Впусти меня - [68]

Он шел по Китайскому парку со снегокатом за плечами. Гора начиналась там, где заканчивался ряд фонарей, метрах в ста ходьбы по темному лесу. Снег похрустывал под ногами. Ветер свистел в ветвях, будто чье-то хриплое дыхание. Лунный свет отбрасывал на землю причудливые тени, а меж деревьев вырастали безликие чудовища, покачивавшиеся из стороны в сторону.

Он дошел до того места, где начинался спуск к Кварнвикену, и встал на снегокат. Дом с привидениями черной стеной громоздился над склоном, будто предупреждая: Тебе здесь не место. Ночь — наше время. Хочешь здесь играть — придется иметь дело с нами.

Внизу светились редкие окна местного лодочного клуба. Оскар наклонился, перемещая центр тяжести вперед, и снегокат заскользил по склону. Оскар вцепился в руль, хотел зажмуриться, но побоялся, как бы его не занесло в овраг у Дома с привидениями.

Он пулей несся с горы, превратившись в комок нервов и напряженных мышц. Быстрее, еще быстрее. Дом с привидениями тянул к нему свои бесформенные заснеженные лапы, так и норовившие сорвать шапку или хлестнуть по лицу.

Возможно, это был всего лишь внезапный порыв ветра, но у самого подножия холма Оскар почувствовал сопротивление, словно тонкая прозрачная пленка преграждала путь. На его счастье к этому времени он так разогнался, что его уже было не остановить.

Снегокат врезался в невидимое препятствие, и Оскар ощутил, как липкая сеть обтянула его лицо и тело, но не выдержала напора и лопнула, и он очутился по ту сторону.

В Кварнвикене светились огни. Какое-то время он просто сидел, глядя туда, где только вчера утром засветил Йонни по башке. Обернулся. Дом с привидениями превратился в обычный жестяной сарай.

Он втащил снегокат в гору, съехал еще раз. И еще раз. И еще. Он уже не мог остановиться — все катался и катался до тех пор, пока лицо не покрылось маской изо льда.

А потом он пошел домой.

Той ночью он спал не больше четырех-пяти часов — боялся, что придет Эли. Вернее, того, что придется сделать, если она придет. Он решил, что должен ее прогнать. Поэтому он уснул в автобусе до Норртелье и проспал до самой конечной остановки. В местном автобусе он нарочно придумал себе развлечение, вспоминая дорогу, чтобы снова не погрузиться в сон.

Сейчас появится желтый дом с флюгером на лужайке.

Желтый дом с заснеженным флюгером проплыл за окном. И так далее. В поселке Спиллерсбода в автобус вошла девочка. Оскар схватился за спинку впереди стоящего кресла. Девочка немного походила на Эли. Конечно же, это была не она. Девочка села через несколько сидений впереди него. Оскар уставился ей в затылок.

Кто она такая?

Эта мысль закралась ему в голову еще тогда, в подвале, пока он собирал бутылки, вытирая окровавленную руку какой-то тряпкой с помойки: а вдруг Эли — вампир? Это многое объясняло.

Например то, что она никогда не показывалась на улице днем.

То, что видела в темноте, в чем он был совершенно уверен.

Ну и все остальное: ее манера говорить, кубик Рубика, нечеловеческая сила — все это, конечно, могло иметь и более простое объяснение… Но как тогда объяснить то, как она слизывала кровь с пола, и эту ее фразу — при одном воспоминании у него все холодело внутри — «Можно мне войти? Скажи, что мне можно войти!»

То, что ей нужно особое приглашение, чтобы попасть в его комнату, в его постель. И он ее пригласил. Вампира. Существо, пьющее человеческую кровь. Эли. И нет никого, кому он мог бы об этом рассказать. Никто бы ему не поверил. А даже если бы и поверили — дальше что?

Оскар представил себе толпу людей с заточенными копьями, стекающихся со всего Блакеберга к арке его дома, где они с Эли обнимались. И пускай теперь он ее боялся и больше не хотел видеть, но такого он допустить не мог.

Спустя три четверти часа после прибытия в Норртелье, Оскар добрался до Седерсвика. Он дернул за шнурок остановки по требованию, и у водителя тренькнул звонок. Автобус затормозил перед магазином, и Оскару пришлось дожидаться, пока какая-то смутно знакомая бабка не осилит ступеньки.

Папа, стоявший у дверей, кивнул ей, коротко хмыкнув в знак приветствия. Оскар вышел из автобуса и какое-то мгновение молча стоял перед отцом. События последних недель заставили Оскара ощутить себя большим. Не взрослым, но старше, чем раньше. Сейчас, когда он стоял перед отцом, это ощущение испарилось.

Мама считала отца мальчишкой в худшем смысле этого слова. Незрелым, безответственным. Нет, конечно, она говорила про него и хорошее, но это его качество она поминала к месту и не к месту. Незрелость.

Но когда папа развел руки в стороны и Оскар бросился в его объятия, отец показался ему самим олицетворением взрослости…

От папы пахло не так, как от остальных людей в этом городе. Его потрепанная непромокаемая жилетка с липучкой вместо молнии всегда хранила одну и ту же смесь запахов дерева, краски, металла и, главное, масла. Таковы были составляющие, но Оскар воспринимал это сочетание совсем по-другому. Для него это был «папин запах». Он обожал его, и сейчас глубоко втянул носом воздух, прижавшись лицом к отцовской груди.

— Ну, привет!

— Привет, пап!

— Нормально доехал?

— Нет, мы сбили лося.