Врата огня - [64]

Данное заявление показалось в высшей степени абсурд­ным.

– А чей же он? – нетерпеливо спросил Актеон.

Госпожа на мгновение заколебалась и ответила: – Моего мужа.

Эти слова были встречены недоверчивым фырканьем:

– Правда – это бессмертная богиня, госпожа,– суро­во проговорил Медон, старший по сисситии.– Нужно набраться мудрости и дважды подумать, прежде чем позо­рить ее.

– Если не верите, спросите мать ребенка.

Равные отнеслись к возмутительным заявлениям госпо­жи с явным недоверием. Тем не менее все взгляды обра­тились к бедной молодой женщине, Гармонии.

– Это мой ребенок,– страстно вмешался Петух,– и больше ничей.

– Пусть скажет мать,– оборвала его Арета и обрати­лась к Гармонии: – Чей это сын?

Несчастная девушка испуганно забормотала что-то. Арета держала младенца перед Равными.

– Пусть все видят: ребенок хорошо сложен, крепок членами и голосом, в нем таится живость, ведущая к силе в юности и к доблести в зрелости. Она повернулась к девушке.

– Скажи этим людям. Мой муж ложился с тобой? Этот ребенок его?

Нет… да… я не…

– Говори!

– Госпожа, ты запугиваешь девушку. – Говори!

– Он от твоего мужа,– пробормотала девушка и разразилась рыданиями.

– Она лжет! – крикнул Петух, за что тут же получил жестокий удар; из разбитого носа хлынула кровь.

– Конечно, она не призналась бы тебе, своему мужу, ­обратилась госпожа к Петуху.– Ни одна женщина не призналась бы. Но это не меняет дела.

Полиник указал на Петуха.

– Единственный раз в жизни этот негодяй говорит правду. Он родил этого щенка!

Полиника яростно поддержали остальные. Медон обратился к Арете:

– Я бы лучше пошел с голыми руками против львицы в ее логово, чем столкнуться с твоим гневом, госпожа. Я не могу не одобрить твоих мотивов. Как жена и мать, ты стре­мишься спасти жизнь невинному. Тем не менее мы знаем твоего мужа с тех самых пор, как сам он был таким же младенцем. Никто в городе не превзойдет его честью и верностью Мы не раз были с ним в походах, когда он имел возможность, богатую и соблазнительную возможность проявить неверность. И ни разу он не поколебался.

Все страстно подтвердили его слова.

– Тогда спросите его,– потребовала Арета.

– Мы не будем этого делать,– ответил Медон.– Даже ставить под вопрос его честь было бы постыдно.

Равные сплоченно, как фаланга, повернулись к Арете. Но, вовсе не оробев, она дерзко, спокойным и властным тоном, встретила строй воинов.

– Я скажу вам, что вы сделаете,– заявила Арета, подступив к Медону, старшему по сисситии.– Вы признаете этого мальчика отпрыском моего мужа. Ты, Олимпий, и ты, Медон, и ты, Полиник, поручитесь за него и зачислите его в агоге. Вы заплатите за него налоги. Он получит приличное имя, и это имя будет Идотихид.

Для Равных это было слишком. Заговорил кулачный боец Актеон:

– Ты бесчестишь своего мужа и память своего брата одним таким предложением, госпожа.

– А если бы ребенок был действительно его, мой довод нашел бы отклик?

– Но это ребенок не твоего мужа! – А если бы был?

Медон оборвал ее:

– Госпожа прекрасно знает, что если мужчина, как этот юноша по кличке Петух, будет признан виновным и казнен, его отпрыскам мужского пола не будет дозволено жить, поскольку они, если когда-либо достигнут зрелости, начнут искать мести. Так гласит не только закон Ликурга. Подоб­ные законы существуют во всех городах Эллады.

– Если такова ваша вера, перережьте младенцу горло прямо сейчас.

Арета встала перед Полиником. Прежде чем бегун успел как-то отреагировать, она выхватила ксифос у него с бедра, а потом сунула оружие в руку Полинику и подняла перед ним младенца, подставив его горло под остро наточенное лезвие.

– Чтите закон, сыны Геракла! Но делайте это при свете солнца, чтобы все видели, а не в темноте, которую столь любит криптея.

Полиник замер. Он пытался отвести лезвие, но рука гос­пожи не отпускала.

– Не можешь? – прошипела Арета.– Давай помогу. Вот сюда, я погружу его вместе с тобой…

Дюжина голосов взмолилась не делать этого. Гармония неудержимо рыдала. По-прежнему связанный Петух смот­рел, не отрываясь, парализованный ужасом.

В глазах госпожи сверкала такая свирепость, какая, долж­но быть, наполняла саму Медею, когда та заносила гибель­ную сталь над собственными детьми.

– Спросите моего мужа, его ли это ребенок,– снова потребовала Арета.– Спросите его!

Равные сдались. А что им оставалось? Все глаза теперь обратились к Диэнеку, не столько требуя ответа на это сме­хотворное обвинение, сколько просто потому, что все были смущены безрассудной смелостью госпожи и не знали, что делать.

– Скажи им, муж мой,– тихо проговорила Арета. ­Скажи перед богами – это твой ребенок?

Она отпустила меч и поднесла младенца к мужу.

Равные знали, что заявление госпожи не может быть прав­дой. И тем не менее, если Диэнек засвидетельствует свое отцовство и поклянется, как требует Арета, все должны бу­дут признать это, и город тоже, иначе его священная честь будет утрачена. Диэнек долго смотрел в глаза жены, кото­рые уставились на него, по верному замечанию Медона, как глаза львицы.

– Клянусь всеми богами,– поклялся Диэнек,– ребе­нок мой.

Аретины глаза наполнились слезами, которые она мгновенно подавила.