настоящая», что, чем бы ни кончилось дело, потерь не будет и что «убитые» и «раненые» тотчас же после «боя» встанут в строй? Об этом не один раз и с тревогой спрашивал себя Иван Алексеевич.

И, словно в ответ на свои мысли, он услышал разговор, который во многом определил его настроение. Это было во время перекура. Иван Алексеевич находился в своем блиндаже и слышал, как старшина роты, небрежно сплевывая после длинной затяжки, рассказывает о чем-то, по-видимому, очень интересном. Это был тот самый старшина, которого похвалил Бельский в Ленинграде, перед парадом. Иван Алексеевич слышал, как, закончив свой рассказ, старшина добавил:

— Вот так-то… Пулям не кланялись и от снарядов не бегали… Чистую рубаху наденешь, папу-маму вспомнишь и — пошел! А вам, героям, что голову, что задницу подставлять — одно дело. Все равно не шлепнет.

Иван Алексеевич услышал одобрительный смех и подумал: «Дуб, дуролом, мозги набекрень… Вот такие-то нам всю обедню и портят».

Он уже хотел вылезти из блиндажа и вмешаться в разговор, но тут кто-то его опередил:

— Слушай, старшина, я с тобой поспорю… («Кажется, это голос Осокина, командира отделения. Кажется, это он», — подумал Иван Алексеевич.) В бой, как на учение, конечно, не пойдешь — это верно. Но ведь этого от нас и не требуется. Требуется, чтобы мы на учение пошли, как в бой.

«Осокин, — думал Иван Алексеевич. — Умница, молодец, хорошо ответил». Он приоткрыл дверь из блиндажа, солдаты его увидели.

— Диалектика, — смеясь, сказал старшина, обращаясь к командиру батальона и рукой показывая на Осокина. (Прозвище Диалектика давно уже за ним закрепилось.)

Солдаты притихли. Все теперь смотрели на Ивана Алексеевича, и он понимал, как много зависит от его слова. Он вышел из блиндажа, смахнул землю с брюк и гимнастерки, и, хотя ему очень хотелось попросту обругать старшину, он себя сдержал.

— Диалектика — это наука, — сказал он, улыбаясь, — а я всегда за науку. Задача наша трудная, — продолжал Иван Алексеевич уже серьезно. — Не легче, чем под Новинском была. Кто желает, тот, конечно, может и папу с мамой вспомнить, но лучше не надо…

Он не закончил фразы. Вдоль опушки леса, мягко приседая на рытвинах, прямо на них шел знакомый «опель» командира дивизии. Машина остановилась, Иван Алексеевич увидел Бельского, адъютанта командира дивизии Рясинцева и заместителя начальника политотдела Кирпичникова, высокого мужчину, необычайно костлявого, о котором в дивизии говорили, что у него суставов больше положенной нормы.

С первой же минуты все поняли, что генерал раздражен. Не дослушав рапорта Ивана Алексеевича, Бельский спросил:

— Где позиции «противника», где ваши позиции? Целый час езжу, ничего не понял: левая, правая где сторона?

— Сейчас обо всем доложу, товарищ генерал, — сказал Иван Алексеевич. — Может быть, пройдем в траншею?

— Вижу отсюда. Рясинцев, карту!

Рясинцев быстро расстегнул планшет, вынул карту, ловко подал ее командиру дивизии и отошел в сторону.

Бельский развернул карту и, бросив ее на крыло «опеля», прижал ладонью:

— Показывайте…

Иван Алексеевич достал из планшета остро отточенный карандаш:

— Разрешите, товарищ генерал?

— Давайте, давайте…

Иван Алексеевич прочертил тонкую линию фронта, на которую Бельский едва взглянул.

— Товарищ Кирпичников, попрошу сюда! Рясинцев!

Иван Алексеевич не видел, как они подошли, и только почувствовал, что вокруг него стало тесно.

— Полюбуйтесь-ка, — сказал Бельский громко. — Вот как мы умеем построить наш передний край. Сто метров от «противника»! Лихо, а?

— Триста пятьдесят метров, товарищ генерал… — подсказал Иван Алексеевич.

— Триста пятьдесят метров! Не двадцать пять, не тридцать, а триста пятьдесят! Очень хорошо! А почему не двадцать, почему не тридцать?

— Разрешите доложить, товарищ генерал. Я считал, что…

— Что вы считали? А вы видели, как у меня под Новинском было? Я вас спрашиваю, видели?

— Видел, товарищ генерал. Однако опыт войны в целом учит, что…

— Вот это здорово, вот это мне нравится! Кирпичников, понял? Служит у меня, кажется, не первый день, все знает, как надо делать, все сделал наоборот и еще болтает об опыте войны! Где командир полка? Рясинцев!

— Слушаюсь, товарищ генерал.

— Камышина!

— Слушаюсь, товарищ генерал.

Но Камышин и Балычев, кем-то предупрежденные, что командир дивизии находится на позициях первого батальона, уже спешили сюда.

Бельский, коротко кивнув Камышину, спросил:

— С первым батальоном мне все ясно, с Лебедевым что?

— Не понял вашего вопроса, товарищ генерал, — спросил Камышин.

Бельский еще больше нахмурился.

— Не понимаете?.. Лебедев тоже в двадцати метрах от «противника» зарылся?

— Никак нет, товарищ генерал. Мы определили расстояние в триста — триста пятьдесят метров.

— «Мы»! Кто такие «мы», позвольте вас спросить?

— Я считал, что действую не вразрез с уставными положениями, — ответил Камышин. — Я дважды по этому поводу беседовал с оперативным отделением штаба дивизии.

— Ну, с ними у меня отдельный будет разговор. Рясинцев, карту!

Рясинцев поднял упавшую на землю карту. Свежий глянец был запачкан землей и мазутом. Бельский, брезгливо морщась, пальцем показал новые позиции.