Врата Анубиса - [8]

Но на этом, к великому огорчению Дойля, нить обрывается. По-видимому, Эшблес никогда больше не напивался настолько, чтобы досказать сию повесть мадам де Сталь, ибо она-то уж несомненно бы записала для потомков столь сенсационную информацию и уж постаралась бы повыгоднее сбыть в какой-нибудь журнал – если бы он досказал. И, разумеется, в написанной Бейли биографии нет вовсе никаких упоминаний этого дела.

И каковы точные обстоятельства его смерти? Бог знает, думал Дойль, человек приобретает много врагов на жизненном пути, но кто именно покончил с ним предположительно 12 апреля 1846 года? Тело нашли в болотах, в мае, уже разложившееся, но безусловно – его. Эшблес был заколот ударом меча в живот.

«О черт, – удрученно размышлял Дойль, – о жизни Шекспира известно больше. И подумать только – ведь Эшблес был современником таких людей, как лорд Байрон, чьи хроники жизни столь удручающе тщательно и подробно составлены! Допустим, я не отрицаю, что он второстепенный поэт, чье трудное и скудное творчество было бы совершенно забыто, если бы не несколько уничижительных заметок Хезлита и Вордсворта. И подумать только, какая несправедливость! И это вместо того, чтобы переиздаваться, не часто, но регулярно, в солидных академических антологиях поэтов-романтиков первой половины XIX века! Все же человеческая жизнь должна оставлять больше следов».

В иллюминатор он увидел, как приближаются мерцающие огни Лондона, – лайнер пошел на посадку. Дойль решил, что стюардесса уже не принесет виски. Он удрученно вздохнул, огляделся, оценивая обстановку, тайком вытащил фляжку из кармана пиджака, отвинтил крышку и плеснул немного виски в пластмассовую чашку, оставшуюся от последней выпивки. Фляжка была завинчена и аккуратно убрана обратно в карман. Дойль позволил себе расслабиться и теперь мог мечтать только об одном – о том, как было бы здорово закурить упманскую сигару, ждущую своей очереди в другом кармане.

Он отхлебнул глоток теплого виски и блаженно улыбнулся – виски был отменного качества. В этот момент все его размышления сводились к тому, что на Канарах упманские сигары сворачивали куда как лучше, чем сейчас – в Доминиканской Республике.

И ни одна из молодых особ, с которыми он имел дела со времени Ребекки, не представляла никакого интереса.

Он раскрыл старую книгу и стал внимательно рассматривать гравюру на фронтисписе, выполненную с бюста работы Торвальдсена. С портрета на него взирал неправдоподобно бородатый поэт – его характерные запавшие глаза, массивность торса, ширина плеч были мастерски переданы резцом скульптора. «Интересно, а как все это было в твое время, Вильям? – подумал Дойль. – Лучше тогда были сигары, виски и девушки?»

Губы портрета искривила легкая усмешка, явно обращенная к нему… У него закружилась голова, да так сильно, что он вцепился обеими руками в кресло – портрет действительно смотрел на него через полтора столетия с нескрываемым ехидством.

Он резко дернул головой и захлопнул книгу. Ты же знаешь – ты просто устал, сказал он себе. Да, конечно, ведь это просто усталость, когда тебе подмигивает с гравюры человек, умерший лет сто назад. Вот Кольридж никогда бы себе не позволил подобной выходки!

Почти успокоившись, он поскорее засунул книгу в портфель рядом с другой книгой, которую он взял с собой, так как она служила ему рекомендацией – «Незваный Гость», биография Сэмюэля Тейлора Кольриджа, автор Брендан Дойль. Он хотел продолжить ее исследованием поэтов «Озерной школы», но рецензии на «Гостя» и то, как он раскупался, заставили его издателя из Деврисского университета дать ему совет выбрать для дальнейших исследований «если уж не белые пятна на карте, то хотя бы менее исхоженные вдоль и поперек территории». Издатель выразил свое неудовольствие достаточно изысканно и цветисто, после чего заметил: «Вам следует продолжить ту тему, которую вы затронули в двух статьях о Вильяме Эшблесе, и попытаться придать некий смысл его загадочной и мрачной поэзии. Вполне возможно, что биография этого полузабытого поэта потрясет критиков – и университетских библиотекарей! – как произведение, прокладывающее новые пути и вспахивающее неосвоенные земли в литературоведении».

«Ну хорошо, все это, допустим, и так, – думал Дойль, закрывая портфель, – но если мне не удастся прибавить в Англии ничего к своим выпискам по биографии Эшблеса, это будет чертовски маленький клочок «неосвоенной земли».

Самолет пошел на посадку. Дойль устало зевнул, уши заложило. А сейчас забудь Эшблеса. Чем бы ни оказалось то, за что Дерроу собрался заплатить тебе двадцать тысяч долларов, это связано с Кольриджем.

Он отхлебнул еще глоточек виски. Надо сказать, что Дойль испытывал некоторые опасения относительно сути предстоящей работы, и каждый выпитый глоток виски подкреплял в нем слабеющую надежду, что, может быть, это не связано ни с планшетками, ни со столоверчением, ни с вызыванием духов. Ему уже однажды пришлось видеть книгу поэм, продиктованных призраком Шелли – через медиума, разумеется. И сейчас он подозревал, что предложение Дерроу – нечто в этом роде.

Дойль размышлял, отхлебнув очередной глоток виски, во сколько он оценивает свою профессиональную честь и достоинство ученого: двадцать тысяч долларов – это достаточно или все-таки его честь стоит дороже? Предаваясь подобным приятным размышлениям, он незаметно осушил чашку.