Возвратный тоталитаризм. Том 2 [заметки]

Шрифт

Интервал

Впервые публиковано: Неприкосновенный запас. 2017. № 6 (116). С. 154–172.

Указом Путина создана правительственная комиссия по празднованию во главе с руководителями государства и директорами академических институтов и университетов, утвержден план юбилейных мероприятий, координируемых Российским историческим обществом под руководством бывшего спикера Госдумы С. Нарышкина, ныне директора Службы внешней разведки РФ (URL: https://historyrussia.org/images/documents/plan100letrevolution.pdf), в который включено более 100 различных мероприятий – выставок, круглых столов, изданий и пр. Празднование открывается выставкой иконы «Державная заступница России». (URL: http://rushistory.org/images/documents/0001201612200017.pdf). Сам по себе этот план представляет собой чисто бюрократическую разнарядку заданий для различных госучреждений (институтов РАН, музеев, библиотек и др.), которые должны представить свои экспозиции и программы конференций к этой дате. Установки кремлевских политтехнологов (как надо понимать и разъяснять населению эти события) заданы идеологической повесткой русского консерватизма, ставшего основой путинского политического курса. По словам патриарха Кирилла, интеллигенция, «совершив страшные преступления против веры, против Бога, против своего народа, против своей страны», несет «основную вину не только за революцию 1917 года», но и «за все то, что произошло в ХХ веке» (URL: http://www.interfax.ru/russia/555912). В ответ на эту насаждаемую повестку появилось некоторое количество выступлений как либеральных публицистов и историков (Л. Млечина и др.), так и крайне правых, если не сказать черносотенцев, на таких телевизионных каналах, как НТВ, «Царьград», «Звезда» и др.

Можно вспомнить оттепельный фильм «Коммунист», песню Б. Окуджавы о «комиссарах в пыльных шлемах», множество фильмов эпохи застоя, от «В огне брода нет» до авантюрно-приключенческих лент о революции, вроде «Неуловимых мстителей» и т. п.

Не случайно, эмблемой партии Гайдара был выбран Медный всадник – конная статуя Петра I – царя-европейца, силой насаждавшего западные формы управления и образа жизни. Попытки поднять символическое значение Февральской революции, открывавшей путь к развитию в духе западноевропейской демократизации, не удались: «Едва ли сами реформаторы сознавали важность февральских событий. Они апеллировали не к этому времени, а к эпохе Александра II – царя-освободителя, отменившего крепостное право в 1861 году» (Кара-Мурза А. А. Деятели Февраля скорее пытались погасить революцию, нежели разжечь ее // Эксперт. 2017. № 10. С. 46).

Общественное мнение – 2016. М.: Левада-Центр, 2016. С. 253.

Булдаков В. П. От утопии к катастрофе: как Россия прельстилась революцией. URL: https://www.rbc.ru/opinions/politics/09/03/2017/58bec41e9a7947094e610fb9. На «тезисе, что это “либералы развалили Россию” <…> сошлись и охранители, пытающиеся сбросить с себя вину за русскую катастрофу, и большевики» (Кара-Мурза А. А. Указ. соч. С. 47).

«Февральская революция 1917 года была общедемократической по своему содержанию и ее поддержало абсолютное большинство народа» (Кара-Мурза А. А. Указ. соч. С. 47).

Как было сказано по этому случаю в указе президента Ельцина: «В целях смягчения противостояния и примирения различных слоев российского общества».

Общественное мнение – 2004. С. 167. Табл. 21.12.1–21.12.2; но уже в 2005 году доля одобряющих отмену праздника 7 ноября поднялась до 27 %, а число осуждающих пропорционально снизилось. См.: Общественное мнение – 2005. С. 183. Табл. 24.7.

Когда употреблялось слово «революция» (без определений и дополнений), то всем было понятно, что под этим подразумевалось не что иное, как Великая Октябрьская социалистическая революция или ее более широкий контекст – Гражданская война и период военного коммунизма (до НЭПа).

От первой русской революции 1905 года в массовом сознании почти ничего не осталось. Хотя символически события того времени уже в первые советские годы осели в названиях улиц, площадей, фабрик, к 1960-м годам семантика этой топонимики рутинизировалась и стерлась до неопознаваемости. С крахом советской власти пошла новая волна переименований и возращения прежних, дореволюционных названий, что уничтожило следы и связи не только с 1905-м, но даже с 1917 годом. Мало кто сегодня мог бы сказать, почему то или иное место носит такое название. В провинции советские названия (как и памятники Ленину, Кирову и другим советским деятелями) остались почти нетронутым. В столицах возвращение дореволюционных названий заметно лишь в центре города. Но в Москве остались и Красная Пресня, и площадь Восстания, Октябрьская площадь, станции метро «1905 года», «Бауманская», «Баррикадная», «Площадь Революции», не говоря уже о Ленинском проспекте, Ленинградском вокзале и других топонимах. Единственной фигурой из событий 1905 года, которая поднята на щит кремлевскими политтехнологами, был премьер-министр царского правительства П. Столыпин. Забыто, что с его именем связано подавление революции, роспуск первого русского парламента, военные суды и казни. В современной политической риторике осталась его звонкая фраза: «Им [оппозиции] нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия», ставшая девизом консервативного объединения политиков и экономистов «Столыпинский клуб».

И смысл (содержание), и ход исторических событий в феврале – мае того года всегда подавались в тенденциозно-одностороннем изложении: только как последовательная реализации партией Ленина плана подготовки к вооруженном восстанию, неизбежность которого обоснована научными выводами марксизма. В школах или в вузах, в университетах почти никогда не упоминались какие-либо другие политические деятели, кроме деятелей РСДРП(б). Была тщательно обойдена и искажена роль Л. Троцкого, старых большевиков, репрессированных в годы сталинского террора. Трактовка революционных событий была задана каноном сталинского «Краткого курса ВКП(б)». И именно эта схема исторического процесса, усвоенная массовым сознанием, воспроизводится сегодня, отражаясь в стертом виде в данных исследований общественного мнения.

