Врата изменников - [7]

Ужин был легким: холодный жареный цыпленок с овощами и фруктовый шербет. Сейчас это вряд ли имело значение, но Питт был рад, что принимает Мэтью, став старшим инспектором, а не тогда, когда они могли угостить его только бараньей похлебкой и картофелем или треской с хлебом и маслом.

Они мало разговаривали и только о безотносительных вещах: уходе за садом и что они надеялись вырастить в будущем, все ли фруктовые деревья будут плодоносить в этом году и какие из них нуждаются в подрезке. Все это говорилось, только чтобы не молчать, и никто не пытался делать вид, словно все в порядке. Шарлотта, подобно Питту, хорошо знала, что горе излечивается только временем, часто очень долгим. Мешать боли, пытаясь отвлечь от нее, значило только ее усиливать. Это было бы все равно что отрицать важность события, притворяться, будто утрата незначительна.

Мэтью рано ушел спать, оставив Шарлотту и Питта в зелено-белой общей комнате. Назвать ее гостиной было бы претенциозно, но она была достаточно хороша и удобна, чтобы оправдать и такое название.

– Что он имел в виду? – спросила она, как только Мэтью удалился достаточно высоко, чтобы ее не слышать. – Что подозрительного в смерти сэра Артура?

Медленно и с большим трудом, подбирая нужные слова, Томас рассказал ей все, о чем поведал Мэтью: о сэре Артуре и об «Узком круге», о предупреждениях, которые, по его мнению, они делали, и, наконец, о смерти от опийной настойки в клубе «Мортон».

Шарлотта слушала, не отводя глаз и не перебивая. Интересно, подумал Питт, читает ли она у него на лице горе и вину так же ясно, как он сам их чувствовал. Он не был уверен, что хочет, чтобы она так легко их читала. Конечно, необходимость прятать подобные чувства всегда вызывает ощущение горького одиночества, но Питту не хотелось, чтобы жена сочла его бездушным человеком, которым он сейчас себя ощущал. Томас столько лет не вспоминал о былой доброте обитателей усадьбы и так долго не навещал их, а теперь все, чем он мог воздать за эту былую доброту, – стремление очистить имя сэра Артура от порочащих слухов, которых тот совершенно не заслужил.

Если Шарлотта и распознала его глубинные ощущения, то ничем этого не выдала. Она могла быть иногда дико бестактной, но если кого-нибудь любила, ее преданность была настолько велика, что она могла сохранить любую тайну и воздержаться от высказываний и суждений, как мало кто еще на свете.

– Из всех людей он бы, наверное, последним прибегнул к лаудануму, – честно сказал Питт. – Но даже если он употреблял его по какой-то неизвестной нам причине, я все равно не позволю им утверждать, будто он был в маразме. Это… это недостойно его.

– Да, знаю, – Шарлотта взяла мужа за руку. – Ты не часто о нем рассказывал, но мне известно, как глубоко ты его любил. Хотя такой несправедливости не заслужил никто. – Ее взгляд стал беспокойным, словно она сомневалась в его реакции. – Но Томас…

– Что?

– Не позволяй чувству… – Она тщательно выбирала слова и совсем не упомянула о чувстве вины, которое Питт испытывал и о котором она, несомненно, догадалась. – Не позволяй эмоциям заставлять тебя действовать поспешно и непродуманно. Это не те враги, с которыми можно позволить себе беспечность. Они не признают честных способов борьбы. Они не дадут тебе передышки или еще одного шанса, скорбишь ли ты, или действуешь сгоряча, или же тобой руководит преданность. Как только они поймут, что ты всерьез готов с ними схватиться, они постараются спровоцировать тебя на опрометчивые поступки. Я уверена, ты не забудешь о смерти сэра Артура и горишь желанием одержать над ними верх, но помни также, как хитроумно они убили его, какой удачей его смерть стала для их целей и как они безжалостны.

Шарлотта вздрогнула. С каждым мигом ее вид становился все более несчастным, словно она боялась собственных слов.

– Если они так обошлись с одним из своих, только представь, что они сделают с врагом вроде тебя.

Она взглянула на мужа, словно еще хотела что-то сказать – может быть, умолять еще раз обо всем хорошенько подумать, взвесить все шансы «за» и «против», – но передумала. Возможно, понимала, что сейчас это было бы бессмысленно. Томас никогда не подозревал ее в неискренности – Шарлотта была для этого слишком честна и порывиста. Возможно, она наконец научилась быть тактичнее.

Он ответил на ее невысказанную мольбу.

– Я должен, – произнес он ласково, – иной путь был бы невыносим для меня.

Шарлотта ничего не сказала, только крепче сжала его руку и долго сидела молча.

На следующее утро Мэтью проснулся поздно, Шарлотта и Питт уже завтракали, когда он вошел в столовую. Джемайма и Дэниел уже оделись и ушли в школу с Грейси. Эта новая обязанность наполняла гордостью все четыре фута и одиннадцать дюймов ее роста, и поэтому на пути в школу она благосклонно улыбалась всем знакомым или тем, кого была бы не прочь считать своими знакомыми. Шарлотта подозревала, что, возвращаясь домой, Грейси перекидывается словечком-другим с подручным мясника на углу улицы, но он никогда не приходил сюда, и горничная Питтов не захаживала к нему в гости. Однако он производил впечатление вполне порядочного юноши. Шарлотта сама как бы случайно прошла мимо него один-два раза, провожая детей, чтобы получше разглядеть и составить представление о нем и о его характере.