Врата ада - [26]

Маттео смотрел на Грейс. Она грустно улыбалась. Что-то в ее лице изменилось. На нем застыло выражение неизбывной печали. «Что у нее за жизнь? — подумал Маттео. — Так ли уж ей весело, когда она громко болтает, размахивая руками? Скорей всего, ее жизнь полна страданий. И вообще, хоть кто-то здесь из сидящих за столом ощущает себя в полной мере живым?»

— Я согласен с вами. Да, да, — подхватил профессор, улыбаясь священнику. — Хоть я никогда никого не исповедовал… Вы правы. Я могу говорить только о себе… Если быть честным с собой, то все это совершенно очевидно…

— А я-то думал, что вы будете морочить мне голову вечным блаженством и успокоением душ, — сказал Гарибальдо, поднося к губам рюмку граппы. — И, наверно, это было бы куда приятней, потому что ваши слова наводят такую тоску!

— Вы когда-нибудь слышали о подземелье Аль Сальфьени? На Мальте? — внезапно спросил профессор, ни к кому не обращаясь, словно и не услышав Гарибальдо. — Нет? Это великолепный пример взаимопроникновения двух миров. В Ла-Валлетте можно побывать в громадных подземельях, возникших примерно за три тысячи лет до Рождества Христова. Это череда гротов и пещер. О народе, создавшем эти катакомбы, почти ничего не известно. Но я нашел ценный документ. Один польский ученый выдвинул в начале XX века захватывающую гипотезу: по его мнению, мы имеем дело с первым коллективным бунтом против смерти.

— Что это значит? — спросила Грейс, закуривая сигарету.

— По его мнению, эти люди вырыли гигантское подземелье, чтобы жить поближе к своим мертвецам, — ответил профессор. — Все спустились под землю. Женщины. Дети. В лабиринт, состоящий из пещер, и все лишь для того, чтобы оказаться рядом со своими близкими. Жители Мальты отвергли смерть.

— Где это? — спросил Гарибальдо, ошарашенный тем, что услышал.

— На окраине Ла-Валлетты. Вообще, на Мальте множество подземелий. Различных эпох. Рядом с Мдиной есть катакомбы святого Павла и святой Агаты. Словно люди на этом острове всегда хотели жить как можно ближе к своим покойникам.

— Невероятно! — вскричал старый священник.

Гарибальдо поднялся, открыл люк, из которого несколько часов назад появился дон Мадзеротти, и спустился в подпол. Вскоре оттуда донеслось его громкое сопение. Потом они услышали, как он что-то волочит по земле, наконец, из люка высунулись руки, держащие деревянный ящик, и водрузили его на кафельный пол, подняв облако пыли. Когда хозяин-исполин выбрался из люка сам, он перенес ящик к столу, открыл его с помощью ножа и вытащил все бутылки разом, держа по три в каждой руке. Он поставил их на стол, словно трофеи, и сказал с победоносным видом:

— Они не такие старые, как подземелья Мальты, но старше любого из нас.

Это были шесть запыленных бутылок неаполитанского вина, густого, как кровь буйвола, и черного, как слезы, которые каждый год, 24 апреля, стекают по фарфоровым щекам Мадонны из Кастель Фьорентино.

— Похоже, на сегодня с работой можно завязывать, — притворно захныкала Грейс. — От меня сбежит даже самый похотливый албанский матрос! — пояснила она, и все засмеялись.

— Сегодня вечером, — ответил священник, — ты не будешь работать, ты будешь просвещаться. — И добавил с лукавством старика, которому нравится шокировать окружающих: — А своими безобразиями ты займешься завтра. И не беспокойся об албанских матросах, они найдут себе другую дырку!

На мгновение все притихли: такие скабрезности в устах служителя церкви их изумили, но Грейс громко расхохоталась пьяным смехом, и остальные последовали ее примеру, они смеялись от всего сердца над непристойными шутками этого священника, который по возрасту мог быть папой, а выражался, как мясник.

— Подождите, у меня тут есть кое-что еще про запас… — заговорил профессор, счастливый тем, что явно завоевал аудиторию и все теперь готовы слушать его бесконечно. — Знаете ли вы о фаюмских портретах[14]?

Только Гарибальдо кивнул в ответ. Тогда профессор попытался описать своим слушателям странную неподвижность лиц, изображенных на портретах I или II веков после Рождества Христова. Аристократы, крестьяне, женщины и молодые пастухи из Верхнего Египта смотрели с них неподвижным взглядом своих круглых, больших глаз.

— Существует тысяча гипотез о том, что означают эти рисунки, — сказал он. — Кто-то считал, что речь идет о посмертных портретах, украшавших саркофаги. Что эти люди смотрят на нас, уже будучи покойниками. Это и верно, и неверно. На самом деле все сложнее. В 55 году после Рождества Христова случилось большое наводнение. За несколько дней до этого один молодой пастух предсказал, что Нил выйдет из берегов, и тщетно пытался предостеречь местных крестьян. Лишь немногие поверили ему и ушли вместе с ним, постаравшись найти убежище понадежнее. Наводнение действительно случилось, и за несколько минут все было сметено. Громадная грязная волна накрыла дома, людей и животных. И уничтожила их. Когда спасшиеся через несколько дней вернулись в родные места, вода уже схлынула, но от их деревень не осталось и следа. Там, где они раньше жили, образовались лишь залежи грязи. Тем же вечером они устроили грандиозные похороны. И тогда случилось нечто невероятное: мертвые вернулись, медленно поднялись из воды. Они перемешались с живыми, пели и танцевали вместе с ними. Как же они радовались, вновь обретя друг друга, это была радость вперемежку со слезами. Позже, уже ночью, когда луна исчезла за облаками, мертвые и живые стали совокупляться. Они похитили эту ночь любви у судьбы, так жестоко разлучившей их. Вдовы воссоединялись со своими супругами. Мертвые юноши сжимали в объятиях крестьянских девушек, на которых собирались жениться при жизни. В ту фантастическую ночь были зачаты дети, которые потом появились на свет. Странные существа — высокие, бледные, немые люди. Именно они и изображены на портретах из Фаюма. Их нарисовали, чтобы поведать всему миру о том, что случилось на берегах Нила. Чтобы весь мир узнал, что люди здесь, пусть на одну ночь, но победили смерть и ярость реки.