Из государственного стандарта знаний по истории для средней школы убрано понятие «Великая Октябрьская социалистическая революция 1917 года».

Юбилей предоставляет для аналитика возможность эксперимента: сопоставляя пропагандистские и организационные усилия власти и различных социальных сил, стремящихся влиять на нее, можно оценить потенциал и характер влияния на массовое сознание идеологических механизмов, используемых разными институтами и социальными группами в посттоталитарном государстве для реализации своих интересов.

За 15 лет число тех, кто полагал бы не только правильным, но и возможным такой вариант политической эволюции, сократилось с 22 до 16 %. Свою роль, помимо долговременных факторов, здесь сыграл эффект патриотической мобилизации и эйфории, вызванной аннексией Крыма и антизападной пропагандой.

Иллюстрацией этого тезиса может служить история с диссертацией В. Мединского, министра культуры (в 2012–2020 годах).

СССР до 1961 года был даже формально страной с преимущественно крестьянским населением, а если принять во внимание образ жизни в малых и отчасти даже в средних городах, то это преобладание крестьянской ментальности сохранялось вплоть до конца 1970-х годов.

Это обстоятельство постоянно подчеркивает в своих работах один из лучших российских демографов А. Вишневский. См.: Вишневский А. Г.. Серп и рубль. Консервативная модернизация в СССР. М.: ОГИ, 1998. Гл. 2–3.

Индифферентность общества к проблематике революции можно объяснять по-разному, в том числе и демографическими причинами. За четверть века, прошедшую с момента распада СССР, в жизнь вошло новое поколение молодых людей, не имеющих непосредственного опыта советской жизни, тотального характера идеологической обработки населения, а потому равнодушных к символам ушедшей эпохи.

Популярность Дзержинского объясняется последовательной практикой «очеловечивания», «гуманизации», «утепления» его образа фанатичного и жестокого руководителя ВЧК, борца с детской беспризорностью, созданного уже после его смерти советской пропагандой, кинематографом и вошедшего в школьные учебники и популярную литературу. Поэтому отношение к нему всегда было позитивным, симпатию высказывали 45 %, но к 2017 году доля таких мнений сократилась до 16 %, правда, показатели антипатии не изменились. Это указывает на устойчивую, хотя и незначительную величину группы людей, более или менее знакомых с литературой о деятельности репрессивных органов большевистской власти.

Доля симпатизирующих и сочувствующих Николаю II выросла с 4 % в 1989 году до 17–18 % уже в конце 1990-х годов, и одновременно снизилось выражение презрения и антипатии, характерные для всего советского времени (табл. 122.2–123.2). Этот эффект следует отнести не только к его прославлению РПЦ (в 2000 году царь был причислен к лику святых и признан мучеником и страстотерпцем), но и к изменению отношения к императорской фамилии российских властей. Еще во времена правления Ельцина власть и церковь начали пытаться установить преемственность постсоветской России с дореволюционной, «найти в этом национальную идею». О Колчаке снят художественный фильм, получивший весьма одобрительный отзывы и хорошую зрительскую аудиторию. В центре фильма были годы Первой мировой и Гражданской войны, хотя Колчак стал известен до этого, прежде всего как океанограф и полярный исследователь, а также как удачный флотоводец, военный и морской министр. То, что такое отношение к антибольшевистским деятелям не случайность, а отражение определенных сдвигов в общественном сознании, происходящих в ходе поисков новой легитимности российской власти, подтверждают и данные опроса 2005 года, свидетельствующие о росте позитивного отношения к генералу Деникину – одному из организаторов Белого движения, рисуемого советскими пропагандистами, писателями, кинорежиссерами в самых черных красках. См.: Общественное мнение – 2005. С. 181. Табл. 23.47.

Из немногочисленных новейших работ или дискуссий о фигуре Ленина можно привести монографию: Котеленец Е. А. Битва за Ленина. Новейшие исследования и дискуссии. М.: АИРО-XXI, 2017.

«Ленин – гриб» – телевизионный сюжет-мистификация, подготовленный музыкантом Сергеем Курехиным и журналистом Сергеем Шолоховым и впервые показанный в январе 1991 года в телевизионной передаче «Пятое колесо» по ленинградскому телевидению.

О роли научного сообщества: «В новейшей историографии революции констатируется общее недоверие к теории, стремление уклониться от решения общих вопросов <…> В результате в современной российской историографии мы имеем постоянный “конфликт интерпретаций”: доказательное знание подменяется идеологическими схемами интерпретаций <…> эта историография не предлагает новой методологии, во многих отношениях остается в плену старых советских стереотипов, воспроизводя их с помощью иного понятийного инструментария» (Медушевский А. Н. Политическая история русской революции. М.; СПб.: Центр гуманитарных инициатив, 2017. С 12–14). «Автор убедился <…> в консерватизме и практической нереформируемости российской академической бюрократии» (Там же. С. 27).

Левада Ю. А. Ищем человека… С. 248.

Арендт Х. О революции. М.: Европа, 2011. Следуя за Арендт, мы можем (должны) рассматривать революцию как разрушение самодержавия или как освобождение от старого порядка (первый период) и как точку отсчета или основание нового общественного порядка (второй период). Проблемы возникают как раз в связи с вопросами «свободы», поскольку установившийся после революции порядок меньше всего может трактоваться как свобода. Сами основатели советского государства говорили не о свободе, а о диктатуре как условии строительства нового государственного порядка, в рамках которого уже затем могло формироваться и выращиваться принципиально новое общество.

