Враг народа. Воспоминания художника - [73]

Курсанты мусолили на палитре фузу и втирали ее на поверхность холста до тех пор, пока не появлялись желанные бугры и напряжение.

«Напряженная вещь!» — была высшая похвала учителя.

Нетрудно догадаться, что такая «система», насквозь фальшивая, держалась в среде невежественного общества, лишенного прямых связей с мировыми экспериментами в искусстве, и, как только общество открылось, «система Белютина» испарилась, как смог под солнцем.

Россия — страна чудес!

* * *

Настал новый 1963 год.

Для молодежных журналов я рисовал картинки, но деньги не держались, пропивал с друзьями по пивным барам и снова клянчил работу. В феврале мне повезло. Худред «Молодой гвардии» Всеволод («Севка») Ильич Бродский вручил мне крупный заказ на сотню иллюстраций. Итальянский автор Итало Кальвино. Я прыгал от радости и решил прокатиться в Питер, где никогда еще не был. Сопровождал меня писатель Аниканыч (В. И. Аниканов).

Конечно, я читал фельетоны Мих. Зощенко и знал, что в Ленинграде есть трамвай, люди теряют галоши и воры таскают кошельки, но ведь я был художник, и знаменитый город воображал с птичьего полета — город строгих, панорамных гравюр фон Захгейма и Василия Садовникова, Петербург фешенебельных фасадов, а не грязных дворов.

…«Медный всадник» А. С. Пушкина… Эрмитаж… Шпиц Петропавловской колокольни… державная Нева!..

Наш могучий «ТУ-114» спустился во тьму. Горели фонари и тяжелое, как свинец небо нависло над крышами Ленинграда.

В «Справочнике для туриста» писали: «В Ленинграде трудится большая армия ученых, писателей, артистов, художников».

Осмотреть всю «армию» я не мог, но о встрече с друзьями и однокашниками договорился заранее.

«Здесь жил и работал Ильич» и «шалаш» в Разливе сразу отметались вместе с культпоходом на крейсер «Аврора», выкрашенный в зеленый цвет и стоящий у нашей гостиницы.

К сокровищам Эрмитажа мы шли пешком по сугробам, и города моего воображения я не узнавал. Летний сад с черными стволами деревьев и гробами статуй был неприветлив и пуст. У Зимнего дворца маршировали солдаты. Такого обилия солдат и матросов я нигде не видел. В толпе каждый пятый был в погонах. По громадным колонам Казанского собора дул ледяной ветер. Возвышалась пара фельдмаршалов с палками в руках.

А. С. Пушкин («Сашка», «сверчок», «егоза», «солнышко») не отличал меди от бронзы.

Памятник благодетелю страны Петру 1 был совершенно черный, с шапкой снега на бронзовой, а не медной голове.

«Конь в успехе господина».

(А говорят, голову Петра сделала ученица ваятеля Этьена Фальконе, двадцатилетняя Мария Калло, за что получила от Екатерины пожизненную пенсию в 10 тысяч ливров и звание академика.)

У величайшего шедевра Харменса ван Рейна Рембрандта «Возвращение блудного сына», купленного в Париже в 1766-м послом, князем Д. А. Голицыным, за 5400 ливров для царского «Эрмитажа», я стоял как пораженный грозой. Я валился от усталости, как блудный сын в картине голландца, но возвращаться к этим бородатым старикам мне не хотелось.

Иконы Русского музея не уступали по качеству Третьяковке, и совершенный по колориту и пластике «Борис и Глеб» новгородской работы XIV века, кажется, был уникален.

С Васей Полевым мы не виделись пять лет и встретились в кафе «Чайка» (канал А. С. Грибоедова, 14), где собирались все питерские фарцовщики высокого полета. В кафе пили коньяк и заказы вал и настоящие обеды с отличной солянкой и цыплятами. Вася оценил мои иллюстративные опыты и поздравил с успехом. Он грузил дрова в гавани, чтоб прокормить свою живопись, а я зарабатываю деньги профессией.

— Где собираются люди?

Мы захватили с собой Сашку Аникина, жившего напротив в общаге, и пошли в гости к Льву Борисовичу Каценельсону, собирателю репродукций. Он жил на улице Антона Рубинштейна, дом 40, во дворе с огромной кучей нечистот. Нас встретил хромой и добродушный мужичок. Из соседней комнаты пришел мой бывший учитель Абба Максович Кор. Он работал в Доме народного творчества учителем рисования, вспомнил Елец и на мой вопрос, что можно посмотреть в Питере, ответил:

— Интересен Евгений Михнов, дайте ему водки, он все вам покажет!

Художник Михнов-Войтенко жил в соседнем подъезде того же двора, с такой же грязной лестницей с дровами по углам. При виде пол-литры он засиял и, не спрашивая имен вошедших, усадил всех за стол.

— Садитесь и смотрите!

В углу, ничем не прикрытый, стоял большой холст, поразивший меня своей оригинальностью. На бледно-зеленом фоне художник дерзко, сочными взмахами давил тюбики краски, варварски отрывая концы.

Получалась вихревая, автоматически сделанная композиция без малейшего намека на реальные вещи. Чистая абстракция, совершенно невиданная в наших краях.

Нож и тюбик!

За парнем с крупными чертами лица была отличная школа Ник. Акимова, и дело свое он знал, как никто.

Питерский гений!

Установить разборчивый разговор, я не говорю уже о близости отношений, было совершенно невозможно. Страдающий тяжелой формой алкоголизма художник жил в себе и для себя.

«Русь, куда же ты несешься?» — сказал бы Н. В. Гоголь.

Сплошные казармы и кладбища. Солдаты и снег. Мрак и водка.

Солнце так и не вышло в те питерские дни.