Врата ада - [40]

Надо взять себя в руки и ехать дальше. Не в Каньяно, а в Калена, туда, где мертвецы общаются с живыми. В то место, откуда Фридрих II пошел в атаку на потусторонний мир. Я еду в Калена, чтобы мой отец знал: мне хватит сил, чтобы спуститься за ним в ад. Настал мой черед. Я исправлю ошибку, которую совершил в день смерти zio[15] Мадзеротти. Мне всегда тяжело вспоминать ту январскую ночь 1999 года. За мной пришел Гарибальдо и сказал, что старый падре при смерти. В агонии. Он послал его за мной. Мы открыли люк и спустились в подпол, потом прошли по туннелю под улицей к нему в церковь. Вот уже полгода он из нее не выходит. Гарибальдо давно предупреждал меня, что он совсем плох и конец близок. Но проходили дни, потом недели, а старик упорно цеплялся за жизнь. Год назад на пляже, в стоящей на песке машине, голый как червь, держась руками за руль, без единой царапины или синяка на теле, умер professore, столь же загадочной и безумной смертью, какова была его жизнь. Мы похоронили его по-семейному. Тогда я в последний раз видел падре. Это он и служил заупокойную мессу, с покорной печалью старика, который устал провожать в последний путь тех, кого любит, тогда как его самого смерть обходит стороной.

Когда мы вошли в церковь, меня поразил запах. Я узнал его сразу. Это был смрадный, тяжелый запах преисподней. Zio Мадзеротти поставил свою кровать прямо посреди нефа. Вокруг царил невообразимый хаос. Церковная утварь соседствовала с продуктовыми пакетами, которые каждое утро приносил Гарибальдо. Вот уже пять лет церковь была закрыта. У падре не было ни желания, ни сил отправлять хоть какую-нибудь службу, а Ватикан принял решение церковь полностью отреставрировать. Гарибальдо часто говорил, что именно это и спасло zio Мадзеротти, иначе он давно бы оказался на улице. Но в каком-то там управлении некий безымянный чиновник решил, что церковь Санта-Мария дель Пургаторио нуждается в реставрации, и все было опечатано. Потом явились рабочие и построили на церкви леса, чем все и закончилось. Больше этих рабочих никто никогда не видел. Люди говорили, что старому падре помог сам Неаполь, чудесным образом отсрочив начало работ. И потому zio Мадзеротти смог устроиться в церкви с удобствами. В нефе у него возвышалась большая кровать из черного дерева. На мраморных ступенях он разложил книги, для освещения использовал свечи.

Едва увидев его иссохшее тело, я сразу понял, что он скоро умрет. Он слабел с каждой минутой. Тощий, как портовый кот, он лежал на грязных простынях такого же желтоватого цвета, как его кожа. Мутные глаза блуждали в поисках невидимых теней. Из горла вырывались хрипы. Когда я подошел к нему, он знаком попросил, чтобы его приподняли на подушках, и велел Гарибальдо рассказать мне все. Грейс опустила глаза, чтобы никто не видел, как она плачет. Гарибальдо заговорил. И, старательно подбирая слова, рассказал мне то, о чем молчал все эти годы. Не утаил ничего. Признаюсь, я испытал громадное облегчение. Стало быть, я не сумасшедший. И мои воспоминания не были бредом. Вот уже много лет каждую ночь меня преследовали безобразные лики гаргулий, и я слышал их крики. В конце концов я стал думать, что все это — порождение моего безумного сознания и я сам терзаю себя, наказывая за какие-то неведомые мне проступки. И вот теперь я знаю правду. Действительно, я был в аду. И мне не привиделись эти толпы завывающих теней, царапающих мне лицо и терзающих уши своими жуткими стонами.

Когда Гарибальдо умолк, zio Мадзеротти, собрав последние силы, сказал мне, что умирает и, если я хочу передать отцу письмо, он возьмет его с собой. Я опешил. Гарибальдо протянул мне лист бумаги и ручку. Прошло несколько минут. Мадзеротти, Грейс и Гарибальдо отвели глаза, чтобы не стеснять меня.

Я отдал письмо zio Мадзеротти. Он взял его коченеющей рукой и, к моему великому удивлению, медленно порвал. «То, что пусто здесь, там заполнится, — сказал он. — То, что порвано здесь, там воссоединится». Я помню этот слабый голос, прозвучавший в нефе неожиданно властно. Он попросил Грейс положить кусочки разорванного письма ему в карман. Потом сказал, что теперь уже скоро. Я не понял, о чем он говорит. Мы переглянулись в недоумении, не зная, что нам делать. Когда мы вновь посмотрели на zio Мадзеротти, он был мертв. И унес с собой обрывки моего письма. То, что здесь пусто, там наполнится. Я представил себе, как отец читает мое письмо в преисподней. Письмо? Но ведь я не сумел написать ни единого слова. Пустой лист. Даже без подписи. Вот что я отдал zio Мадзеротти. Вот что он унес с собой, чтобы гордо вручить отцу. Я не смог. Что я мог ему написать? Что я мог сообщить такого важного тому, кто все еще смотрит на меня оттуда и кому я обязан жизнью?

Я не смог, отец, прости. Именно поэтому сегодня я мчусь сломя голову в сторону Бари. Именно поэтому моя рубашка еще залита кровью этой свиньи Кулаччо. Я решил написать его, это письмо. Сейчас, через три года. Раньше я просто не мог. Прости меня. Три года. Но теперь я еду. Ничто больше не может остановить меня. Ты услышишь обо мне, отец. Все сомнения и колебания позади, я оставил их на заправке в Фоджа. Это случится сегодня. Я и так потерял слишком много времени.