Статья написана в 2017 году. В данной статье представлены результаты социологических исследований, проводившихся с 1989 по 2017 год коллективом «Левада-Центра». Все приводимые ниже данные опросов общественного мнения получены по общенациональным репрезентативным выборкам, отражающим структуру российского населения по основным социально-демографическим характеристикам (пол, возраст, образование, этнический состав, типы поселений, занятость и т. п.). Все опросы, касающиеся данной тематики – отношения к Сталину, репрессиям и тому подобные проводились в порядке собственной инициативы «Левада-Центра» (не были заказными) и финансировались из его собственных средств. Распределения приводятся в процентах к числу опрошенных.

Пример такого рода – выступление Путина на заседании Совета Безопасности в октябре 2012 года. Он заявил: «Нужно совершить такой же мощный комплексный прорыв в модернизации оборонных отраслей, как это было в 30-е годы прошлого века» (URL: www.gazeta.ru/politics/2012/08/31_a_4747493.shtml; см. также: URL:.http://globalconflict.ru/analytics/5276-putin-xochet-modernizaciyu-kak-u-stalina).

Д. Гросс подчеркивал, что мифы – это объективации воззрений и верований группы; они не могут быть ни истинными, ни ложными (поэтому их нельзя опровергнуть), а также быть представленными в детализированном виде (разделенными на части), их назначение быть значимыми, быть образами действия (action-images). См.: Gross D. Myth and Symbol in Georges Sorel // Political Symbolism in Modern Europe. N.Y; L.: Transaction, 1982. P. 104–105.

Группы с более или менее определенными взглядами и позициями распределились примерно по третям: 34 % считают, что «избавилась», против 34 % тех, кто полагает пока еще «преодолевает» или «никогда не преодолеет», и 32 % тех, кто считает это «не нужным» или отказывается от ответа.

В последние годы государственная политика в отношении прошлого стала открыто делать упор на эклектическом соединении самых разных лозунгов и символов национального, имперского величия, объединяя в одном ряду Сталина и православных иерархов, князя Владимира и Ивана Грозного, советских полководцев и белых генералов, антипольскую риторику (изгнание поляков из Москвы в 1612 году, поход Красной Армии 1920 года на Варшаву) и войну на Кавказе и т. п.

Основательную критику пропагандистских и массовых мифов о Сталине см.: Орешкин Д. Б. Джугафилия. М.: Мысль, 2019.

Открытый вопрос, то есть опрашиваемые люди сами называли те или иные фигуры, а не выбирали, как это делается во многих случаях, из предлагаемого социологами списка.

Для сравнения: Махно и Керенский – по 19 %, Колчак – 22 %, Троцкий и Николай II – по 10 %, Ленин – 5 %, Дзержинский – 4 % и т. п. Среди тех революционеров, кто, напротив, вызывал «симпатию», первые позиции занимали: Ленин – 67 %, Дзержинский – 45 %, Бухарин – 21 %, Троцкий – 15 %, Махно – 8 % и лишь затем Сталин – около 8 %.

Основной тон в позитивных установках по отношению к Сталину можно описать как «уважение» (но не «восхищение» и не «человеческую симпатию», что говорит об отсутствие важнейших ценностно-эмоциональных признаков «харизматичности» в его нынешнем образе). Типичная реакция неосталинистов сегодня находит выражение не в официальной прессе или на телевидении, а в социальных сетях. См., например: Правда о Сталине и его Советской эпохе. Иосиф Сталин назван самым великим человеком в мире. 25.02.2017. URL: https://vk.com/wall154448564_3226.

См.: Гудков Л. Д. Миф о Сталине и проблема «стабильности» посттоталитарного режима // Гудков Л. Д. Абортивная модернизация. С. 491–503; Его же. Историческое бессилие // Новая газета 04.04.2008; Его же. Безответственность власти // Ведомости. 30.09.2009.; Его же. Мы ему не братья и не сестры. А он нам не отец // Новая газета. 23.05.2011; Его же. Дефицит легитимности путинского режима: Игры со Сталиным // Società totalitarie e transizione alla democrazia. Saggi in memoria di Viktor Zaslavsky. Bologna: Il Mulino, 2011. P. 431–456.

«Этот термин в 1950-е годы получил условное, эвфемистическое, а на деле – фальшивое значение: тоталитарный режим – это куда сложнее и страшнее, чем славословие Сталину. А нас на 10 лет заняли обсуждением вопроса, кто был виноват, Сталин или Ленин?» (Левада Ю. А. Это было уникальное историческое явление // Шестидесятники. М.: Фонд «Либеральная миссия», 2007. С. 39. URL: https://liberal.ru/wp-content/uploads/legacy/files/articles/1966/60-desyatniki.pdf).

Как раз за ним последовало поколение, период социализации которого пришелся на брежневский застой с его тихой реабилитацией Сталина, окончательным отказом от коммунистической идеологии и утверждением русского или имперского национализма как идеологического суррогата прежней тоталитарной миссионерской идеологии – поколение нынешнего руководства страны (Путина, Иванова, Сечина, Сердюкова и др.).

Соотношение допускающих повторение массовых репрессий и не верящих в такой сценарий политического развития страны составляет сегодня 1:2 (24 к 51 % при 25 % «затруднившихся с ответом»). Большинство россиян в действительности не хотят знать ничего как о сталинской, так и о последующей советской эпохе, хотя декларативно говорят об обратном. Доля собственного чтения (книг, журналов, художественных сочинений, воспоминаний, относящихся к сталинскому времени) в структуре массового чтения сократилась за двадцать лет с 58 до 26 % (при том, что читать вообще стали гораздо реже, число «нечитателей» за этот период выросло втрое – с 20 до почти 60 %).

См. главу «Время и история в сознании россиян»: Наст. изд. Т. 1. С. 622–809. Следуя этой же линии, внутри Русской православной церкви не затихают разговоры о возможности церковной канонизации Сталина.

