Вперед, русичи! - [19]

Костер почти потух. Холод и голод вновь напомнили о себе. Павел заерзал, закрутился на месте, пытаясь согреться.

«Вот черт, – подумал он, вслушиваясь в тишину, – а если монголы не вернутся? Тут же окочуришься до утра! А если они другого языка нашли или же с перепугу передумали возвращаться за пленником, кто поможет? Гридя с полком и до обеда в засадах просидят. Даже если и не забудут обо мне, сдохнешь тут в этом дурацком веке, и вспомнят о тебе только лет через пятьсот».

Павел с удвоенной энергией начал извиваться у костра, пытаясь ослабить узел на руках. Но ничего не получалось.

«Намертво завязал, вояка, – со злостью подумал он, – ишь, обрадовался, а на меня-то наплевать».

Тут он вспомнил эпизод из одного виденного ранее фильма, как попавший в плен герой мужественно пережег спутывавшую его веревку в огне, опустив туда руки. Павел подполз ближе к еще тлеющим угольям и осторожно приблизил к ним узел, стараясь по возможности уберечь руки. Но какой-то зловредный уголек попал ему прямо под кисть. Громко взвыв от боли, он быстро откатился от костра. В кино все выглядело проще…

Он не видел, как за всеми его манипуляциями из темноты внимательно наблюдали три пары глаз. Монгольские разведчики, утомив бешеной скачкой лошадей, но еще не доехав до своего лагеря, очухались и остановились. Возвращаться назад смертельно не хотелось. Такого ужаса, как от неожиданно раздавшегося громкого свиста и появления самого дьявола или его приспешника на троне, они никогда не испытывали.

И в лагерь возвращаться нельзя. Там, без сомнения, ждала позорная смерть. Хан и без этого в гневе от последних неудач, так что никакие оправдания про нечистую силу даже и выслушивать не станет. Головы с плеч покатятся наверняка! Ханская немилость страшнее любой преисподней.

Поэтому, не сговариваясь, повернули они коней. И к удивлению своему, приметили, что в страхе ускакали довольно далеко от костра. Но возвращались не спеша, придерживая коней и озираясь по сторонам, готовые в любую минуту вновь дать стрекача. Когда же увидели впереди неясный огонек затухающего костра, вовсе спешились.

Неслышно ступая во тьме, они подобрались ближе и, к своему удовлетворению, увидели, как перед костром отчаянно извивается пришедший в себя их пленник, тщетно пытаясь освободиться от пут. Ничего тревожного или незнакомого поблизости не было. Они так и не смогли понять, что же их напугало. Думать об этом было некогда. Выскочив к костру, закинули связанного пленника на коня и, вскочив в седла, так же молча поскакали к своему лагерю, огни которого, хотя и не так скоро, показались вдали.

«Поехали», – с тревогой подумал Павел, когда его, как мешок с поклажей, забросили на конский хребет. Больше за всю дорогу думать он ни о чем не мог, мечтая о том, чтобы выжить в этой бешеной скачке. Ведь каждое движение, каждый скачок отдавал во всем теле нестерпимой болью. Он был уверен, что все его ребра переломаны, и, приходя в себя от очередного толчка, удивлялся, что все еще жив.

Когда кони наконец остановились, чьи-то руки, сбросив его с коня, развязали ремни и принялись растирать затекшие руки и ноги, Павел застонал от нестерпимой боли. Монголы, встав, обменялись непонятными фразами, видимо довольные тем, что пленник очухался. Затем принялись отряхивать пыль со своих костюмов, совсем не отличавшихся богатством, протирать лица. В это время из высокого шатра вышел их соплеменник, по его окрику Павла подняли с земли и, подталкивая, повели прямо в откинутый полог.

Нельзя сказать, что Павел ничего не боялся. Да он просто отчаянно трусил и физически страдал от всего пережитого. Но, к чести своей, никак не хотел обнаружить страдания перед пленителями. Поэтому когда в шатре его грубо подтолкнули в спину, чтобы он, как и вошедшие монголы, пал ниц перед их повелителем, он устоял. Хмурое лицо хана не предвещало ничего доброго. Хотя он как будто и не замечал пленника, глядя мимо него.

Наконец он взмахнул рукой, и поднявшиеся с земли разведчики, оставаясь согнутыми в раболепном поклоне, пятясь задом, вышли из шатра. Павла отвели в сторону, и он немного огляделся. Помимо продолжавшего потягивать какой-то напиток хана здесь находилось три стражника, два у входа и один подле повелителя. Позади того стоял обнаженный до пояса человек довольно жуткой наружности с лицом исполосованным шрамами.

Перед ханом в полупоклоне стоял еще один человек, совсем не похожий на монгола. «Скорее всего, русский», – подумал Павел и, как оказалось впоследствии, не ошибся. И лишь один старичок с клиновидной седой редкой бороденкой сидел на коврике в ногах у своего повелителя. Он что-то шептал ему, изредка жестикулируя. Причем дважды показал в сторону пленника.

О чем шел разговор, Павел понять, конечно, не мог. И язык был незнаком, да и слишком тихо говорил старик. Когда тот закончил, хан по-прежнему молчал. Если бы не боль во всем теле, то всю эту обстановку можно было бы принять за какую-то инсценировку, розыгрыш. Павлу на миг даже представилось, что вот-вот откроется полог шатра, зайдет сюда какой-нибудь кинорежиссер, одетый нормально, как принято в родном двадцатом веке, и скажет: «Снято».