Враг народа. Воспоминания художника - [60]

Писатель, питавший особую нежность к творчеству Бориса Свешникова, уже тогда автора превосходных перовых иллюстраций, имел его в виду, как принципиального оформителя альманаха, однако Николай Давидович Оттен-Поташинский, не любивший ни Свешникова, ни Паустовского, имел в виду своего кандидата.

Предполагалось сделать красивую книгу, а не кое-как сброшюрованные, типографские листы.

— Итак, — громогласно объявил Аркадий Штейнберг, врываясь к нам в избу, — макет и обложку делает Петрович, пойдет и его лагерный альбом. Театр и поэзию украшает Валя Воробьев!

Почему альманах в этом составе не состоялся, а вышел тяжелым журналом с уймой никому не нужных фотографий колхозников и замытых, напиханных как попало репродукций?

Летом 1961 года судьбу книги решала не советская цензура, а пять членов редколлегии, не сумевших поладить друг с другом.

Вдобавок кто-то распустил слух, что в доме А. А. Штейнберга действует «нелегальный дом терпимости».

И как ликовали в доме Ватагина, когда прояснилось, что опальному поэту грозит конфискация дома и суровое наказание художнику Коле Румянцеву, Кушнеру и Таисье Штейнберг, невестке Акимыча.

Из Москвы пригласили опытного адвоката Шуба, однако спасти невестку не удалось. Ее осудили за расхищение государственной собственности на семь лет лагерей.

Но вернусь к альманаху.

Когда до Н. Д. Оттена дошли слухи о краже гусей и борделе, не долго думая, он заявил, что это работа бывшего зека Свешникова.

В разгар «гусиного процесса» драматург Оттен забрал рукопись альманаха и отвез в Калужскую типографию.

— Я спас альманах от разгрома, — любил повторять Николай Давидыч поклонникам независимого творчества.

Он бросил рукопись двум калужским алкоголикам, Каурову и Решектаеву. Они изрисовали карандашом всех передовиков сельского хозяйства, и кое-как и где придется. Вместо обещанной статьи Бориса Балтера о лагерных рисунках Свешникова, в книжку запихнули уйму мутных репродукций картин русских классиков. Обложка, сработанная внучкой Борисова-Мусатова, как фиговый листок прикрывала срам и бездарность книжки.

Альманах вышел в свет типографским уродцем. Он рассыпался на глазах, при первом листании. Весь тираж в 75 тысяч штук попал на черный рынок и разбежался по рукам спекулянтов. Через месяц альманах стал библиографическим курьезом и найти его почти невозможно.

2. Видные тунеядцы

Сразу после войны образовался большой завал художников. Записывать сотни выпускников художественных школ в состав «Союза советских художников», не входило в расчеты идеологов семейной линии в искусстве. Через родство и блат в «Союз» зачисляли своих, пусть бездарных, но социально близких товарищей. Тысячи никому не известных новичков с дипломами гнали на стройки коммунизма плакатистами и шрифтовиками. Тысячи более терпеливых пережидали «кандидатский стаж» в придурках так называемых «молодежных выставок», где выдавались тетрадки каталогов, спасавшие начинающих творцов от ареста за тунеядство.

По словам Федора Богородского, идея «молодежных выставок» принадлежит ему и по духу — «не пущать, а гнать!» — вполне соответствует натуре отъявленного провокатора.

В результате хитроумной затеи Феди-Акробата, закрывшего новичкам вход в разбухший «Союз», за бортом казенных заказов оказалось сто тысяч художников с академическим образованием. Среди них росли адепты свободного творчества — Дмитрий Краснопевцев, Николай Вечтомов, Олег Целков, Михаил Шварцман, Илья Кабаков, Эрик Булатов и многие другие.

Я, знавший Федю-Акробата довольно близко, думаю, что бывший футурист предвидел, что молодежный отстойник — это замечательный резерв артистического подполья, самостоятельно набиравший силы.

Спасая свой доходный дом от нашествия безымянных хищников, Богородский и его единомышленники, сами того не предполагая, спасали подполье от арестов и психушек.

Через гадюшник «молодежных выставок» прошли Вейсберг, Биргер, Андронов, Попков, Голицын, Рабин, Зверев, Плавинский, Брусиловский, Штейнберг и ваш покорный мемуарист.

Мой покровитель и друг Никита Хубов ошибочно считал, что одной рукой можно рисовать абстракции, а другой портреты космонавтов. То, что мы, Эд и я, делали в тот густо насыщенный делами и людьми год, — пейзаж без парторга, дровосек и корова в интимной обстановке, — не противоречило фундаментальным принципам советского реализма. Враги внутренние и внешние раздвигали и размывали его берега, голосовали за интимность в эстетике.

Все хлопоты с доставкой картин взял на себя Никита Георгиевич Хубов. Он кантовал, стоял в очередях, заполнял анкеты.

Преступный сговор!

Нам предстояла нешуточная встреча с народом. В огромном бараке Центрального парка повесили пару моих картин, «Дровосек» и «Лодки». Рядом вещи Эда Штейнберга и Игоря Вулоха.

Не вернисаж, а праздник победы открылся после полудня выступлением какого-то члена выставкома в присутствии огромной толпы красивых людей.

Н. Г. Хубов с гордо поднятой головой дежурил у стенки с картинами. К нам подошла кучка изысканно одетых стиляг Красное кашне через плечо — студенты из «Потемкина», Юрий Куперман и Кирилл Дорон. Американский пиджак с разрезом — прозаик «Аниканыч» и пара подкрашенных молодых женщин, Таня Осмеркина и Нелька Аршавская, стилисты Дома моделей.