Опросы молодежи, касающиеся качества преподавания в школе, в том числе преподавания истории, свидетельствуют о том, что на уроках истории в наших школах много узнать о сталинском времени и тем более о массовых репрессиях нельзя. От 75 до 80 % опрошенных данной категории заявили, что они не получили об этом никаких знаний или получили «слишком мало» (июль 2005 года, N = 2000). Более поздние опросы уже всего населения подтверждают эти данные: в 2011 году 72 % заявили, что о сталинских репрессиях они имеют «самое общее представление» и знают, по их словам, «мало», 12 % вообще ничего не знают. Однако это не мешает основной массе (80 %) быть довольным качеством обучения истории, теми знаниями, которые они или их дети получили в школе (2008 год). Другими словами, существует равновесие между запросами на знание истории страны и предложением, обеспечивающим разгрузку от «ненужных вопросов и напряжений».

Вслед за новыми, «правильными» учебниками истории государственное телевидение – основной инструмент путинской пропаганды – стало показывать бесконечные сериалы о тайнах кремлевской жизни, интригах и заговорах в ближайшем окружении диктатора, его душевных терзаниях и «религиозных исканиях» (например, «Сталин. Live», шедший в 2007–2010 годах), пропагандистские ток-шоу, например «Имя России», в котором Сталин показан как главный символ величия России, синоним национальной славы. Эти передачи продолжили тематику и даже жанровые особенности появившейся еще в 1990-е годы обширной тривиальной литературы о нем, его привычках и вкусах, его окружении и любовницах, где Сталин подан то как национальный гений и вождь, спасающий Россию от фашизма или иностранного влияния, в том числе еврейского заговора, то, напротив, в качестве тайного маньяка, конспиратора, одержимого идеей тотального могущества и личной власти, инициатора тайных интриг и пр. Сами по себе подобная литература и телепередачи могли и могут быть апологетическими, разоблачительными или развлекательными, даже стебными, продолжающими жанровую линию анекдотов 1970–1980-х годов, как это представлено, например, в «6 кадрах», но во всех случаях они не затрагивают структуру и суть стереотипа: изображения Сталина всегда носят крайне жесткий характер – маршальский мундир с большими звездами на золотых погонах, грузинский акцент и трубка выполняют все функции, которых требует эта роль. Эта маска сама по себе несет все латентные, подразумеваемые смыслы, которые делают визуальной и ощутимой «харизму» вождя, отделенного невидимым барьером мифа от обычных людей и даже своего окружения. (Если бы это было нужно для каких-то целей, то режиссеры заставляли бы идти Сталина в сортир или в ванну исключительно в мундире и при Звезде героя СССР). Важно, что даже при самой плоской сюжетной ситуации, этот персонаж входит в кадр в ореоле страшного знания о нем и его эпохе. Конечно, масштабы распространения подобной продукции ограничены периферийной в социальном и культурном плане средой, в которой доживают остатки прежних мифов. Но именно эта среда и является складом, где хранятся элементы подобных мифов. Такого рода книги и передачи могут быть внешне даже как бы антисталинскими или с большими включениями фактического материала о репрессиях, однако, в конечном счете интерпретация Сталина в них будет близка к позиции, сформированной ЦК КПСС вскоре после доклада Хрущева на ХХ съезде и остающейся неизменной до сих пор: Сталин виновен в незаконных репрессиях («перегибах»), но лишь подобными средствами можно было создать такую великую сверхдержаву, как СССР.

«Общество потребления» – это не «средний класс» в западном смысле слова, с которым у нас обычно путают это явление. Гратификации российского потребителя гораздо слабее связаны с условиями признания индивидуальных достижений, с индивидуалистической этикой, чем в западных обществах (следует учитывать само различие институциональных систем, задающих признание и смысл труда). Российская рыночная экономика остается сильнейшим образом зависимой от власти, в ней огромное значение приобретают распределения административной ренты и коррупционных ресурсов, деформирующих общественный смысл «достижения». Потребление в сегодняшней России теснейшим образом связано с демонстрацией статуса, социального престижа как выражением социальной ценности индивида, то есть с «подсознанием» дефицитарного социалистического общества. «Общество» как апеллятивная инстанция здесь, в отличие от среднего класса в странах завершенной модернизации, сохраняет свой адаптивный и зависимый (по отношению к политической системе) характер. Поэтому верхний уровень коллективных ценностей, комплексов представлений, символов не связан с ценностями частной жизни и существования, не зависит от них и остается государственно-патерналистским и предельно консервативным.

Одна моя знакомая рассказывала о своем приятеле, между прочим, кинорежиссере, который на просмотре фильма «Страсти Христовы» Мела Гибсона во время сцены в Гефсиманском саду наклонился и спросил ее: «А чего он так парится? Что происходит?».

«Каждый период обычно находит свое “оправдание” в отрицании предшествующего правления и расправах с его элитарными структурами. Функции отсутствующей традиции (как элемента легализации и поддержки существующего порядка) восполняются квазиисторической мифологией» ([Левада Ю. А.] Введение. Элитарные структуры в постсоветской ситуации // Гудков Л. Д., Дубин Б. В., Левада Ю. А. Проблема «элиты» в сегодняшней России. М.: Мысль, 2007. С. 5). Ранее кто-то из русских философов уподобил этот феномен русской истории «луковице»: исторический слой снимался при очередном катаклизме и уходил один за другим, не меняя строения всего целого.

Mitscherlich A., Mitscherlich M. Die Unfähigkeit zu trauern. München: Piper, 1967.

Огромную работу ведет негосударственное издательство РОССПЭН, выпускающее многотомную (свыше 220 книг) серию работ отечественных и зарубежных историков и политологов «История сталинизма» (за последние годы вышло несколько десятков книг), но тираж этих работ обычно не превышает 1000–2000 экземпляров, они дороги, а потому малодоступны для преподавателей школ и университетов, особенно в провинции, где уровень жизни в два-три раза ниже, чем в Москве.

Это хорошо понимали религиозные мыслители, использующие библейские сюжеты как способ этической рационализации существования. Например, такой ход рассуждения: Господь не потому уничтожил Содом и Гоморру, что их жители грешили, а за то, что они хотели сделать грех законом (все грешны, но надо сознавать что грех – это грех, отклонение, а не норма, не закон).

