Возвышение Сайласа Лэфема - [10]

— На моем участке ничего такого нездорового нет, — ответил Лэфем даже с неким удовольствием. — Я справился, прежде чем купить. Думаю, что воздух на Бэк-Бэй не хуже, чем здесь. Этот участок я купил для тебя, Перри; думал, что когда-нибудь тебе захочется там строиться.

— Вот еще! — сказала миссис Лэфем, в душе очень довольная, но не намеренная это показывать. — Мне сдается, что ты сам хочешь там строиться. — Она невольно приблизилась к мужу. Они любили разговаривать этим грубоватым тоном. Так выражается в Новой Англии полное доверие и нежность.

— Выходит, хочу, — сказал Лэфем, не претендуя уже на альтруизм. — Мне всегда нравилась набережная Бикона. Для дома лучше места не найти. А когда-нибудь позади этих домов пройдет дорога, между ними и водой, тогда участок будет стоить столько, что этим золотом его хоть вымости. Мне уже предлагали за него вдвое больше, чем я сам отдал. Вот так! Не хочешь как-нибудь перед вечером проехаться туда со мной?

— Мне и тут хорошо, Сай, — сказала миссис Лэфем, растроганная вниманием мужа. Она тревожно вздыхала, как всякая женщина перед лицом больших перемен. Они часто поговаривали о перестройке дома, где жили, но до дела не доходило; часто говорили и о постройке нового дома, но всегда разумели дом в сельской местности. — Лучше бы тебе продать этот участок.

— И не подумаю, — отрезал полковник.

— Не очень мне хочется менять всю нашу жизнь.

— Пожалуй, мы и там сможем жить как здесь. Разные живут люди на Бикон-стрит, не воображай, будто одни только важные персоны. Я там одного знаю: выстроил дом на продажу, а жена даже прислугу не держит. Захочешь, будешь жить там с шиком, захочешь — нет. По-моему, мы и сейчас живем не хуже многих из них, и стол у нас не хуже. А если уж на то пошло, кто больше имеет права на шик, чем мы?

— Ну, а я не хочу строиться на Бикон-стрит, Сай, — кротко сказала миссис Лэфем.

— Воля твоя, Персис. Мне тоже не к спеху переезжать.

Миссис Лэфем похлопывала чеком по ладони левой руки. Полковник все еще глядел ей в лицо, следя за действием яда честолюбия, который он искусно влил.

Она снова вздохнула — уступая.

— Что ты делаешь нынче вечером?

— Прокачусь по Брайтон-роуд, — сказал полковник.

— Я бы, пожалуй, не прочь проехаться с тобой, — сказала жена.

— Идет. Ты еще не ездила на этой кобыле, Перри. Хочу хоть раз при тебе разогнать ее как следует. Говорят, снег уже лег плотно, катанье будет первейший сорт.

В четыре часа пополудни, на холодном и ярком зимнем закате, полковник и его жена медленно ехали по Бикон-стрит в легких высоких двухместных санях, где они едва умещались. Он сдерживал лошадь, пока не пришло время погнать, и она пружинисто перебирала ногами по снегу, поворачивая в сторону свою умную голову и прядя ушами, а когда вздергивала головой, из ноздрей вырывался пар.

— Резвая, ничего не скажешь, — с гордостью сказал полковник.

— Да, резвая, — согласилась жена.

Мимо них быстро мчались сани, и они давали себя обогнать с обеих сторон. Они ехали по красивейшей улице, сужавшейся к ровной линии горизонта. Они не спешили. Кобыла шла легко, а они говорили о домах, тянувшихся по обе стороны. Их вкус в архитектуре был примитивным, и их восхищало самое безобразное. Во многих окнах виднелись женские лица; по временам какой-нибудь молодой человек быстро снимал шляпу и кланялся, отвечая на приветствие из окна.

— А ведь наши девочки недурно бы выглядели за этими большими стеклами, — сказал полковник.

— Да, — мечтательно сказала жена.

— А где тот молодой человек? Он тоже заезжал к нам?

— Нет, он провел зиму у приятеля, у которого ранчо в Техасе. Кажется, думает чем-то заняться.

— Да, профессии джентльмена придет конец не в нашем поколении, так в следующем.

Об участке они не говорили, хотя Лэфем отлично знал, зачем жена поехала с ним, и она знала, что он это понимает. Пришло время, когда он пустил лошадь шагом, а потом почти остановил ее, и оба они повернули головы вправо, где сквозь пустой участок виднелся замерзший Бэк-Бэй, часть Лонг-Бридж, крыши и дымовые трубы Чарлстона.

— Да, вид красивый, — сказала миссис Лэфем, снимая руку с вожжей, где бессознательно держала ее.

Лэфем, ничего не говоря, пустил лошадь.

Саней становилось больше. На Мельничной Плотине было трудно удерживать лошадь на неспешной рыси, которой он ее пустил. Справа и слева от них простирался красивейший пейзаж, а закат пылал все ярче над неровной линией низких холмов. Они пересекли Мельничную Плотину и въехали в Лонгвуд; здесь, начиная от гребня первого холма, двумя бесконечно длинными рядами неслись в обе стороны тысячи саней. Некоторые седоки уже гнали вовсю, мелькая между экипажами, медленно двигавшимися по краям дороги. Время от времени проезжал грузный конный полисмен, возвышаясь на маккленанском седле, жестами направляя движение и держа его под оком закона. Это было то, что Бартли Хаббард назвал в своей статье «карнавалом элегантности и веселья на Брайтон-роуд». Но большинство седоков в элегантных санях так непохожи были на людей из высшего общества, что можно было только дивиться, кто они и откуда у них деньги; а веселье, по крайней мере у мужчин, выражалось, как у полковника Лэфема, в суровой, почти свирепой напряженности; женщины храбро старались показать, что не боятся. Наконец полковник, сказав: «Сейчас я ее пущу вовсю, Перри», — приподнял и легко опустил вожжи на спину кобылы.