Враг Шарпа - [33]

В этот рождественский вечер небо закрыли тучи, и нет звезды, чтобы указать им путь. Дома во всех приходских церквях уже поют гимны. «К небесам вознесем мы свои голоса, и в ангельских хор вольемся», – вспомнил Шарп слова из детства, из сиротского приюта. «Дай благо тем, кто согрешил, и мира на земле».[70] Нет, эта ночь не принесет грешникам благо: из темноты возникнут клинки, штыки и смерть. В канун Рождества 1812 года у Господних Врат будут крики боли, кровь и ярость. Шарп подумал о невинных женщинах, запертых в монастыре, и гнев закипел в нем. Пусть скорее кончится ожидание, молил он, путь придет тьма. Он хотел, чтобы горячка битвы охватила его, хотел видеть смерть Хэйксвилла, поэтому призывал ночь.

Стемнело, где-то за зазубренными пиками гор завыли волки, с запада налетел холодный ветер. Люди в зеленых куртках ждали, дрожа от холода, а сердца их переполняли жажда мести – и смерти.

Глава 8

Ночь была темна, как в первый день творения: полнейшая чернота, не видать ни горизонта, ни луны, ни облаков. Рождественская ночь.

Ожидавшие в овраге почти не издавали звуков – не громче ворочающихся под натиском холода зверей. Легкий дождь усугублял их страдания.

Шарп со своим маленьким отрядом двинется первым, потом Фредриксон, как старший капитан, поведет основную группу стрелков. Гарри Прайс останется ждать за стенами монастыря до тех пор, пока бой не кончится – или пока, не дай Бог, не придется прикрывать отступление.

Шарп не мог избавиться от предчувствия неудачи. На закате, чуть высунувшись над краем оврага, он постарался до мельчайших подробностей запомнить дорогу, которой придется идти в темноте – но что, если он заблудится? Или, предположим, какой-то идиот, нарушив приказ, пойдет с заряженной винтовкой, споткнется – и взорвет ночь случайным выстрелом? Или на северной стороне долины не окажется тропы? Шарп вспомнил терновые кусты по склонам и представил, как заводит отряд в заросли, откуда нет выхода. Он мотнул головой, отгоняя видение, но пессимизм и не думал исчезать. А если заложниц перевели в другое место? Или он просто не найдет их в монастыре? Возможно, они уже мертвы. Чтобы отвлечься, он задумался, как может выглядеть эта молодая богачка, выскочившая за сэра Огастеса Фартингдейла. Должно быть, она решит, что Шарп – неотесанный дикарь.

В голове снова мелькнула строчка из рождественского гимна: «Дай благо тем, кто согрешил». Нет, не сегодня.

Он хотел выйти в полночь, но было слишком темно, чтобы Фредриксон или любой другой обладатель часов смог увидеть стрелки, и чертовски холодно, чтобы ждать в бесконечной темноте. Люди окоченели, холод усыплял, а западный ветер пробирал до костей, поэтому Шарп решил двинуться раньше.

Как только они вышли, показался свет – скорее, туманный отблеск горевших в долине костров. Из оврага он не был виден, но когда Шарп и его люди двинулись на юг, спотыкаясь на каменистом склоне, северный гребень долины заливало неверное сияние. Он приметил в качестве ориентира небольшую впадину, выделявшуюся на фоне неба, и наметил путь: сперва налево, потом чуть правее – и вперед, точно на огни в долине Адрадоса.

Стрелки несли только оружие и амуницию; ранцы, подсумки, одеяла и фляги остались в овраге: их можно забрать поутру, но драться стоит налегке. Они сняли также шинели, оставшись в темно-зеленых мундирах, которые станут их опознавательным знаком. «Дай благо тем, кто согрешил»?

Услышав какой-то шум впереди, Шарп остановился. На долю секунды ему показалось, что враг расставил по краю долины пикеты. Он прислушался и облегченно вздохнул: то были лишь звуки шумного веселья, радостные крики, смех и гул голосов. Ведь это Рождество!

Чертовски неприятно родиться в такую ночь, подумал Шарп. Середина зимы, еды не хватает, в горные селения заходят волки. Наверное, в Палестине теплее, а пастухов, которые видели ангелов, волки не беспокоят, но зима везде зима. Шарп всегда считал Испанию жаркой страной; такой она и была летом, когда солнце высушивало почву равнин, превращая ее в пыль. Но зимой нередки морозы, и он представлял себе Рождество в хлеву, насквозь продуваемом холодными ветрами, врывающимися в каждую щель. С такими мыслями он вел свой отряд к Господним Вратам – темную колонну людей, несущих в ночи смерть на лезвиях клинков.

На гребне он упал ничком и пополз. Впереди темнели терновые кусты, долина была залита светом костров, горящих в замке и монастыре, на дозорной башне и в селении. Слава Всевышнему, нашлась и тропа через заросли терновника.

Из монастыря донесся смех. Шарп видел, что во дворе замка тоже веселятся. Холодало.

Он повернул голову и прошептал:

– Расчет!

– Первый! – это Харпер.

– Второй, – сержант-немец по фамилии Роснер.

– Третий, – Томас Тейлор.

Рядом с Шарпом упал Фредриксон, не проронивший ни звука, пока в темноте шла перекличка. К облегчению Шарпа, все оказались на месте. Он указал на нижний край склона, где темная тропа через кустарник исчезала на мелких камнях, красно-черных в отблесках костров:

– Ждите у края кустов.

– Так точно, сэр.

Людям Фредриксона нужно будет пробежать всего полсотни ярдов от зарослей терновника до двери монастыря. Сигналом будет грохот семиствольного ружья – или мушкетный залп со стороны противника. Но на одиночные выстрелы не следовало обращать внимания: в такую ночь, когда все вокруг выпивают и празднуют, выстрелы – не редкость. Если Фредриксон ничего не услышит в течение пятнадцати минут, он все равно должен выдвигаться. Шарп взглянул на капитана, чья повязка делала его похожим на призрака, и подумал, что тот начинал ему нравиться.