В данном случае, учитывая особый моральный аспект «проблемы Сталина», их можно объединить в одну категорию.

В ноябре 2012 года добавлен вариант ответа «ничего не знаю о репрессиях» и фиксировался отказ от ответа на этот вопрос, поскольку с изменением общей атмосферы в стране многие респонденты явно старались уклониться от разговоров на темы, которые могли восприниматься как «слишком опасные». Подобное добавление в «меню» предлагаемых в анкете вариантов ответа существенно снизило долю ответов «это политическое преступление» (на 14 пп.). Так или иначе влияние апологетов Сталина к этому времени становится все более ощутимым (с 2007 по 2016 год число тех, кто считает, что репрессии были «политически необходимыми», выросло с 9 до 26 %).

Такая особенность артикуляции «ценного» или «значимого» присуща не только рассматриваемому «сталинскому комплексу», но и любому выражению «ценностей», включая, видимо, и ценности частной жизни. Слабость российского «общества» как системы коммуникативных, прежде всего обменных и правовых, отношений стерилизует авторитетность групп и институтов, претендующих на функциональную автономность, а значит, и независимость от структур господства (ограничивая влияние элит любого рода: культурных, научных, религиозных, образовательных, экономических и т. п.), что отражается, соответственно, на признании значимости тех ценностей, которыми они конституируются. Зависимость от власти предполагает обязательное государственное санкционирование выражения любых ценностей, то есть принуждение к определенному способу действия. Не надо путать этот способ артикуляции ценности с тривиальным мнением о том, что у любого народа в истории свои злодейства, ставшие фактом истории, и тем самым вошедшие в историческую «память» страны. Речь не об этом, и уж точно не у всех народов преступления становятся элементом национальной идентичности. Понятие «современность» (или модерность как типологическая характеристика западной культуры) содержит другие принципы коллективности, впервые отрефлексированные еще Кантом. Протестантская этика, демократия, естественное право или постулаты «Федералиста» не только не предполагают применения насилия для своей реализации, а непосредственно исходят из необходимости его ограничения.

Поэтому неслучайно, что сам набор «самых великих людей всех времен и народов» в общественном мнении России состоит главным образом из великих злодеев – царей, вождей, военачальников, разбавленных именами – символами государственной культуры (Пушкин, Ломоносов, Гагарин, Менделеев, Толстой и т. д.). Тридцать подобных звезд истории первой величины включают Ленина, Сталина, Петра I, Гитлера, Суворова, Жукова, Наполеона, Екатерину II, Кутузова, Ивана Грозного, Александра Македонского и других. Шокирующее попадание в этот список Гитлера (в среднем по всем замерам – 15 место) в этой логике уже не кажется странным. См.: Наст. изд. Т. 2. С. 73–75.

Более того, подобная позиция сама претендует на то, чтобы считаться «моральной». Пример из статьи в «Новой газете», вкладка «Правда ГУЛАГа». Автор пишет о своем деде, дважды прошедшем через лагерь. Заканчивая свой горестный материал, он вздыхает: «Какое право у меня – судить их? Френкеля, деда… Что я понимаю в Аду, где были свои театры и изостудии, мастерские для починки обуви, наилучшие портные, краснодеревщики и слесаря <… > Мне плохо» (Цирульников А. М. Получив орден, он отправился по этапу // Новая газета. 30.11.2012. № 136. С. 13).

Телевидение стало основным источником сведений о том времени, доля кинематографа, которая была очень значительной в позднесоветское время, резко сократилась. На телевидение сегодня приходится около трети получаемых сведений и представлений об эпохе тоталитаризма. Но одновременно в середине 2000-х годов коммерческие издательства погнали поток сталинской апологетики. Одно только издательство «Эксмо» в начале 2010-х годов выпустило несколько книжных серий («Сталинист», «Сталинский ренессанс», «Загадка 1937 года», «Сталин. Великая эпоха», «Перелом истории» и др.), включавших десятки книг о Сталине, мемуаров его телохранителей, «исследований», в которых отрицается сам факт массовых репрессий или искажается их характер и масштабы. Авторы таких книг ставят своей задачей «разоблачить ложь» хрущевского доклада и более поздние антисоветские «мифы» демократов или «клевету» западных историков, «черную легенду» о том, что «в страшном 1937 году» жертвами преступного режима пали «миллионы невинных», или что в ходе политических репрессий были истреблены сотни тысяч ученых, писателей, режиссеров, уничтожена массовая интеллигенция, обезглавлена армия, заключен тайный пакт с Гитлером и пр. Назову лишь некоторые книги из этих серий, выпущенных за 2009–2010 годы: «Имя России: Сталин», «За Сталина! Стратег Великой Победы», «Последние годы Сталина. Эпоха Возрождения», «1937. Антитеррор Сталина», «Сталин – победитель. Священная война Вождя», «Сталин перед судом пигмеев», «Зачем нужен Сталин», «Народная империя Сталина», «Встать! Сталин идет. Тайная магия Вождя», «Живой Сталин», «СССР – цивилизация будущего. Инновации Сталина», «Запрещенный Сталин», «Сталин и Церковь глазами современников: патриархов, святых, священников» и т. п.

