Впереди — Днепр! - [9]

Никогда, даже в мыслях, не представлял он, что на месте какой-то заброшенной луговины возникнет такая красота. Он настолько ушел в созерцание озера, что не заметил, как подошли к нему Гвоздов и Слепнев.

— Величаво, Иван Петрович, а? Величаво? — прокричал Гвоздов.

— Да, да! Именно величаво! — машинально отозвался Листратов, неотрывно глядя на озеро.

— Это еще что! — напористо продолжал Гвоздов. — Это всего-навсего вода пустая, без жизни совсем. А вот как рыбку в нее еще пустим да гусей с уточками с избытком разведем, так это будет, что называется…

Листратов пожал руку без умолку говорившему Гвоздову и молча горбившемуся рядом с ним Слепневу.

— Я так прикидываю, — не утихал Гвоздов, — что в этот год с этого самого озера доходцев поболе, чем с полей получим. Перво-наперво рыба, конечно. А рыба в наших краях, прямо сказать, штука редкая, можно сказать, бесценная. Любой с руками оторвет и наличными выложит. И гуси, и уточки тоже вещь деликатная, дорогая.

При виде молчаливого, бледного, тяжело опиравшегося на костыли Слепнева Листратову стала неприятна говорливость Гвоздова.

«Что ты разоряешься, — раздраженно подумал Листратов. — Вот кто душа этого озера, а не ты».

— Как дела, Сережа? — чувствуя властно наплывавшую жалость к Слепневу, мягко сказал Листратов.

— Ничего, — задумчиво глядя куда-то поверх Листратова, отозвался Слепнев. — Инвентарь весь отремонтировали, подготовили. Людей расставили по местам. Вот только семян не хватает и лошадей кормить нечем. Сена осталось на два-три дня, а овса-то и осенью не было.

— Да! — опустив голову, протянул Листратов. — Семена, корм. Ну, семена дадим, а вот с кормами сами выходите из положения.

— Да выйдем, Иван Петрович, беспременно выйдем! — воскликнул Гвоздов.

— А как? — вновь, испытывая раздражение от слов Гвоздова, сурово спросил Листратов.

— Сенцо пока какое-никакое, а есть малость, — все так же ласкающе глядя на Листратова, уверенно ответил Гвоздов, — соломки добавим, а там глядишь, и травка зеленая прорежется.

— Нам бы хоть на неделю трактор дали, Иван Петрович, — сказал Слепнев и вдруг так надсадно и удушливо закашлялся, что Листратов обнял его за плечи и с дрожью в голосе проговорил:

— Подлечиться тебе надо, Сережа, в больницу поехать или хотя бы дома отлежаться.

— Ай, ничего, — тяжело дыша, отмахнулся Слепнев, — само собой пройдет, на фронте куда труднее, а терпят же.

Он хотел сказать еще что-то, но мучительный приступ кашля остановил его.

— Иди домой, Сережа, и в постель, я завтра врача пришлю, — отводя взгляд от посинелого лица Слепнева, сказал Листратов и, взяв его под руку, усадил в свои санки.

Слепнев, продолжая надрывно кашлять, не возражал и только, когда санки остановились около дома, решительно отстранил руку Листратова и твердо сказал:

— Сам я, сам, Иван Петрович, хоть и немного силенок, а все же есть.

— Вот всегда он такой, — не то с обидой, не то с укором проговорил Гвоздов, когда Слепнев скрылся за дверью. — В чем только душа держится, а упорствует.

— Помогать ему надо, — мрачно сказал Листратов.

— Да как, чем помочь-то? Вы же знаете его характер: с ног валится, а все мечется из колхоза в колхоз.

Гвоздов говорил доброжелательно, даже с сожалением, и это понравилось Листратову. Он зашел в правление колхоза, просмотрел поданные Гвоздовым сведения о наличии лошадей, инвентаря, семян и, все продолжая думать о Слепневе, сказал:

— На курорт бы его или хоть в больницу.

— Конечно, Иван Петрович, — с жаром подхватил Гвоздов. — Это бы враз его на ноги поставило.

— Конечно, конечно, — подтвердил Листратов. — Только где они курорты, война все съела, и больница так переполнена, что самых тяжелых положить негде. Да и в сельсовете заменить его некем.

«Я заменить могу», — чуть не вырвалось у Гвоздова, но он сдержался вовремя и озабоченно сказал:

— Известно, таких, как наш Сергей Сергеевич, раз-два — и обчелся. И грамотный, и толковый, а главное — кремень человек! Всегда на своем стоит, за дело общее душой болеет.

Листратов искоса взглянул на Гвоздова, поморщился, но ничего не сказал. Гвоздов понял это, как неверие в искренность того, что он говорил о Слепневе, и решил как можно скорее изменить столь скользкую тему разговора.

— Иван Петрович, может на конюшню пройдете, в сарай сбруйный к инвентарю, — деловито предложил он, догадываясь, что Листратов спешит и едва ли согласится на его предложение.

— Поздновато заскочил-то я к вам, — взглянув на часы, вздохнул Листратов, — вечером бюро райкома, а мне еще двадцать километров петлять по ухабам.

— Хоть закусите малость, вы, же целый день, небось, в дороге.

— Нет, нет, — решительно отказался Листратов, — времени в обрез.

— Ну, немного, на скорую руку, — упорствовал Гвоздов, — это же минутное дело. Моя Лиза все в момент спроворит. А в дороге зимой да голодному — это же мука мученическая.

— Ну, ладно, кружку молока, если есть, не возражаю. Только быстро.

— Есть, есть, все есть: и молоко, и яички свежие, и ветчинки уцелело немного. Осенью боровка заколол, только больше половины продать пришлось. Сами знаете, налогов-то сколько, да и одежонка и у меня, и у жены, и у ребятишек пообтерлась.