Враги общества - [43]

Бедный дядюшка Арман!

Не знаю, правда это или нет, но отец говорил, что в тридцатые годы он был членом «Огненных крестов» [77].

Отец упрекал его за то, что во время войны он отсиделся в глухой деревушке, вместо того чтобы, подобно ему, сражаться с нацистами.

После Освобождения дядюшка Арман женился на блондинке с молочной кожей, Поль де Икс, и она стала его пропуском в общество «настоящих» французов. Она заставляла нас, своих племянников, обращаться к ней на «вы». В ней не было ни красоты, ни изюминки, и отец язвил, что Арман выбрал ее только за частичку «де», чтобы, точь-в-точь как мой аптекарь, придать себе шику.

Беда никогда не приходит одна, бледная, худосочная супруга дядюшки «не подарила ему деточек», по его собственному выражению, и поэтому он, по молчаливому уговору, иногда по воскресеньям забирал нас с братом, водил в клубы «Интералье» или «Поло», в Булонский лес. Стоило только вспомнить об этих местах, как отец начинал улыбаться — сострадательно, презрительно, с оттенком тревоги: как бы стыдливый еврей не оказал на его сыновей дурного влияния…

После школьных каникул я взахлеб рассказывал, как меня потрясли витражи Шартра. Влияние Армана?

Изредка подумывал — всего лишь подумывал, — не плюнуть ли на уроки и не отправиться ли на вечеринку к приятелю-аристократу. Опять влияние Армана?

Запершись в сарайчике для инструментов в глубине сада, декламировал надгробную речь на собственную смерть, придумав себе имя, проникнутое французской мистикой. Думаете, подражал Блоку, герою «Обретенного времени», который мечтал написать роман под звучным псевдонимом Жак дю Розье, но так и не написал? Ничего подобного, тут все то же пагубное влияние Армана.

В моем желании стать скаутом (я страстно мечтал об этом с шести до восьми лет) снова виделся негодящий Арман, бывший член «Огненных крестов», супруг тети Поль, — только он был способен внушить мне подобную идею. Лечили меня радикальными средствами: в деревушке департамента Сен-э-Уаз, где мы проводили выходные и каникулы, был создан свой отряд скаутов, состоящий из моих кузенов и нас с братом, ничем не отличавшийся от «настоящих» — у нас была форма, сигнальные флажки, палатки в саду, одинаковые галстуки, флаг и походы с утра пораньше колонной по одному в деревню за хлебом.

И потом, много позже, когда отец понял, какой тип женщин меня привлекает… Деликатно скажу, что мне нравятся те, кто нисколько на меня не похож… Он на этот счет не обмолвился ни единым словом. Мы вообще никогда не касались слишком личных тем, а таких тем более. Но не сомневаюсь, что какой-то частичкой души отец и тут, в излишнем моем доверии к теории Леви-Стросса о запрете на кровосмешение, видел влияние все того же дядюшки Армана.

В общем, христианин из меня такой же, как иудаист.

Пожалуй, христианства я чурался даже больше, чем иудаизма.

На него был наложен запрет, еще более мощный, не оставлявший никакого выбора.

Как видите, пока вместо веры зияла пустота, благодать обошла меня стороной, так же как и вас.

Теперь посмотрим, что было в Эколь Нормаль.

Студенты-евреи, все или почти все, были атеистами, членами разных группировок левацкого толка.

Были и другие — небольшая группка «тала» (на студенческом жаргоне так называли тех, кто ходил к мессе), в которую входили и философы Жан-Люк Марион, Реми Браг, Жан-Робер Армогат (будущий священник парижской епархии и ежегодный автор передовиц «Фигаро» о литургическом значении праздника Пасхи). Так вот, общаясь с этими юношами, получившими доказательства бытия Божия не от Баха, а от святого Ансельма и святого Бонавентуры[78], я, как водится, ощущал упрямое недоверие — и теперь бы тоже его ощутил и почувствовал бы себя убежденным позитивистом, словом, пережил примерно то же, что и вы, общаясь с вашим Жан-Робером, сыном генерала Армии спасения из Вильпарисиса.

Но вернемся к сути дела.

Если я рассказываю вам истории о своем детстве, то только ради того, чтобы подчеркнуть две вещи. Во-первых, да, глядя на мое прошлое, на все, что с ним связано, видно, какой во мне произошел переворот — вы о нем догадались. Но вместе с тем я хочу подчеркнуть, что природа его не религиозная и это вовсе не обращение к мистике, как вы вообразили.

И этот первый пункт ясен каждому, кто хоть немного меня читал. Моя безоговорочная поддержка Израиля… Моя непримиримость, надеюсь неослабевающая, к любым, крупным или мелким, словесным или действенным проявлениям антисемитизма (по ходу дела обмолвлюсь, что этим я обязан моему другому товарищу, несправедливо забытому писателю и мученику Пьеру Гольдману[79], озорнику и умнице. Он часто повторял, что даже еврейские анекдоты непереносимы, если их рассказывает не еврей)… Я обращаюсь, и с годами все более настойчиво, к Библии и Талмуду. Мало-помалу овладеваю древнееврейским… Читаю и перечитываю Левинаса… Кстати, Институт творческого наследия Левинаса, основанный семь лет назад в Иерусалиме его учениками Бенни Леви и Аленом Финкелькраутом, неожиданно занял в моей жизни совершенно особое место… Я стараюсь перечислять факты один за другим и вижу себя скорее евреем «утверждения», чем евреем «отрицания», о котором говорит Жан-Клод Мильнер и которого изображает Сартр в «Размышлениях о еврейском вопросе». Но стал бы таким, следуй я семейной программе.