Годом раньше, в январе и декабре 1989 года ответы были следующими: «слишком много пишут» и говорят об этом – 28 %, «достаточно» – 47 %, «слишком мало» – 16 %, остальные затруднились с ответом. В декабре того же года цифры начали меняться: «слишком много» – 45 %, «слишком мало» – 36 %. В январе 1993 года мнения были такими: «слишком много» – 47 %, «слишком мало» – 15 %, затруднились ответить – 38 %. Раздражение было отчасти связано с тем, что в 1989–1990 годы значительная (если не большая) часть людей была настроена на полный разрыв с советским прошлом и готовностью принять западную модель демократической и рыночной организации общества и экономики, и поверхностная критика Сталина явно не удовлетворяла людей. Они не согласны были считать Сталина единственным виновником всех бед, которые пришлось пережить народам бывшего СССР (а так думало лишь 8 % опрошенных), а винили всю коммунистическую систему, возглавляемую и символизируемую Сталиным (так считало 38 %). Но примерно столько же респондентов не были склоны винить в них Сталина, считая, что «в истории бывают разные периоды, и жизнь в Советском Союзе при Сталине была не самым худшим из времен» (21 %), или даже, напротив, защищая Сталина от критики и заявляя, что «только благодаря Сталину советскому народу удалось построить сильное, развитое государство и отстоять свою независимость в Великой Отечественной войне» (21 %) (май 1993 года, N = 1600).

Cм. выступления Б. Якеменко, А. Исаева, К. Затулина, А. Пушкова и др. URL: http://www.politonline.ru/groups/4222.htmlhttp://www.politonline.ru/groups/4222.html.

URL: http://www.regnum.ru/news/1392867.html#ixzz1J1yxYGwN.

Левада Ю. А. Ищем человека… С. 111.

Впервые опубликовано: Вестник общественного мнения. 2016. № 1–2. С. 95–125. В основе статьи доклад на XVII Международной конференции «Экономическое и социальное развитие» (М.: НИУ ВШЭ, 19–22 апр. 2016 года). Я благодарю Е. Кочергину за помощь, которую она оказала в процессе подготовки этого материала.

См. характерную «диалектическую» игру в «мы», позволяющую объединять исследователей и высшее руководство, но дистанцироваться от «чиновников» и политиков низшего уровня: Горшков М. К. «Средний класс сегодня в массе своей – бедный»: Интервью директора Института социологии РАН // Коммерсантъ-Деньги. 2016. № 13 (1071). С. 15–17.

Я бы выделил здесь работы Т. И. Заславской, О. И. Шкаратана, Н. Е. Тихоновой, Т. М. Малевой, Л. Н. Овчаровой, очень много сделавших для описания социальной структуры российского общества. Весьма полезной для знакомства российской публики с различными подходами к исследованию социальной стратификации была и остается ранняя монография: Радаев В. В., Шкаратан О. И. Социальная стратификация. М.: Аспект Пресс, 1996.

Примером подобной тщательной и корректной работы можно считать, например, монографии: Тихонова Н. Е. Социальная стратификация современной России: опыт эмпирического анализа. М.: Ин-т социологии РАН, 2007; Ее же. Социальная структура России: теории и реальность. М.: Ин-т социологии РАН; Новый хронограф, 2014, а также сборники статей Института социологии РАН, подготовленные ею совместно с М. К. Горшковым.

См.: Константинова О. С. Динамика статусных самооценок населения России в 1994–2011 году // Вестник общественного мнения. 2012. № 3–4 (113). С. 186–195.

Некоторым исключением можно считать недавнюю дискуссию на круглом столе в «Либеральной миссии» о книге Дарона Аджемоглу и Джеймса Робинсона «Почему одни страны богатые, а другие бедные. Происхождение власти, процветания и нищеты». (М.: АСТ, 2015): URL: http://www.liberal.ru/articles/7049.

Постановка подобных вопросов дана, например, в книге С. М. Липсета «Политический человек: социальные основания политики» (М.: Мысль, 2016), ставшей предметом обсуждения на семинаре «Либеральной миссии» (29.02.2016). URL: http://www.liberal.ru/articles/7036.

Иллюзия успешного транзита поддерживалась в 2000-е годы устойчивым ростом реальных доходов населения (6–8 % в год с 2002 по 2008 год, после кризиса 2009–2010 годов этот рост возобновился в 2011–2012 годах). Консервативная идеология самосохранения действующего режима во многом оправдывалась политикой роста «среднего класса», который виделся кремлевскими политтехнологами гарантом «стабильности» положения в стране. Лукавость этой посылки состояла в том, что «средний класс» рос за счет увеличения госсектора и социальных групп населения, зависимых от власти. Массовые демонстрации протеста в 2011–2013 года разрушили эти иллюзии стабильности власти, что привело к резкому ужесточению внутренней политики, усилению репрессий против оппонентов и независимых организаций гражданского общества, установлению цензуры и монопольного контроля над СМИ, выборным процессом, судебной системой и т. п. Волна патриотической мобилизации и обострившейся конфронтации с развитыми странами Запада, обеспечившие консолидацию населения с властью, окончательно сняли вопрос о среднем классе как концептуальной проблеме развития общества, факторе эволюционной динамики. Уже не только сам факт «средности» при попытках фиксировать социально-структурную идентичность, но и масштабы поддержки руководства страны указывают на исчезновение каких-либо признаков структурной дифференциации и автономизации отдельных сегментов общества, слабость судебной системы как необходимого условия институционализации социального плюрализма. При отсутствии очевидных маркеров социальной дифференциации (появления оформленных больших социальных групп с четким групповым самосознанием, идентичностью, артикулированностью своих интересов, причем не только сугубо материальных, но и «идеальных» – защиты своих коллективных ценностей, отличных от ценностей других групп, соответственно, престижа и авторитета членов группы именно в качестве их обладателей или носителей, репрезентантов этих идеалов и устремлений, статуса и т. п.) не подлежат сомнению микросоциальные и микростатусные различия внутри групп, обусловливающие борьбу или конкуренцию за ресурсы, за признание других членов (большинства в группе). Это показывают все микросоциальные исследования и групповые дискуссии.

