Впусти меня - [18]

Когда он решился приглядеться повнимательнее, воспользовавшись тем, что она увлеклась кубиком Рубика, он увидел, что волосы ее слиплись от грязи и лежат свалявшимися патлами с колтунами. Будто перемазанные клеем или глиной.

Пока Оскар изучал ее, он ненароком втянул носом воздух, и к горлу подкатила тошнота. Он встал, отошел к качелям и уселся на них. Находиться рядом с ней было невозможно. Она ничего не заметила.

Через какое-то время он встал и снова подошел к ней. Она все еще была поглощена головоломкой.

— Слушай, мне пора домой.

— Угу.

— Кубик…

Девочка застыла. Немного помедлив, молча протянула ему кубик. Оскар взял его, посмотрел на нее и протянул обратно:

— Можешь взять. До завтра.

Она не пошевелилась.

— Нет.

— Почему?

— Может, меня здесь завтра не будет.

— Ну, значит, до послезавтра. Но не позже.

Она подумала. Взяла кубик.

— Спасибо. Может, я завтра и буду.

— Здесь?

— Да.

— Ладно. Пока!

— Пока.

Поворачиваясь, Оскар услышал потрескивание кубика. Она и не думала уходить, сидела себе в своем тоненьком свитерке. Ее родители, должно быть, очень странные, раз позволяют ей гулять в таком виде. Она же себе все застудит!

*

— Где ты был?

— Где надо.

— Ты пьян.

— Да.

— Мы же решили, что ты больше не будешь?

— Это ты решила. Что это у тебя?

— Головоломка. Ты же знаешь, что тебе вредно…

— Где ты ее взяла?

— Одолжила. Хокан, ты должен…

— У кого?

— Хокан. Не начинай.

— Тогда порадуй меня.

— Что я должна сделать?

— Позволь к тебе прикоснуться.

— Хорошо. При одном условии.

— Нет. Нет-нет-нет. Только не это.

— Завтра. Ты должен.

— Нет. Никогда в жизни! Что значит «одолжила»? Ты никогда ничего не одалживаешь. Да что это вообще за штука?

— Головоломка.

— У тебя что, головоломок мало? Тебе головоломки дороже меня. Головоломки. Ломки. Головоломки. Кто тебе это дал? КТО ТЕБЕ ЭТО ДАЛ, я спрашиваю?!

— Хокан, перестань.

— Черт, до чего же я несчастен!

— Помоги мне. В последний раз. Потом я смогу обходиться сама.

— Да, в этом-то все и дело.

— Ты не хочешь, чтобы я могла обходиться без твоей помощи.

— И зачем я тебе тогда буду нужен?

— Я тебя люблю.

— Нет. Не любишь.

— Правда, люблю. В каком-то смысле.

— Так не бывает. Либо ты любишь человека, либо нет.

— Разве?

— Да.

— Тогда мне надо подумать.

Суббота, 24 октября

Тайна пригорода — в отсутствии тайны.

Юхан Эрикссон[14]

В субботу утром на пороге Оскара лежали три толстые связки рекламных листовок. Обычно мама помогала ему их складывать. По три листовки в каждой пачке, всего четыреста восемьдесят пачек. Каждая розданная пачка — в среднем четырнадцать эре. В худшем случае выпадала одна листовка по семь эре за штуку. В лучшем (он же по-своему худший, поскольку все их приходилось складывать) — пять штук общей стоимостью двадцать пять эре за пачку.

Дела у него шли неплохо, поскольку высотки относились к его району. Только в одних многоэтажках он мог раздать сто пятьдесят листовок в час. Вся работа занимала где-то около четырех часов, включая заход домой, чтобы пополнить запасы. Если речь шла о пяти листовках, заходить домой приходилось целых два раза.

Листовки нужно было раздать не позднее вечера вторника, но он обычно разделывался с работой еще в субботу. Чтобы зря не откладывать.

Оскар сидел на кухонном полу, мама за столом. Они складывали листовки. Работенка была не из веселых, но ему нравился временный бардак на кухне. Беспорядок, шаг за шагом превращающийся в порядок — два, три, четыре бумажных пакета, набитых аккуратно сложенными листовками.

Мама положила очередную пачку в пакет, покачала головой:

— Честно говоря, не нравится мне это.

— Что именно?

— Ни в коем случае… если кто-нибудь откроет дверь или что еще… ни в коем случае…

— Конечно нет. С какой бы стати я стал входить?

— На свете так много странных людей.

— Да.

Этот разговор повторялся в той или иной форме практически каждую субботу. В эту пятницу мама даже решила, что ему вообще не стоит разносить в субботу листовки из-за маньяка, но Оскар поклялся, что будет орать как резаный, если кто-нибудь посмеет с ним хотя бы заговорить, и мама сдалась.

Никто никогда не пытался зазвать Оскара к себе. Только однажды вышел какой-то старик и отругал его за то, что он «пихает всякое дерьмо в почтовый ящик», и с тех пор Оскар пропускал его квартиру. Теперь старик жил, не ведая о том, что на этой неделе в женской парикмахерской он мог бы сделать стрижку с мелированием за двести крон.

К половине двенадцатого листовки были готовы, и он отправился в путь. Просто взять и выкинуть их на помойку было нельзя — иногда из компании звонили и устраивали проверки. Ему это объяснили еще полтора года назад, когда он попросился к ним на работу. Может, насчет проверок они и наврали, но Оскар предпочитал не рисковать. К тому же он не имел ничего против самой работы. По крайней мере, первые два часа.

Он мог, к примеру, притворяться тайным агентом, выполняющим секретное задание — распространить пропаганду, направленную против врага, захватившего страну. Он крался от двери к двери, остерегаясь вражеских солдат, которым ничего не стоило замаскироваться под безобидных старушек с собаками.

Иногда он представлял каждый дом голодным чудовищем, драконом о шести ртах, питающимся лишь плотью девственниц в виде рекламных листовок, которые он ему скармливал. Пачки визжали в его руках, когда он запихивал их в драконью пасть.