Впеpеди - вечность - [7]

Наверное, я не один такой. Любое человеческое существо мужского пола и нормальной ориентации испытывало нечто подобное. Только одни научились перешагивать барьер немыслимого, подходили, заговаривали и в конце концов, не мытьем так катаньем, не с первой попытки так с трехсотой, чего-то добивались. А другие, потрусливее, сами разбивались об этот барьер. Из них выходили либо маньяки, которым легче убить женщину, чем познакомиться с ней, либо такие, как я — тихо загрызшие самих себя.

— Ну зачем же так мрачно!

Я вздрогнул. Голос раздался совсем близко, хотя мне казалось, что вокруг ни души. Впрочем, может быть, еще мгновение назад никого и не было. Теперь же у обочины дороги, небрежно подпирая плечом полосатый столбик с табличкой «Здесь копать некуда», стоял черт.

Он был в светлом щеголеватом плаще и шляпе, прикрывающей рога, подмышкой держал пергаментный свиток, очень похожий на свернутую в трубку газету, словом — ничем не отличался от прохожего, поджидающего на остановке автобус. Вот только под шляпой, там, где должно быть лицо, клубилась мутная тьма с горящими угольками вместо глаз.

Ну вот и все, подумал я. Это за мной.

— Помилуйте! Откуда такие черные мысли? — сейчас же отозвался он. Никто вас никуда не потащит помимо вашей воли! Неужели непонятно?

— Правда? — обрадовался я, но тут же отступил с опаской. — А вы это… серьезно?

— Можете мне поверить, — он кивнул. — Мы, конечно, применяем силу в некоторых случаях, но к интеллигентному, тонко чувствующему человеку никогда! Я вот послушал ваши рассуждения о женской недоступности и получил, можно сказать, истинное наслаждение…

— Мои рассуждения? — я растерянно огляделся. — Но я ничего такого…

— Я имею в виду ваши размышления. О славе, о богатстве, о барьере между женщиной и маньяком, и все такое… Это бесподобно!

— А вы разве читаете мысли?

— Разумеется! — во тьме лица проступила улыбка. — Это наша обязанность. Должен признаться, не всегда приятная. Такие типы иногда попадаются! — он пощелкал когтем по пергаментному свитку, словно в доказательство. — Поэтому мы очень дорожим каждым культурным, образованным клиентом. Они у нас, я бы сказал, на вес золота… если бы мы золотом канавы не засыпали.

— Вы, наверное, шутите, — я смущенно улыбнулся в ответ, невольно испытывая к нему доверие. По всему видно, что он не мелкий бес, однако, не чинясь, беседует с рядовым покойником. Казалось бы, какая ему разница, рогатому — интеллигент, не интеллигент? Все мы для них грешники, пыточный материал…

— Ну что вы! — черт замахал руками.

Я, краснея, вспомнил, что он читает мои мысли.

— Нас почему-то считают пыточным ведомством. — сказал он. — Это не совсем верно. Мы — ведомство страдательное. Не такое уж удовольствие рвать вам ребра и высверливать зубы, поверьте! Нам важна реакция глубокое раскаяние и страдание с полной отдачей. Кто же другой умеет страдать так глубоко и сильно, как культурный, образованный человек? Никто, уверяю вас! Пролетарии — что? Визжат, и только! То есть, я не хочу никого обидеть и под пролетариями разумею людей неимущих, прежде всего, в духовном отношении. Этих хваленых «нищих духом». Такой будет хоть целый год извиваться на сковородке, а дай ему передышку — тут же пойдет и напьется. И даже не задумается, за что терпел муку!

Черт сердито смял пергаментный свиток и сунул его в карман.

— Другое дело — интеллигентный человек! — голос его потеплел. — К нему не успеешь еще с вилами подойти, а он уже переосмыслил всю свою жизнь, вынес себе суровый приговор истории и, заметьте, исправно по этому поводу страдает! Ну разве не прелесть? Такому человеку мы просто не можем не пойти навстречу.

— В каком это смысле — навстречу? — осторожно спросил я.

— Да в самом прямом! Нам ведь известны и ваши тайные мечтания, и досада, что ничего не удалось успеть при жизни. Почему бы, черт побери, не дать вам шанс?

— Спасибо, — сказал я. — А как это?

— Да очень просто! Прежде всего, давайте-ка уедем отсюда. «Двинем туда, где море огней!» — пропел он. — Вот, как раз, и автобус…

К моему изумлению, послышался кашель мотора, простуженный посвист резиновой гармошки, и грязно-желтый «Икарус»-колбаса гостеприимно распахнул прямо перед нами одну створку двери. Вторую створку, видимо, заклинило, она могла только нервно подергиваться.

— Прошу! — сказал мой вежливый собеседник. — Да не бойтесь, это не «воронок»!

Мы вошли в салон. В глаза сразу бросилось печальное его состояние: не хватало многих сидений, а те, что остались, были изорваны и погнуты. Впрочем, народу в автобусе ехало немного. На задней площадке галдела толпа молодежи, остальные пассажиры расселись по одному, пряча лица в воротники от стылого встречного ветерка. Я только теперь заметил, что стекла выбиты почти во всех окнах, кое-где в рамах чудом еще держались длинные иззубренные языки — осколки. Никого из пассажиров это, по-видимому, не тревожило.

— При наших расстояниях поневоле приходится обзаводиться общественным транспортом! — с затаенной гордостью сказал черт, усаживаясь рядом со мной.

— Откуда здесь автобус? — спросил я.

— С моста упал, — пояснил он не совсем понятно.