Врата Галактики - [2]

Вздохнув, Марк поднялся и начал мерить веранду шагами, от портрета Ксении на западной стене до картины, изображавшей Арсенал, что висела на восточной. Сестра на портрете была совсем юной: нос в веснушках, серые глаза лукаво прищурены, светлые волосы рассыпались по плечам, на губах улыбка; должно быть, Майя ее рисовала еще до нашествия дроми. Полотно с Арсеналом относилось к последним дням восстания, когда вскрыли подземное хранилище и на поверхность хлынул поток боевых машин. Яркое фиолетовое небо, серебристые облака и, по контрасту, темные скалы Полярных Копей, черная пасть тоннеля и легионы серых механических зверей – танки-амфибии, транспорты, УБРы,[4] ракетные установки… Сила, дремавшая под землей полтора столетия, дар предков грядущим поколениям, когда наступит час беды… Каким-то образом Майя сумела это передать. Она была очень талантлива.

Марк повернулся к саду, оглядел цветущие яблони и подумал, что желтый месяц уже кончается, но жена с дочкой вернутся не раньше начала голубого. Майя повезла Сашку на Гондвану, в студию Исэ-Джейми Сабуро, крупного авторитета в пейзажной живописи. Славился он не только своими картинами, но и тем, что открыл немало юных дарований, почти что гениев, а Александра, по младости лет и присущему ей нахальству, претендовала именно на эту роль. В Ибаньесе ее хвалили, ее работы экспонировались в Китеже, Мэйне и Западном Порту, а на Рооне даже прошла ее персональная выставка. Но здесь, на Окраине, ценителей живописи было не так уж много, и вполне возможно, к Сашке они относились с большим снисхождением. Майя с Ксенией считали, что будет нелишним узнать мнение специалиста. Марк с этим согласился – ведь Сашка могла бы стать первым художником в семье Вальдесов, не проявлявшей до сих пор склонности к искусству. Конечно, Майя рисовала замечательно, но по крови она была не Вальдес, а Серано.

Он присел к терминалу и снова начал диктовать свои заметки, сверяясь время от времени с изображениями и текстами, скользившими на экране. Многие из этих документов имели почтенный возраст и касались тайн, не подлежащих разглашению даже в двадцать четвертом веке: история первых контактов и сражений с фаата, личность Пола Коркорана, личность Клауса Зибеля, персоны столь же загадочной, как исчезнувшие миллионолетия назад Владыки Пустоты. Такие записи хранились в архиве Секретной Службы Звездного Флота, в файлах ограниченного доступа, однако Марку было позволено их скопировать – не потому, что он являлся прямым потомком Коркорана, но по праву Судьи. Никто не оспаривал привилегий Несогласных, даже Звездный Флот, а важнейшей из них был доступ к информации – любой, какая нужна Судьям Справедливости.

Марк работал до темноты, пока не раздался мелодичный голос дона Оливареса:

– К вам посетитель, коммандер. Анте Бранич, если не ошибаюсь. Желаете его принять?

– Разумеется. Легкий ужин, чай и коньяк – в мой кабинет.

– Добавить кислорода, чтобы гость не задыхался?

– Да. До земной пропорции.

– Слушаюсь, коммандер.

Почему-то Оливарес называл его коммандером, хотя к Майе и Сашке обращался как положено: старшая хозяйка, младшая хозяйка. Но Марк к военной карьере был равнодушен и до коммандерских звезд не дослужился, ушел в отставку с фрегата «Ваал» в звании лейтенанта-коммандера.[5] К тому же на Флоте он пробыл восемнадцать лет, а в Коллегии Несогласных – тридцать четыре, так что его стаж Судьи был много больше военного. И все же дворецкий звал Марка не хозяином, не Судьей, а коммандером – должно быть, в память ему заложили почтение к бойцам космического фронта, защитникам Земли и сопредельных территорий. Но, к чести дона Оливареса, это было у него единственным проявлением милитаризма.

Вошел Бранич, снял кислородную маску, и они обнялись, хотя этот земной обычай казался Марку странным. Но гость еще при первой встрече объяснил, что так принято среди родственников-мужчин, а они с Марком считались как-никак кузенами или, возможно, дядей и племянником. Анте был помладше, но вполне мог оказаться не троюродным братцем, а двоюродным дядюшкой – на Земле потомки Коркорана жили долго, женились, расходились, и их генеалогия выглядела весьма запутанной.

В стене, под картинами, раскрылась ниша, выдвинулся поднос, и две гибкие конечности водрузили его на стол. Копченая говядина и окорок были нарезаны тонкими ломтиками, козий сыр – ломтями потолще, среди тарелок золотился коньяк в хрустальных рюмках, корочка ячменного хлеба манила свежим ароматом, а над чашками поднимался легкий парок. Гость принюхался и молвил:

– Чай. Если вас не затруднит, я предпочел бы кло.

– Что за вопрос, – сказал Марк. – Дон Оливарес, кло вместо чая. Мох возьми с Белой Пустоши.

– Минуту, коммандер.

Чай исчез, появились стаканы с напитком Тхара, заваренным на целебных мхах. Бранич отхлебнул пару глотков, приподнял в восторге брови, пробормотал: «Quaerite et invenietis»,[6] – и занялся говядиной. Под нее выпили коньяк с Роона, не уступавший лучшим земным сортам.

– Как вам дышится, Анте? Нормально? – поинтересовался Марк.

– Никаких проблем, – ответил родич.

Кислорода на Тхаре было примерно столько же, сколько в Гималаях на высоте восьми километров. Человек к такому непривычен, и уроженцам планеты вводили дыхательный имплант, обогащавший кровь живительным газом. Приезжие пользовались маской, но, разумеется, в доме можно было варьировать состав атмосферы.