Времена и люди - [107]

В последующие дни боль вроде бы поотпустила, и однажды поутру, дождавшись, пока жена уйдет из дому, он оделся и потихоньку, потихоньку двинулся к административному зданию хозяйства.

Небо, чистое, синее, воздух, свежий, не сухой, как в жару, и не влажный, как в ненастье, вливали в грудь здоровье, силу. После недавних дождей земля потемнела и источала запах молодых ростков, выскочивших из треснувших зерен и ищущих, где бы легче пробиться на свет через комья земли. Если бы были силы, он дошел бы до оставленного под пар поля и наверняка увидел бы его затянутым в серебристые нити паутины, сверкающие в воздухе, как шелк.

На площади перед правлением стоял в растерянности, с выражением горестного недоумения на лице Андона.

— Эх, бай Тишо, кого ж ты вместо себя оставил, а? — спросил с укором и безысходностью в голосе. — У меня ребенок умирает, а он не дает джип в больницу его отвезти.

— А где неотложка?

— Врач в Ушаву на ней поехал.

— Иди домой, жди. Может, что придумаем.

— Ох, не верю. Не тот он человек, чтоб другого понять и помочь ему.

Крестьянин выругался и побежал к машине, затормозившей на противоположной стороне улицы.

Останавливаясь на каждой лестничной площадке передохнуть, он поднялся наконец до председательского кабинета и постучал.

Сивриев поднял голову, молча кивнул и снова уткнулся в лежащие перед ним бумаги. Он сел с краю длинного стола и, переведя дух, сказал:

— Встретился Андона, жалуется…

— Мне бы тоже пожаловаться, да некому.

— Ребенок болен…

— Я жду комиссию. Повезу их на Стену. Есть опасность, что закроют карьер.

Да, об этом говорил ему Марян, говорил, что работы могут остановить, а Сивриева наказать за превышение прав. Ну что за чинуши: сами кость не грызут и другим не дают! А что с людьми будет, их не волнует. Так подумал бай Тишо, а вслух сказал:

— Немало забот у тебя…

— Давай побыстрее. Ты с чем пришел?

— Хочу узнать про дорогу на Моравку… Дорстрой вернул деньги?

— Да.

— Молодец Пенков, сдержал слово. И последнее…

— Что еще?

— Куда их «отнесли»?

— Куда нужно.

— Ты мне обещал. Эти деньги из фонда материальной помощи и социально-культурного развития.

— Как обещал, так и сделал.

— Хорошо. Твоего слова достаточно, — сказал он, медленно поднимаясь. — Надо идти, мотор требует передышки. Да, достаточно твоего слова. Я доволен.

Пришло письмо. На имя бай Тишо. Славка распечатала его тайком и тут же побежала к Маряну Генкову.

— Смотри, в округ приглашают. А ты-то будешь там?

— Да, все будем: и я, и Сивриев, и Гаврил. Мы по долгу службы, а бай Тишо как член пленума.

— По какому вопросу вызывают-то?

— По консервной фабрике. Овощей не хватает для нее… Будем искать выход из положения.

— Господи, спохватились, когда фабрика-то почти готова!

— Вот именно, — пропыхтел секретарь.

— Всегда так получается, когда ноги впереди головы бегут. — Помолчав, добавила: — Знаешь что? Езжайте-ка вы на этот раз без бай Тишо. Ему не до заседаний. Лежит-то и то пыхтит, а узнает, что зовут, тут же вскочит: «Я обязан быть там!» Так что поезжайте одни. И других предупреди, чтобы ему не проговорились.

Так был составлен заговор против него, о котором он узнает лишь тогда, когда вопрос о личных наделах для выращивания овощей станет вопросом номер один для югненского хозяйства и для его председателя.

XVI

«Ты будто нарочно натравливаешь весь мир против самого себя, — сказала ему однажды Милена, еще в начале их супружеской жизни. — Будь зло глыбой завалено, ты и глыбу перевернешь, лишь бы зубы ему показать. Но ведь зло злопамятно, оно не прощает, не угадать, с какой стороны цапнет». «Оно меня, я его. Я тоже не прощаю», — ответил он полушутливо: дела его шли тогда хорошо.

Припомнился разговор, а к чему? Так ли уж велика связь между давним разговором и тем, что произошел только что.

Глянул через плечо на своих спутников. Молчат. Наверное, из деликатности, мужской солидарности.

До вчерашнего дня они и понятия не имели о том, что будет это совещание, знал он один, знал еще с лета. Сам Давидков ему сказал. Тодор приезжал к нему по другому делу, а он спросил, откуда будем брать сырье для консервной фабрики. Ответил тогда: «Как откуда? Из хозяйств округа». — «То, что мы сможем выделить, не хватит и на половину мощности. Так ты подумай, откуда брать сырье, будешь готов — приезжай, поговорим. Мне важно знать твое мнение. У нас здесь видят два пути…» Еще тогда он сказал себе, что о двух путях и речи быть не может. Правильный путь — один.

Он не выкроил времени поехать и поделиться своими мыслями с Давидковым, но, даже если бы поехал, разве изменилась бы позиция секретаря? В мелочах он, Тодор Сивриев, сообразовывал свои действия с обстоятельствами, мог даже позволить себе обхитрить кого-то, обойти закон, если этого требовали интересы хозяйства; без угрызений совести урезать кооперативный фонд потребления в пользу основных фондов; глазом не моргнув соврать бай Тишо про судьбу денег, полученных из Дорстроя, лишь бы отвязался… Но в главных, принципиальных вопросах он никогда не позволял себе идти на уступки. Из-за своей непримиримости не раз бывал бит. Жена говорит, что он «натравливает на себя весь мир», «выпускает джинна». Не то же ли самое было с террасированием уже более десяти лет назад? Тогда его просто-напросто выгнали за неподчинение. Но подчиниться значило признать черное белым! Возможно, что и теперь произойдет то же самое, хотя и времена другие, и люди. Одно жаль: обстоятельства заставили противопоставить себя человеку, которого он искренне уважал и любил, — Давидкову, наиболее умному, наиболее дальновидному и наиболее человечному из всех руководителей округа.