Врата в бессознательное: Набоков плюс - [34]

Прямое постижение инобытия, по Набокову, совпадает со смертью [159], [161]. Попасть в идеальный мир посредством странной, «зеркальной» болезни через краткий миг блаженства пытается Вадим, герой роман «Смотри на арлекинов!». Образы окрестностей накладываются у него друг на друга при повороте героя на 180 градусов, меняя левое — на правое. К этому безобидному, но непонятному синдрому он мог бы привыкнуть, если бы не сопровождающие его иногда страшные приступы беспамятства, галлюцинаторное существование на грани бреда и комы — с тем самым внезапно на мгновение открывающимся окошком в параллельную реальность.

Более прямым путем в иные миры ходили только шаманы (волхвы, жрецы).

Смелый вопрос, совсем не литературоведческий: не было ли у Набокова вереницы шаманов-предков, способных запросто посещать иномирье? Может быть, он пытался вернуть утраченные, бывшие ранее, способности — бывшие не у себя-нынешнего, а у себя-прошлого? Потомок духовидцев настойчиво, раз за разом, пытался пробить ранее открытое окошко в вечность, воссоздавая иномирье (в широком смысле слова) с помощью своего удивительного искусства.

Словно сошедший со страниц набоковского «Бледного огня» земблянец Вадим Зеланд (не Ново-Зеланд, а, в отличие от бродящих в Сети новоявленных зеландов-копий, но исконный пра-Зеланд), физик и модный писатель-философ, одаренный, по его словам, нездешними силами ключом к заветному пространству вариантов судьбы (мирно дожидающихся посвященных бесчисленных мебиусовских кинолент воображения и памяти), постулирует зеркальность человека и мира (в зеркале ты видишь не мир, а себя; меняй себя — и послушно, как двойник, изменится мир) [48], дает намек на возможную причину зеркальности, неправильной симметрии: тысячелетняя профессиональная жреческая привычка каждодневно переворачивать себя пред зеркалом мира закрепилась в мозговых структурах отдельных — избранных или проклятых? — потомков, спутывая им лево и право при повторном прохождении земного маршрута.

Это слишком невероятно? Проще думать, что «странная исповедь о правой/левой стороне ‹…› приобретает хоть какой-то смысл только в контексте шизофренического раздвоения повествователя» [39;203].

А, может быть, был и еще какой-то смысл?

Это и знак того, что пора разобраться с собой, своими странными способностями и предназначением. Встраивание в бесконечную цепь «предки — потомки» помогает осознать и «присвоить» свою собственную биографию как продолжение и развитие биографии рода: «Жизненная задача всякого, — писал о. П. Флоренский, — познать ‹…› собственное свое место в роде и собственную свою задачу, не индивидуальную свою, поставленную в себе, а свою — как члена рода как органа высшего целого» [146;209].

Самопознание-самопостроение — главная задача Набокова? «Я пишу для себя во множественном числе», — признавался он [150;161].

Вернемся к Вадиму — герою последнего набоковского романа «Смотри на арлекинов!». «Преследуемый мыслью о том, что его разум так не похож на другие, так ненадежен, он не замечает, что всем прочим людям, включая и его читателей, все это представляется малозначащим и даже скучным», — пишет новозеландский биограф писателя Брайан Бойд [18;751]. Самому Бойду недуг Вадима тоже показался весьма надуманным («натяжкой» [18;804]), а его поглощенность «якобы философскими тайнами вроде той, что не дает покоя» — действующей на нервы [18;760].

Что же в действительности стоит за этим нелепым недугом?

Последняя жена героя предлагает свой рецепт излечения; Вадим отвечает: «Твое объяснение — лишь восхитительная уловка, и ты это знаешь; но я не против, мысль насчет попытки раскрутить время — это trouvaille» (т. е. находка).

Но раскрутить время — это вернуться в прошлое! И этим маршрутом — назад, в забаррикадировавшееся прошлое [18;762] мы и проследуем.

С помощью символов автор романа как бы закольцовывает время: конец сквозит, угадывается в начале, показывает Б. Бойд. Однако осознать набоковский путь до самого дна воспоминаний, до внезапного прорывания конечности индивидуальной жизни и смерти, новозеландский биограф не может. Этот «благословенный прорыв сознания сквозь смерть» [18;765] нам и предстоит сделать; то есть проверить утверждение, что пугающий образ неспособности повернуться «связан не просто со смешением пространства и времени, что это подсознательный образ бегства из тюрьмы необратимого времени, в которую заключен любой смертный» [18;765–766].

Так ли необратимо время? Есть ли способ «совершить невообразимый переход от времени, направленного вперед, ко времени со свободным входом в прошлое, способ избавиться от страха, что он — лишь тень некой стоящей за ним силы» [18;769]?

Что это за сила и нужно ли ее бояться? А, может быть, ею можно воспользоваться?

В конце романа «Смотри на арлекинов!» для героя открывается подлинная связь между любовью и искусством [18;770], страх уступает место счастью, а задача предельного погружения в прошлое остается нерешенной (или просто становится неактуальной). Но ее решает лирический герой (и автор с читателями) в последнем стихотворении Набокова — «To Vera».