Результаты этих замеров представлены в серии статей, опубликованных в 1994–2014 годах в нашем журнале: Косова Л. Б. Представления о статусной динамике и социально-политические установки // Экономические и социальные перемены: мониторинг общественного мнения. 1994. № 4. С. 20–22; Ее же. Разочарование в реформах в различных статусных группах // Там же. 1995. № 4. С. 36–37; Ее же. Социальные реформы и динамика статусов // Там же. 1997. № 6. С. 37–39; Ее же. Деньги или власть? Каналы мобильности в российском обществе // Там же. 1999. № 3 (41). С. 24–26; Ее же. Три меры времени или динамика субъективных оценок статуса // Вестник общественного мнения. 2006. № 2 (82). С. 25–31; Ее же. Общество ненакопления // Там же. 2009. № 31(99). С. 56–64; Ее же. Основания успеха: результаты сравнительного анализа оценок субъективного статуса // Там же. 2014. № 3–4. С. 118–126. См. также: Красильникова М. Д. Социальная динамика в переходных обществах // Там же. 2004. № 5 (73). С. 37–47; Ее же. Динамика общественных статусов за 20 лет // Там же. 2002. № 5 (73). С. 33–39.

Но они также оказываются не только самыми лояльными по отношению к действующему режиму власти, но и самыми закрытыми для общества.

Важно подчеркнуть, что такие колебания оказываются не следствием влияния рынка или циклов экономического подъема и спада, динамики рынка труда, как в развитых странах, а изменениями в политике и распределительных возможностях властей.

Распределение ответов на вопрос: «На какую ступеньку из лестницы в 10 позиций, вы бы поставили себя и свою семью?», если 10 – самая низшая ступень, а 1 – самая высшая.

Источник: Косова Л. Б. Указ. соч. См. также: Ее же. Основания успеха: результаты сравнительного анализа оценок субъективного статуса // Вестник общественного мнения. 2014. № 3–4. С. 118–126.

См.: Хачатуров А. Д. Бедных у нас – две трети страны. Россияне тратят более половины доходов на еду – и готовы дальше затягивать пояса: Интервью М. Д. Красильниковой // Новая газета. 20.04.2016. URL: http://www.novayagazeta.ru/economy/72760.html.

Кувшинова О. В. Средний класс в России увеличивается за счет чиновников и силовиков, обнаружил Независимый институт социальной политики (НИСП) // Ведомости. 04.04.2013. URL: www.vedomosti.ru/newsline/news/10766651/strana_chinovnikov. Как показывают опросы в более высоких статусных и потребительских группах (чаще это маркетинговые исследования потребителей люксовой или дорогой товарной группы – автомобилей, загородных коттеджей и т. п.), по своим идеологическим, политическим или ценностным установкам и ориентациям эта новая путинская «элита» мало или практически ничем не отличается от массы населения (если не считать чисто экстенсивного увеличения параметров потребления – все то же самое, но дороже). Ее представителей можно назвать «нуворишами» или «мещанами во дворянстве», но по социально-антропологическим характеристикам эти люди такие же носители советской ментальности (сознания, сохранившего все травмы и комплексы советской дефицитарно-распределительной экономики), что и основная масса населения. Дальше патримониалистских стереотипов и рамок реальности их запросы и представления не выходят, что, собственно, и составляет главную проблему с точки зрения эволюции посттоталитарной России. Поэтому анализ социальной структуры не требует включения в рассмотрение контекста политических процессов, изменений базовых институтов – суда, гражданского общества, тайной полиции, а стало быть, социально-государственных рамок экономических процессов. Процессы структурно-функциональной дифференциации должны оцениваться и изучаться с учетом выделения специализированных социальных групп, их правовой и социальной автономии, а значит, контекста формирования или подавления институциональных механизмов обмена, коммуникаций в обществе, обязательном условии – становления гражданского общества.

См. об этом также: Овчарова Л. Н. Динамика доходов и неравенство богатства // Семь тощих лет: российская экономика на пороге структурных изменений: Материалы круглого стола / под ред. К. Ю. Рогова. М.: Фонд «Либеральная Миссия», 2016. С. 57. URL: http://www.liberal.ru/articles/7035). При анализе связи дохода и социально-демографических характеристик респондента выделяются два решающих признака, дифференцирующих социальное положение (морфологию) опрошенных: региональные (пространственные, урбанистические, геоэкономические и т. п.) характеристики и полученное образование (главным образом – наличие качественного высшего образования). По сути, это означает слабость и разорванность рынков труда в России, точнее – отсутствие общероссийского рынка труда, единого социально-экономического пространства. Его формирование блокируется и подавляется не столько низким потенциалом горизонтальной мобильности населения (ограниченностью его ресурсов), сколько специфической структурой управления, организацией власти и ее политическими интересами, ограничивающими вертикальную мобильность населения.

Weber M. Wirtschaft und Gesellschaft. Grundriss der verstehenden Soziologie. 5. Aufl. Tübingen: Mohr, 1972. S. 532. «Классы не являются сами по себе общностями (Gemeinschaften – общинами, социальными ассоциациями)» (Ibid. S. 533). «Мы можем говорить о классе там и тогда, где 1) у множества людей проявляется общий специфический причинный компонент их жизненных шансов, и в той мере, в какой 2) этот компонент представлен исключительно интересами владения благами и их приобретения, 3) при условиях рынка товаров или рынка труда (“классовом положении”)» (Ibid. S. 531).

Weber M. Op. cit. S. 531.

«<…> общим для понятия класса следует всегда считать то, что характер (die Art) шансов на рынке является той самой инстанцией, которая представляет собой общее условие судьбы отдельного индивида» (Weber M. Op. cit. S. 532).

«Жизненная судьба» – важное понятие в социологии и мировоззрении Вебера. В моей несколько вольной трактовке оно означает осознание безальтернативности институциональных и этических рамок поведения и существования индивида, понимание предопределенности и границ своего выбора в конкретной, данной, то есть исторически обусловленной ситуации действия. Предопределенность задана выбором ценностей, норм поведения индивида. Примеры «судьбы» – растущая бюрократизация современной жизни, «борьба богов» (неупразднимость человеческих потерь при выборе той или иной ценностной перспективы – конфликта национальных, политических, нравственных, экономических и тому подобных интересов, окрашивающих существование современного человека).

