Враг народа. Воспоминания художника - [68]

Старшая сестра Люба увлекалась пластическими искусствами.

В их родительском особняке на Новинском бульваре (бывший дом боярина Грибоедова!) бушевал молодецкий салон художественного авангарда: братья Веснины, сестры Прудковские, Ал. Грищенко, Вера Пестель, Петр Вильямс, Вера Мухина, Борис Терновец, Иза Бурмейстер, Борис Фонэдинг.

В то время как русские мистики занимались расшифровкой древних откровений, а молодые футуристы спорили о форме и цвете, Московский Кремль занял и приезжие большевики. С ними посыпались обыски, голод и холод.

Великолепный дом Маргариты Морозовой, где мирно собирались оккультисты, захватила банда до зубов вооруженных красногвардейцев. Обездоленную хозяйку без картин Ренуара и Гогена, прогнали в темный подвал, где талантливый Мика Морозов замерзшими чернилами написал монографию о Вильяме Шекспире.

В декабре 1918 года настала пора пострадать и Поповым. У них конфисковали текстильную фабрику и уплотнили московский особняк, подселив приблудных латышей и китайцев.

Передовые футуристы разбежались по деревням.

На советскую Россию надвигались мор, вши и сатана.

Образованный юрист Патя Попов за пайку хлеба и охапку дров отрабатывал в конторе Международного Красного Креста, где коротко сошелся с сестрами милосердия, спасавшими интеллигенцию в братоубийственной войне, Ксенией Родзянко, Таней Шальфус и особенно Анной Хольмберг, ставшей его женой.

В пропагандной, большевистской брошюре от 1928 года я обнаружил абзац, подчеркнутый синим карандашом:

«Гражданин Попов злобно и бессовестно обманул доверие, оказанное ему как эксперту организации».

За такую характеристику, похожую на приговор ревтрибунала, ставили к стенке, но увертливый «обманщик» Попов как ни в чем не бывало работает консультантом великого режиссера Вс. Мейерхольда.

Уравниловка, пайки, примус, трамвай, террор стали всеобщим достоянием революционной страны.

В начале 1920-х годов мы находим Патю на самом левом фланге русской культуры, в театральном лагере футуристов, Иначе было нельзя. У власти стояли «левые коммунисты». Они раздавали пайки и заказы.

Талантливая Люба с мужем (историк Борис Фонэдинг) и новорожденным сыном весной 1919-го попыталась прорваться в Европу через Новороссийск, где скопилось пол-России желающих. В одном месте поезд московских беженцев забросали бомбами, в другом банда анархистов ограбила всех пассажиров, в третьем у них отобрали пальто и сапоги, и московские утописты пришли в буйный Новороссийск больные и босиком.

В «белом стане» творилось нечто невообразимое.

Бывшие помещики штурмовали товарняки. Солдаты кормили вшей. Знаменитые артисты торговали махоркой. Писатели грузили уголь на корабли союзников. И все вместе, с багажом и порожняком, ломились в порт, куда пропуска выдавались по большому блату. Пробиться на броненосцы союзников Любе с мужем не удалось. Бориса Фонэдинга свалил сыпной тиф. Он умер на улице в 35 лет.

От неминуемой гибели в безумном краю Любу и ребенка спас киевский врач Михаил Булгаков. Он лечил «красных» и «белых», сочинял пьесы и мечтал о Москве.

Пробравшись в осажденную столицу поездами и на перекладных, Люба Попова, пожалуй, оказалась первым «возвращенцем» с того света.

Разрушения коммунизма неисчислимы.

Русский гений с необыкновенной силой вылился в «конструктивизме», капитальном явлении мирового искусства, насильственно прекращенном кремлевскими реалистами. Универсальный по охвату жанров — театр, архитектура, живопись, книга, дизайн, текстиль, кино, мелкая пластика — он оказался чуждым советской власти и надолго вымаран из человеческой памяти.

От абстрактной живописи, ненужной кремлевскому пролетариату, Люба Попова бросилась в производственное искусство, создает первый текстильный институт, строит театральные постановки, рисует книжки и плакаты, учит молодежь. Ее преждевременная кончина (1924) от скарлатины, прихваченной от шестилетнего сына, потрясла культурную Москву.

Безграничная любовь коммунистов к Льву Толстому (опять русская мистика!) предохраняла его многочисленных потомков и последователей от суровых репрессий. Его дочке Александре Львовне прощали такие выходки, как «антисоветский центр», объединивший не вегетарианцев, а зубров антикоммунизма, не желавших сотрудничать и молиться за советскую власть.

Опасных заговорщиков прогнали гнить за границу. Трижды Георгиевский кавалер, неистовая Александра Толстая покинула Россию последней, в 1928 году.

Жизнь нашего Пати неотделима от Анны Ильиничны, беспокойного пасынка и больных родителей. Сквозь гнет, террор, унижения он пролезает, как фокусник через стенку.

Дальновидный Патя не был вульгарным идеалистом, влюбленным в советскую власть. Он не лез на рожон и не рвался к власти, но из подлой советской действительности выжимал все прелести жизни, не пачкая чести и совести.

Поповы, особенно щепетильная графиня Анна Ильинична, не допускали литературного хулиганства в духе Коли Эрдмана — «Раз ГПУ, зайдя к Эзопу, схватило старика за жопу». Или еще хлеще: «Спят все люди на земле, лишь один товарищ Сталин никогда не спит в Кремле»!

От подобных шалунов они держались подальше и напоминают мне осторожный «дом Фаворского», с которым у них была связь.