Вполне современные девочки - [10]

— О да, ты такой, Говард, — сказала она с уверенностью, которая встревожила его, и он резко убрал руку с ее шеи.

— Как ты можешь быть такой уверенной? — спросил он.

— Потому что я тоже держала тебя под наблюдением, Говард.

— Ты что? — отрывисто сказал он.

— Да, — она улыбнулась, зная, как это открытие неприятно уязвит его, прилагающего столько усилий, чтобы сохранить все в тайне.

Ощутив на этот раз приступ бешеного сексуального желания, он рванул лиф ее платья, обнажая маленькую, но прекрасную грудь. Он прильнул к ней ртом, резко покусывая соски, в то время как его рука ринулась под длинный подол халата и поднялась к ее бедрам. Она не была готова к такому штурму, но все же ей удалось сохранить хладнокровие. «А почему бы и нет?» — подумала она. Ей было далеко за двадцать пять, и она вот-вот выйдет замуж за Уолта Блэмонда. Почему бы ей не приобрести некоторый опыт? Почему бы не попробовать воду прежде, чем бросишься плавать? Кроме того, она ждала Говарда Хагса много лет и, конечно, имеет право знать, каков он как любовник, особенно теперь, когда она может сделать это, не компрометируя себя и одновременно давая Говарду повод думать, что не устояла.

Она упала на диван, как будто бы только под тяжестью его тела. Она не проронила ни звука, но изобразила на своем лице сначала крайний ужас, а затем покорность. Она так тяжело застонала, когда Говард начал задирать ее халат, что он не мог понять, от страсти это или от ужаса. Но он уже не мог остановиться, чтобы выяснить это, и, ворвавшись в нее, был рад узнать наконец, что символ ее девственности оказал ему сопротивление. Он скользил дальше и всеми силами сдерживался, чтобы не извергнуться преждевременно, ибо был не уверен, как будут восприняты его намерения. Вдруг он почувствовал, как ее длинные ненакрашенные ногти впиваются в его спину, и застонал от боли и удовольствия, не пытаясь определить, было ли это страдание от его натиска или неукротимостью страсти. Его рот нашел ее, и он почувствовал укус ее зубов, впивающихся в его губу, а затем ее содрогание и вздох; наконец он полностью высвободился, убедившись прежде всего, что она хотела его.

Но, задержавшись затем в ней еще немного, наслаждаясь в изнеможении отдыхом, он был внезапно оглушен сильным ударом по голове настольной лампой. Изумленный, он спросил:

— Почему, черт возьми, ты сделала это, Патриция? Ты что, спятила?

— Как ты смеешь так вульгарно выражаться в моем присутствии? И это после того, как ты столь гнусно воспользовался нашей дружбой!

Она зарыдала.

Впервые Говард видел ее плачущей. ПАТРИЦИЯ УИНФИЛД НИКОГДА НЕ ПЛАКАЛА! Ее слезы смутили его. Неужели это было изнасилованием или совращением? Или, в конце концов, она просто уступила? Он никогда не узнает этого, что было чертовски досадно. Для собственной безопасности он сделал попытку извиниться, хотя это оказалось нелегко.

БОЖЕ! ИЗВИНЕНИЕ ЗА ТО, ЧТО ЛЮБИЛ ЕЕ! Самое нелепое, что ей когда-либо приходилось слышать… В это невозможно поверить… Но хуже всего было то, что сам акт любви оказался нестоящим тех лет, которые она потратила на поиски идеального Говарда Хагса. Но ей некого было винить, кроме себя самой. Она была одурачена. Прежде всего тем, что Говард оказался техасцем, а не калифорнийцем.

Через две недели после свадьбы Патриции стало ясно, что она беременна. Она встала перед дилеммой. Следует ли ей рожать ребенка, отцовство которого вызывало сомнение даже у нее самой, и не будет ли это свидетельством ее двуличного поведения, то есть как раз того, что она сама всегда осуждала в людях. Что же в таком случае выбрать? Аборт? Но по религиозным причинам она была против того, что считала неугодным Богу. И потом она не допускала и мысли, чтобы отдать себя в руки какого-нибудь подлого и невежественного человека, способного совершить столь темное дело. Однако если бы она решилась на такой поступок, она бы без сомнения сделала это. Она всегда делала то, что считала необходимым, неважно что, и только дурак тратит время попусту или сомневается.

С другой стороны, а что если она родит ребенка, у которого, возможно, два отца? Возникнет ли у Уолтера подозрение, что ребенок не его? Нет. Никогда. Уж Уолтер-то меньше всего заслуживал, чтобы его обманывали, кроме того, он испытывал абсолютно благоговейный страх перед женой. Он никогда не позволил бы себе усомниться в ней. Говард — совершенно другое дело. Он был загадочным человеком, его разум представлял собой извилистый лабиринт странных понятий и убеждений с непредсказуемым ходом мыслей. Придет ли ему когда-нибудь в голову, что ребенок может быть его? Он был неистово одержим чувством собственности и всегда стремился овладеть всем, что, по его мнению, принадлежало ему. Он вполне мог причинить ей неприятности, спровоцировать скандал вокруг ее имени, но не мог же он, в конце концов, действительно навредить ей? Она всегда могла ответить ему, навесив ярлык обезумевшего ревнивца, во что поверит столько нее людей, сколько не поверит. Кроме того, она не верила, что Говард рискнет стать посмешищем. Наконец, она решилась оставить ребенка. Она хотела наследника. Кто знает, забеременеет ли она снова?