Врата Европы. История Украины - [6]

Многоукладный скифский мир, известный нам по “Истории”, рухнул в III веке до н. э. Римлянам, что через два столетия взяли под свой протекторат греческие колонии в Северном Причерноморье, пришлось иметь дело с новыми владыками степей.

Скифских конников, что господствовали на торговых путях между земледельческими регионами и колониями греков, сменила новая волна кочевников с востока. Это были сарматы (савроматы) — народ из той же иранской группы, что и скифы. Геродоту было известно, что они живут к востоку от Танаиса. Он же пересказывает легенду о том, что савроматы произошли от амазонок, бежавших из греческого плена, и скифских юношей. Подобно своим скифским собратьям, они делились на несколько племен (роксоланы, аланы, язиги и др.) и покорили соседние этносы. Сарматы властвовали над Понтийскими степями полтысячелетия, до IV века н. э. В эпоху их расцвета сарматам принадлежали обширные пространства от Волги до Дуная. Проникали они и дальше на запад, до берегов Вислы.

Хотя этот воинственный народ наводил страх на всех вокруг никак не меньше скифов, наши знания о сарматах намного скуднее. Причиной этому стал почти полный упадок торговли с эллинскими колониями, которая процветала в Северном Причерноморье при их предшественниках. Без обмена товарами сходит на нет и обмен информацией. Пришельцы оттеснили скифов в Тавриду, где те создали небольшое царство, известное под именем Малой Скифии (ее не следует путать с Малой Скифией на Нижнем Дунае). В руках скифов осталась и степь непосредственно к северу от Перекопа, и доступ к портовым городам. Сарматы таким образом получили полный контроль над путями в лесостепи с юга, но возобновить торговлю не могли. Конфликт между старыми и новыми владыками степей не только подорвал процветание греческих поселений, но и поставил под угрозу их существование — скифы и другие кочевники требовали от них дань деньгами и натурой независимо от положения дел. Торговля стала менее выгодной еще и потому, что средиземноморские рынки получали теперь продовольствие от новых поставщиков. В порты Эгейского и Ионического морей зерно везли из Египта и Месопотамии, маршруты же стали безопаснее вследствие походов Александра Македонского и последующей экспансии Рима.

Когда в I веке до н. э. римляне достигли северного побережья Понта Эвксинского, они сумели до некоторой степени возродить экономику приморских городов, обеспечив им более надежную защиту. Но и под римской властью благополучие каждого висело на волоске. Публий Овидий Назон, в 8 г. н. э. сосланный императором Августом в далекие Томы (современную Констанцу, черноморский порт Румынии), где он угас через десять лет, оставил нам яркое описание невзгод повседневной жизни греческой колонии на рубеже нашей эры:

Дикие тут племена — не счесть их! — войной угрожают,

Мнят позорным они жить не одним грабежом.

Небезопасно вне стен, да и холм защищен ненадежно

Низкой непрочной стеной и крутизною своей ‹…›

Нас укрепленья едва защищают, и даже внутри их,

Смешаны с греками, нас скопища диких страшат.

Ибо живут среди нас, безо всякого с нами различья,

Варвары: ими домов бóльшая часть занята[4].

Враждебные отношения с “варварами” и жизнь под дамокловым мечом такого соседства закономерно привели некогда процветавшие эллинские колонии в упадок. Дион Хрисостом, который, по его утверждению, посетил Ольвию (в то время иноземцы ее называли Борисфеном; путешествие могло иметь место в конце I века н. э.), живописует весьма печальную картину: “Город борисфенитов по величине не соответствует своей прежней славе вследствие неоднократных разорений и войн: находясь уже так давно среди варваров, и притом почти самых воинственных, он постоянно подвергается нападениям и несколько раз уже был взят врагами ‹…› Вследствие этого-то дела тамошних эллинов пришли в крайний упадок: одни города совсем не были восстановлены, другие — в плохом виде, и при этом нахлынула в них масса варваров”[5].

Таким положение колоний было через сто с лишним лет после прихода римлян. Того процветания, того размаха торговли с далекими северными землями, о которых писал Геродот, достичь уже не удавалось. Колонисты знали только два состояния: война с “варварами” или напряженная передышка между двумя войнами, поэтому им не было дела до географии с этнографией. Овидий писал о землях к востоку и к северу от Том, где находился в изгнании:

Дальше — Босфор, Танаис, Киммерийской Скифии топи,

Еле знакомые нам хоть по названью места;

А уж за ними — ничто, только холод, мрак и безлюдье.

Горе! Как близко пролег круга земного предел![6]

Страбону, современнику Овидия и автору прославленной “Географии”, о Понтийских степях было известно больше, чем римскому поэту-изгнаннику. В его труде приводятся названия сарматских племен и тех земель, которыми они распоряжались. Язигов и роксоланов Страбон называет “кочующими в кибитках[7]”, но вот о жизни оседлых народов лесостепей нынешней Украины мы у него ничего не встретим, не говоря уж о дремучих лесах к северу от них. При этом Страбон, в отличие от Овидия, не посещал те края, а информаторы у него оказались похуже Геродотовых. Автору “Географии” оставалось только жаловаться на то, что “неведение господствует у нас и относительно прочих, непосредственно следующих за ними северных народностей. Действительно, я не знаю ни бастарнов, ни савроматов, ни вообще народностей, обитающих над Понтом; не знаю даже, как далеко они отстоят от Атлантического моря и граничат ли их области с ним”.