Враг народа. Воспоминания художника - [77]

— А что молчит младший? Пусть скажет свое слово!

На таком собрании выступать я не собирался. Сказал по принуждению:

— Брата я любил. Он был честный и работящий мужик. А вдове и дочке мы поможем!

Тот длинный вечер — 5 января 1964 года — замазанный на смерти и поминках, с кучей народу за столом, в прихожей, на кухне, с тлеющей лампадой в «красном углу», шепотом и рыданьем, навсегда врезался в мою память.

К ночи люди устали и разговор погас за неимением материала. Поговорить со всеми не удалось. Храмченко и Лужецкий, ровесники и подельники брата по «делу Жмуркина», отсидели свое, вернулись образцовыми стахановцами. Сам Костя Жмуркин давно умер от чахотки, Ванька Чубаркина, отсидевшего пятнадцать лет, видели на вокзале. Поминали допоздна.

Ушли подельники Шуры, сыновья полицаев Храмченко и Лужецкий. За ними потянулись тетки и дяди. Ушли и мы — отчим Илья Петрович, мать и я. Заночевали трубчевские Григоровичи.

По дороге домой мать опять взорвало:

— Сынок, Шура не сам упал с балкона. Его убили!

* * *

Всю дорогу к Москве, в вагоне, я пытался перебрать короткую жизнь брата и составить свое представление о постигшей его смерти. Слова матери «они его убили» не давали мне покоя.

В 1948 году Шурке вязали «дело Жмуркина» — разбой с целью завладения государственным имуществом, по предварительному сговору группы лиц — и судили показательным Народным судом. Я сидел на лавке первого ряда, рядом с бабушкой и теткой Марфой, одетой в черное. За окном нарсуда сияло солнце, а на скамье подсудимых сидел брат Шура, наголо стриженный, в солдатской гимнастерке и суконных брюках. То и дело подскакивал защитник, убеждая нас, что срок будет минимальным. Брат говорил «да» или «нет», к общему удовольствию судьи и заседателей, прокурорам защиты.

Он и подростки Лужецкий и Храмченко, грузившие ворованное барахло, получили по семи лет.

Меня интриговало второе дело Ванька Чубаркина, осужденного на пятнадцать лет.

Чубаркины были хорошо известны на Болоте. Все семеро промышляли воровством и мелкой работой. Мой ровесник Владек одно время ходил в школу, а потом пропал по тюрьмам. Самого старшего из тюрьмы выпустили немцы. Тюрьма образовала в нем проходимца без страха и упрека, лишенного семейных связей и гражданских прав. От мобилизации в полицию он скрылся в лесу, а когда Красная Армия вошла в Брянск, из леса не вышел, опоздал или не хотел — не знаю.

В лютую зиму 1945 года в балаган, где мы ютились, постучались чужие. Я и Маня, караулившие раскаленную буржуйку, было затаились, но в окошко погрозили пальцами, и я сбросил промерзший крючок.

— Вы что, испугались соседей? — сказал дядя в дырявом полушубке. — Не бойтесь — мы погреться и пожрать. Ставь на стол чугунок.

Чужаки съели нашу кашу и засмолили вонючие самокрутки.

— А теперь покажи, где Шурка прячет патроны? Карабин и патроны лежали под топчаном.

Постарше щелкнул затвором, прицелился и выпустил из рук.

— Трофейные, пригодятся!

Бандиты забрали мешок с боеприпасами и скрылись в пургу.

По словам брата, к нам заходили Ванек Чубаркин и Костя Жмуркин.

Герой Сталинградской битвы Анатолий Васильевич Булычев, муж моей тетки Саши, держал на базаре пивную. В запущенных условиях оккупации, пивная стояла без движения, а теперь раскачалась, превратившись в доходное место торговли краденым барахлом.

Маргаз новых горизонтов и орден за успешное поведение на войне.

У него я опять видел Жмуркина, Чубаркина и Понятовского, видных и опасных людей тех времен.

Ян Понятовский — из польских беженцев, без вести пропавших в Сибири, вечный скиталец «детдомов» — попался у немцев на воровстве.

Арестовали троих, Храмченко, Лужецкого и брата Шуру.

Брат был слеплен не из того теста, чтобы сломаться под пыткой каленым железом и выдать товарища, каким бы преступником он ни был. Однако опытному следователю ничего не стоило запутать подростка словесно и вывести показания на следы настоящих злодеев, которых брат знал. Получалось так, что все трое подследственных выдали имена настоящих грабителей, а пострадал один мой брат!

Я легко представил картину преступления на клубном балконе, в ночь на Новый год. Народ пил и бесился, визжала радиола. На балкон вышли Чубаркин и Шурка, а вернулся один Чубаркин. Час сидел за столом, пока Нина не спохватилась мужа. Брата нашли на мостовой с перебитым позвоночником.

Нет, все — шито-крыто, все — железно!

Шурку толкнул с балкона Чубаркин.

Я знал этот клубный балкон с толстопузыми балясинами, покрытыми корками льда. Не дай Бог, попасть в положение прижатого в угол — один легкий толчок в спину, и человек падает вниз, как мешок с песком.

* * *

В Москве меня никто не ждал. Более того, когда я возвращался с похорон брата Шуры (15 января), в вокзальной кутерьме у меня вытащили бумажник с остатком денег и паспорт. Мне пришлось идти в Ростокинское отделение милиции и заполнять все нужные анкеты. Тетя с каменной физиономией заявила, что временная прописка ВГИКа просрочена и, перед тем как тиснуть штамп о выписке, спросила, куда я направляю стопы. Я без задней мысли сказал «в Тарусу», как будто меня там ждали. Так с подозрительным направлением «сто первого километра» я еще курсировал пол года.