Вредная привычка выходить замуж. Короткие повести и рассказы о любви - [18]

Кривошеину позвонили из агентства, он неделю встречал-провожал покупателей, сразу поднимая цену, как только клиенты соглашались на оговоренную ранее сумму. С каждым прожитым днем ему все больше хотелось остаться здесь. Это был его дом, настоящий дом, единственное место на земле. Он боялся — еще день-два, и вообще не сможет оторваться, уехать отсюда. Поэтому, как нельзя более кстати, пришлось приглашение во Флориду старинного дружка Аркадия.

…По меркам Краснодарского края, апартаменты Аркадия в Делрей-бич не впечатляли; три спальни, гостиная, балкон и терраса, выходящая на общий бассейн. Кривошеину не хватало пространства и ощущения реальности. Американские дети Аркадия были в любое время суток чистенькими, причесанными, готовыми к съемке любой рекламы любого товара из супермаркета. А может, сказывалось то, что он никогда особо не любил детей, и даже побаивался их. Наверное, младенца от Инги он возжелал только по той причине, что подсознательно был уверен: Инга на это не пойдет.

Жена Аркадия, Люси, постоянно улыбалась и называла мужа «хани». Кривошеин болезненно морщился внутри от этого «хани». Оно царапало, мучило. Люси лучезарно улыбалась ему, детям, мужу, подруге — совершенно одинаково — всем. На боках и бедрах Люси не было даже лишней кожи, не то что жирка. Впрочем, в чашечках бикини тоже ничего не было: ни лишнего, ни даже необходимого минимума. Федор совершенно не понимал, как Аркадий до сих пор не утопился с тоски в океане от этой правильной жизни, жены, детей.

По приезду, в первый же вечер, его повели в лучший ресторан Делрея — East; американская жена Аркадия прихватила свою американскую подругу Шарлин — точно, затевалось сватовство. У подруги был хрящеватый нос, мощный подбородок и мужественный профиль. Дама была агентом по продаже недвижимости и неплохо говорила по-русски. Аркадий с Люси в один голос сказали, что Шарлин покажет ему Делрей, поможет с покупкой жилья и вообще…

На четвертый день пребывания в Делрее, утомленный семейным счастьем Аркадия, демонстрацией дружбы, замученный до смерти правильными разговорами Шарлин о смысле жизни, семейных ценностях и необходимости вложения свободных капиталов в недвижимость, Федор сбежал: гулял в одиночестве по улицам, заходил в магазины. Смотрел на цветущие гибискусы, даже нашел разводной мост, неуклюжий, угловатый; перешел по нему и забрел в Парк Ветеранов. Там все любовались табебуйей — кривым, замученным деревом, усыпанным ярко-желтыми, помятыми цветами. Он вернулся назад, нашел Атлантик авеню, ведущую к пляжу. И вдруг понял, что ищет: духи. Ему зачем-то были нужны духи. Ненавязчивые, пахнущие серединой июля, смородиной, свежескошенной травой и немножко георгинами. С чего вдруг? И были ли такие духи в природе? Он зашел в один, второй магазин. Его английского не хватало для поисков «утреннего летнего солнца с ароматом георгина — и все в одном флаконе».

Наконец, в одном месте ему помогла покупательница, русская немолодая дама с короткой седой стрижкой.

— Вы ищете конкретный парфюм, вам знаком аромат, но вы не знаете или забыли название?

— Да. — Федору было легче согласиться, чем объяснять, то, чего сам толком не ведал: может, где и встречал раньше эти духи. Разве все упомнишь!

— По-моему, вам нужен «Удар молнией». Но это дорогие духи, я бы сказала — даже очень дорогие! Купить их можно только в Париже, в фирменных магазинах JAR Parfums. Может быть, вам лучше поискать Кензо? — «Кензо амор флорал», к примеру.

Федор купил простой флакон в белой коробке. От него, даже через упаковку, пахло июльским утром. Эти духи были у Полины. Он нашел их…

Все. Хватит. Он едет домой. Его место там. Ему начихать, кто, что про него думает. Состоялся он или нет, а если состоялся — то насколько. Ему даже плевать, что он думает сам о себе. Подумаешь — сноб. Ну и что? Полина ведь все равно его любила! И Хани тоже. А ведь она все знала про него, все! Или — это Полина все знала? Он был уверен: уж с одной из них он точно договорится. Оказывается, надо было пожить среди правильных американцев, чтобы полюбить собственную неправильность и простить самого себя за все грехи. Чтобы понять, что он зверски, невозможно скучает по ненормальной, с вывихнутыми мозгами, непредсказуемой Полине. И Хани. Какие бы они не были, но других-то ему не нужно!

Федор Михайлович прилетел в Краснодарский аэропорт поздно вечером. Пришлось ждать рассвета. На жутко неудобной «Калине», за три тысячи рублей, его довезли до дома. Он не звонил Георгиевне: было страшно услышать что-то нехорошее. Своими ключами открыл калитку, вошел в дом. Внутри пахло яблоками, было чисто, солнечно, пусто, дом, кажется, даже обрадовался встрече. Федор Михайлович бегом, перескакивая через три ступеньки, поднялся на второй этаж. Как когда-то раньше, посмотрел на знакомый дворик из окна кабинета.

…Федор опоздал. Окончательно и бесповоротно. Полина уехала, в доме жили другие люди: новые хозяева натянули веревки, на них сушились детские штанишки, кофточки, маечки. Судя по количеству вещей, детей было не меньше десятка. На дорожке стоял трехколесный велосипед, всюду разбросаны пластиковые игрушки. Он мог, конечно, мог найти Полину. Не в этом дело. Просто то, что она ушла отсюда — означало, что она осознанно ушла из его жизни. Бесповоротно. Внизу хлопнула дверь, Кривошеин услыхал тяжелые торопливые шаги и знакомый голос: