Врата ада - [18]

— А ты знала, что Фридриха II отлучили от церкви? — спросил он как-то по-детски.

Она застыла в полном изумлении. Теперь в ее глазах не было ни гнева, ни боли. Просто в этот момент она вдруг отчетливо поняла, что муж стал ей чужим, что они бесконечно далеки друг от друга. Она все же ответила на его вопрос, невольно. «Нет». Она этого не знала. Ей и в голову никогда не приходило, что они будут когда-нибудь это обсуждать. Скорей всего, она вообще ничего не желала знать ни о Фридрихе II, ни о папе, потому что в эту тошнотворную скорбную ночь ее волновало лишь одно: будет ли когда-нибудь наказан тот, кто отнял у нее сына, сможет ли ее муж однажды вернуться домой чуть бледнее, чем обычно, еще не отдышавшись после долгой погони по кривым переулкам, в рубашке, запачканной кровью убийцы. Только этим она и жила. Маттео понял это в то мгновение, когда она сказала «нет». Он понял, что ничего не сможет рассказать ей о том, что было сегодня ночью, о том как они вчетвером сидели в баре, о странной беседе, участником которой он оказался, хотя, о чем была эта беседа, он объяснить бы, наверно, не смог. Но на самом деле там, в баре, он почувствовал себя почти счастливым, ну, по крайней мере отдохнул душой, к чему безуспешно стремился все последнее время, наполненное скорбью и страданием. Ему там и правда было хорошо, он успокоился, отвлекся. Он хотел бы рассказать об этом Джулиане, но не стал этого делать. Она бы только рассмеялась. Или дала ему пощечину.

Внезапно Джулиана встала. И стала ходить из комнаты в комнату, не торопясь, равнодушно, с холодным и отрешенным видом. Но в каждом ее движении сквозила твердая решимость.

— Джулиана, — тихо позвал он. Его испугало выражение ее лица.

Она остановилась в дверях.

— Я бы выстирала твою рубашку, — сказала она. — И вода в ванной стала бы красной от крови, а я опустила бы в нее свои руки. Но ты ничего не сделал, Маттео.

Он знал, что ответить ему нечего. Он обещал убить и не смог. Только он не хотел, чтобы она смотрела на него вот так, с отвращением.

— Джулиана, — снова позвал он ее, надеясь, что она подойдет к нему, что все еще можно исправить, он постарается.

Но она пресекла его нежный порыв.

— Ты не сделал этого, Маттео. И это всегда будет стоять между нами. До конца наших дней, — жестко отрезала она.

Потом она решительно вошла в спальню и вытащила из-под кровати чемодан — тот самый, который они брали с собой в свадебное путешествие в Сорренто, десять лет назад. Маттео грустно смотрел на нее. Она взяла белье, какие-то украшения, что-то на кухне и из комнаты Пиппо, он не знал, что именно, зайти в комнату Пиппо он был не в состоянии. Ей понадобилось всего двадцать минут, чтобы собрать вещи, необходимые для жизни.

Джулиана уходила. В то мгновение, когда он вошел, усталый и покорный, она отчетливо осознала, что ее больше ничего не держит в этой квартире, рядом с ним. Она не сердилась на Маттео. Что он мог с этим поделать? Пришло время уходить, вот и все. Им больше нечего сказать друг другу. Упрекать его не имело никакого смысла. Они уже ничего не могли сделать друг для друга, их совместная жизнь превратилась в сплошное мучение, в ней ничего не осталось, кроме тягостных воспоминаний и горьких слез.

Через полчаса она взяла в руки чемодан, накинула на плечи плащ. Маттео стоял не двигаясь. Он даже не знал, хочет ли удержать ее. На самом деле и ему тоже все это представлялось логическим продолжением этого долгого дня. К чему еще могли привести их бесконечные страдания, которые они взвалили на себя, как вьючные лошади, безмолвно и покорно.

Они молча посмотрели друг на друга. Любые слова казались ненужными. Что они могли сказать друг другу? Никто не виноват в том, что происходит. Никто из них не предполагал, что с ними может случиться такое. Им не повезло. Просто не повезло. Это жизнь уложила их на обе лопатки, и подняться они уже не смогут.

Она подняла руку — словно хотела погладить по щеке — в знак того, что не винит его ни в чем и в момент расставания хочет помнить только хорошее, — но остановилась на полдороге, рука ее повисла в воздухе, а потом медленно опустилась вниз. Он оценил этот ее порыв, на губах у него промелькнула странная улыбка, просто в знак признательности. И он посторонился, пропуская ее.

«Джулиана уходит», — подумал он. Его любимая жена. Мать его сына, его угасшая любовь. Джулиана, она сильнее его, она все делала как положено, а вот он оказался слабаком. Джулиана, обиженная жизнью, ей бы улыбаться и улыбаться еще лет тридцать, а потом бы она потихоньку, незаметно, начала увядать, как маленькое яблочко, оставаясь все такой же красивой, только счастливо прожитая жизнь наложила бы на нее патину. Но она уже подурнела, подурнела так быстро, у нее теперь пустые глаза и мрачное лицо. Джулиана отвернулась от жизни без тени сомнения. «Джулиана уходит». В последний раз он вдохнул запах ее духов и посторонился, пропуская ее. Джулиана ушла от него, лишив его последней ласки, как женщина, которая сожалеет, что больше не способна на любовь.

Выйдя из парадного, она перешла на другую сторону улицы, поставила чемодан на тротуар и долго смотрела на дом, где прожила столько времени. Маттео был там, наверху. Свет горел. Наверное, он ходит взад-вперед по квартире. Или рухнул в кресло. Если бы он подошел к окну, они могли бы посмотреть друг на друга в последний раз, но он этого не сделал. Джулиана стала думать о нем. Изо всех сил. Она все пыталась вызвать в памяти воспоминания, которые могли хоть как-то оправдать его, но все время натыкалась на одно и то же. Он ничего не сделал. Он трус. Лицо Джулианы исказилось гримасой отвращения, и она произнесла второе проклятие, которое услышали лишь голодные окрестные коты: