Времена - [6]
– В Палестину готовят сионистские организации, насколько мне известно, – не то спросил, не то утвердительно сказал Краузе.
– Этих лагерей хачшара очень много по Германии, но они почти все сионистские. В садоводческом центре Алем тоже готовили специалистов для Палестины, но гораздо раньше, и переселение в неё предполагалось добровольным для энтузиастов, так как школа не была сионистской. Я ведь закончил её в 13-м году и тут же был нанят вашим отцом на работу управляющим, а в 23-м, когда вы уехали в Берлин, взял хозяйство в аренду. Уже накопился у меня значительный опыт, и я прижился здесь хорошо. Моя жена и дочь не страдают от жизни в деревне. Я в Новой Зеландии собираюсь купить ферму и заниматься сельским хозяйством. Это мне по душе.
В разговоре они подошли к участку, засеянному озимой рожью.
– Я вижу, злак стоит стеной, – восхитился Бернхард, – сколько вы рассчитываете собрать с гектара?
– Стебель у меня достигает двух метров. Видите, посев розовеет, – показал рукой Витцман. – Это хороший признак, но говорить ещё рано. Очень важно начало сева. Традиционно озимые высевают во второй половине октября. Здесь важно, чтобы не рано и не поздно.
– Когда же вы это делаете?
– Рожь, овёс, пшеница, ячмень. Здесь тоже ведь свой порядок.
– Ну всё же?
– Видите ли, господин Краузе, – ухмыльнулся Витцман, – местные крестьяне меня не волнуют, не конкуренты. Они работают только на себя, а рабочих я нанимаю издалека. Всё-таки это коммерция и моё зерно лучше, здоровее, доставляется на рынок раньше, а потому и дороже.
– Да полно вам, Соломон! Ваши коммерческие секреты я не собираюсь сообщать конкурентам. А если дороже, то и нам выгода!
– Да, конечно. Это и в ваших интересах. Смотрите, если я высеваю рожь в начале октября, то получаю самые высокие результаты сбора и обмолота. Но это только если наши серозёмы насыщенны. Поэтому на песчаной почве я высеваю на неделю-полторы раньше. Важна и плотность высева, разумеется, и среднегодовое количество осадков. Таким образом удаётся собрать с каждого гектара шестьдесят центнеров, причём мы начинаем с конца июля и в непрерывном темпе завершаем со всеми зерновыми и участками в первой декаде августа. То есть преимущественно без помех осадков.
– Я так понимаю, соответственно вы работаете с пшеницей, ячменём и овсом.
– Разумеется. Но есть ещё и промышленный картофель, свёкла. Эти могут ждать. Остальное выращиваем для себя и для скота.
– Ведь этого не было в те тяжёлые годы?
– Да, в книгах не прочитаешь. Всё даётся опытом и экспериментом. Тогда я не мог рисковать, будучи управляющим.
– Что ж, Соломон, вне зависимости от нынешнего политического мракобесия – а я вас понимаю – вы, извините, невольно создаёте проблемы и нам. С вами было так надёжно!
Краузе задумался. Минуту молчал.
– Мама была склона вернуться, я нет. Но мне ясно, что сами мы без управляющего не справимся. Где найдёшь такого, как вы? Всё равно что покупать кота в мешке. Будем имение продавать, конъюнктура сейчас не как в двадцатых годах, – и, немного подумав, добавил. – Наверно. Сроки отъезда у вас конкретные?
Витцман неопределённо покачал головой.
– Я, собственно, приехал узнать у вас, – спохватился Бернхард, – может быть всё-таки останетесь? Здесь деревня, спокойно. Вряд ли сюда доберутся новые господа. А мы готовы снизить вам и арендную плату.
– Увы, Берни, это соль на рану, – взволновался Витцман. – Разрешите вас так называть! Вы ведь на моих глазах выросли. Я запросил родственника, он живёт в Веллингтоне и очень ждёт нас. Но дело даже не в родственных узах. Я не строю себе никаких политических иллюзий. Знаете ли – такой трезвый крестьянский рассудок. Могу обещать вам, если обстоятельства позволят, постараюсь подобрать и рекомендовать вам управляющего. Связи пока сохранились.
На том и порешили.
В имении Краузе оставался ещё двое суток и, как в калейдоскопе, в его голове всплывали пёстрыми клочьями картины детства и юности без какой-либо внутренней связи, взаимопричинности, единого стержня, подобно тому как не чувствовал он какой-либо генеалогической связи в своём дворянстве, обязательных к исполнению традиций или неукоснительных запретов.
«Тридцать три года моей жизни, – думал он, – и жизни страны. Что за судьба у неё! Такое короткое время для общества, для государства – и столько страданий!»
Отец обожал обоих Вильгельмов и особенно канцлера Бисмарка, которого считал самым выдающимся человеком всей германоязычной зоны, но в политическом смещении в сторону парламентской монархии видел начало катастрофы. «Нет единой немецкой нации, – говорил он, – нам для единства нужен монарх, поэтому конституционная монархия с допустимыми демократическими и парламентскими чертами для нас достаточна». Бернхард вздохнул. Что бы сказал отец, не погибни он в Первой мировой, когда бы дожил до Веймарской республики? Экономическое положение земельной знати становилось просто угрожающим.
Он хорошо помнил будучи уже молодым человеком, как в начале двадцатых, прицениваясь к имению, к ним нередко захаживали земельные спекулянты, которые умело пользовались отчаянием и растерянностью людей. Крестьян они обводили вокруг пальца, размахивая перед их носом пачками ассигнаций. «Да можете оставаться в хозяйстве, – говорили они, – работайте дальше, производите, ни гроша с вас не спросим! Вот вам деньги, накормите детей. Только всего-навсего собственник вашего двора сменится. Были вы, стали мы. Всё остальное по-прежнему». И что же? Скупали деревнями и превращали коренных крестьян в наёмных батраков.
