В. А не было ли у них какой-нибудь системы накопления знаний, наподобие письменности?
Профессор Хеграмет. Конечно, она должна была у них быть. Но я не знаю, какова она. У меня есть догадка… ну, это только предположение.
В. Какое именно?
Профессор Хеграмет. Подумайте о наших собственных способах и о том, как они были бы восприняты в дотехнологические времена. Если бы мы дали, допустим, Эвклиду, книгу, он догадался бы, что это такое, хотя не сумел бы прочитать ее. Но что если бы ему дали магнитофонную ленту? Он не знал бы, что с нею делать. У меня есть подозрение, нет, убеждение, что в наших руках имеются «книги» хичи, только мы их не узнаем. Брусок металла хичи. Может быть, Й-спираль на кораблях, назначение которой до сих пор не известно. Это не новая мысль. Все эти предметы исследовались в поисках магнитных кодов, микродорожек, химического рисунка — ничего не обнаружили. Но, может, у нас просто нет инструмента для прочтения этих записей.
В. В этих хичи есть что-то, чего я не понимаю. Почему они оставили все эти туннели и прочие места? Куда отправились?
Профессор Хеграмет. Юная леди, и меня это выводит из себя.
Вероятно, рано или поздно по этим указаниям тело увидели бы в телескопе, но в этом не было необходимости. Знаменитый Сильвестр Маклен — впрочем, тогда он не был знаменит: всего лишь одна из туннельных крыс Венеры — обнаружил корабль хичи, улетел на Врата и умер там. Но сумел дать знать об этом людям, искусно взорвав свой корабль. Корабль NASA, исследовавший хромосферу Солнца, получил другое задание, он добрался до Врат, и они были открыты людьми.
А внутри оказались звезды.
Внутри, если быть несколько менее поэтичным и более точным, находились примерно тысяча космических кораблей в форме толстых грибов. Они нескольких разновидностей и размеров. Самые маленькие с головкой в виде пуговицы, похожие на грибы, которые выращивают в шахтах Вайоминга, когда выбран весь сланец, и которые продают в супермаркетах. Самые большие заострены, как сморчки. Внутри грибных головок находятся жилые помещения и источник энергии, действия которого никто не понимает. Стебли — ракетные шлюпки с химическим горючим, похожие на тот аппарат, который высадился на Луну в первой космической программе.
Никто не смог установить, что приводит в движение шляпки и что их направляет.
Это одно из тех обстоятельств, которые заставляют нас нервничать; нам предстоит испытать то, чего никто не понимает. Вылетев в корабле хичи, вы буквально ничего не можете контролировать. Курс заложен в систему управления, и никто не знает, как это сделано: можно выбрать курс, но, выбрав, изменить уже нельзя: и вы не знаете, куда он вас приведет, как не знаете, что в вашем ящике с хлопушками, пока не откроете его.
Но они действовали. Все еще действовали, пролежав, может быть, полмиллиона лет.
Первый парень, который решился испытать такой корабль, преуспел. Корабль поднялся из своего углубления на поверхности астероида. Превратился в яркую туманность и исчез.
А спустя три месяца вернулся, и в нем находился изголодавшийся, но торжествующий астронавт. Он был у другой звезды! Он облетел большую серую планету с клубящимися желтыми облаками, сумел направить корабль назад — и вернулся на то же место, под действием запрограммированного указателя курса.
Тогда взяли другой корабль, большой, в форме сморчка, с экипажем из четырех человек, снабдили большим количеством продовольствия и инструментами. Корабль отсутствовал около пятидесяти дней. На этот раз астронавты не только достигли другой солнечной системы, но и использовали шлюпку, чтобы спуститься на поверхность планеты. Жизни там не было… но когда-то она была.
Они нашли остатки. Немного. Несколько поломанных кусков металла на горе, избежавшей общего разрушения, охватившего планету. В радиоактивной пыли нашли кирпич, керамический болт, полурасплавленную штуку, похожую на хромовую флейту.
И началась погоня за звездами… и мы участники этой погони.
Зигфрид — очень умная машина, но временами мне кажется, что что-то в нем не так. Он всегда просит меня рассказывать ему свои сны. Но иногда, когда я рассказываю ему сон, который должен ему понравиться, сон типа «большое красное яблоко для учителя», полный фаллических символов, фетишизма, комплексов вины, он меня разочаровывает. Он ухватывается за деталь, которая не имеет к этому никакого отношения. Я рассказываю ему сон, а он сидит, щелкает, жужжит, трещит — конечно, он ничего подобного не делает, просто я это так себе представляю, — и потом говорит:
— Давайте поговорим о другом, Боб. Меня интересует то, что вы сказали об этой женщине, Джель-Кларе Мойнлин.
Я говорю: «Зигфрид, ты снова охотишься за химерами».
— Я так не думаю, Боб.
— Но сон! Разве ты не видишь, как он важен? Что ты скажешь о материнской фигуре в нем?
— Позвольте мне выполнять мою работу, Боб.
— А у меня есть выбор? — угрюмо спрашиваю я.
— У вас всегда есть выбор, Боб, но я хотел бы напомнить вам ваши слова, сказанные недавно. — Он замолкает, и я слышу собственный голос, записанный где-то на его лентах.
Я говорю: «Зигфрид, там такая боль, вина, отчаяние, что я просто не могу с этим справиться».