Weber M. Op. cit. S. 177; см. также: Ibid. S. 532, 538–539. Классовая борьба начинается, как пишет Вебер, лишь «с присвоения» этих возможностей.

Таким образом, проблематика социальной морфологии теряет признаки привычной пирамидальной схемы. Если и надо как-то условно визуализировать это новое представление о морфологии общества, то ближе всего к ней была бы «гроздь винограда» – агрегат смежных смысловых миров со своими ценностными и нормативными перспективами, соединенных общими коммуникативными посредниками: рынком, СМИ, знаниями, образованием, аффективными механизмами (искусством) и пр.

Недавний пример: массовое одобрение и поддержка аннексии Крыма и всей антизападной и антиукраинской политики Путина, выражаемые открыто, несмотря на ясно осознаваемые негативные последствия этого политического курса не только для общественного благосостояния России в целом, но и конкретно для самих респондентов. Говорить, что здесь проявляется лишь страх перед возможными репрессиями или в более слабой форме – «неприятностями» лично для респондента, не приходится. Нет оснований сомневаться в сильных коллективных аффектах, захватывающих население в общественных ситуациях такого рода. Так, большинство утверждает, что ответные российские санкции (которые наносят больший урон благосостоянию россиян, чем исходно введенные западными странами) следует сохранять, вопреки явному нарастанию кризиса и снижению уровня жизни, вызванного им.

Weber M. Op. cit. S. 28.

Отсюда часто встречающее недоумение у наблюдателей-несоциологов, тех, кто следит за публикациями «Левада-Центра», по поводу радикального «противоречия», фиксируемого в опросах: безусловный респект по отношению к занимающему высокий пост политику или функционеру (министру, генеральному прокурору, депутату, президенту и т. п.), в сочетании с более или менее откровенной убежденностью в его лживости, аморализме, злоупотреблениях властью, причастности к коррупции и прочим свойствам, которые осуждаются в обществе.

В первую очередь речь идет о материальных интересах – стремлении к увеличению доходов или о защите уже имеющихся активов, собственности. Вебер отделяет от экономических интересов вопросы прав или групповой или корпоративной солидарности, поддержание ценностно-нормативной системы группы, межгрупповых границ и барьеров, поскольку все эти аспекты социальных отношений санкционированы другими институтами. Сама по себе такая постановка вопроса о строении социума заставляет говорить уже не только о непосредственной структуре целевых действий (стремлении к прибыли или повышении цены наемного труда), но и о поддержании определенного социального образа жизни, включающего и образцы «необходимого» потребления. Это, в свою очередь, требует установления «генетических связей» между ценностными представлениями, определяющими «авторитетность» самого социального статуса (власть, престиж, честь, признание достоинства, независимо от личности его занимающего), и идеологическими или религиозными установками, этикой, рамками политических представлений и действий, а также техниками социализации, характером мобильности и многим другим, тем, что предопределяет целевое поведение в сферах, которые воспринимаются как функциональные, как маркирующие группу (поведение капиталистически ориентированных предпринимателей, наемных работников, государственной бюрократии, свободных интеллектуалов и т. п.).

Так, например, он оперирует понятием «демагог», с одной стороны, остраняя античный смысл этого слова путем применения его для описания обстоятельств поведения уже во внегреческих контекстах, допустим, используя его для описания харизматического лидерства – поведения древнеизраильских пророков, а с другой – лишая его негативных коннотаций, характерных для современных политики и словоупотребления. Подобные трансформации исходной семантики слов свойственны и обычной языковой практике: слово «благородство» исходно означало лишь высокое аристократическое происхождение или предполагало облако смыслов, связанных с поведением тех, кто «благороден», однако с течением времени оно все более теряло свой узко сословный смысл (аскриптивный характер), приобретая благодаря этому универсалистские («психологические») характеристики «достойного» поведения человека, оцениваемого этически. В этом случае подобные черты поведения воспринимаются как качества конкретной личности, уже безотносительно к происхождению индивида, даже наоборот, при отрицании зависимости достоинств от родовитости.

Можно добавить – крепостных или «государственно зависимых работников» (В. Заславский), как при социализме. См.: Заславский В. Л. От неосталинского государства до постсоветской России (1970–2000). СПб.: Изд-во ЕУ СПБ, 2019. С. 85–109.

В центре социологии Вебера стояла проблема «судьбы западной рациональности», то есть той уникальной констелляции различных факторов и эволюционных обстоятельств, которые стали причиной возникновения «рациональных» институтов современности: рационального (промышленного, предпринимательского) капитализма, экспериментальной науки, формального права, светских, интенсивно развивающихся искусства и музыки, политики, массового управления, городской организации и других явлений социальной жизни. Поэтому для подобной исторически ориентированной социологии понятие «сословие» (der Stand) было вполне адекватным для решения задач сравнительно-типологического анализа, оперирующего различными конструкциями уходящих или уже исчезнувших социальных форм и сопоставления их с современными типами взаимодействия. Поэтому, если условно исходное понятие der Stand означало эквиваленты различных «закрытых» и иерархических социальных образований (в новой терминологии – «эксклюзивных» социальных взаимодействий), легитимированных традицией, религиозными верованиями, обычаем и тому подобным (касты, монашеские или рыцарские ордена, родоплеменные архаические «классы», вроде римского деления на патрициев, всадников, плебса, вольноотпущенников, рабов и т. п.), то конечный вариант этих конструкций должен представлять понятие «статуса» в современном терминологическом смысле, то есть функциональной позиции в определенной организации или иерархической структуре. Важно при этом лишь то, что значение такого взаимодействия возникает не из действий самих участников, это не «субъективно полагаемый смысл» действующих лиц, вкладываемый ими в намерения другого или приписываемый ими партнеру, а придаваемый взаимодействию «извне», другими инстанциями и акторами. Поэтому «честь» или авторитет, престиж квалифицированного (сертифицированного в своей компетентности государством или корпорацией) чиновника, специалиста в своей области, преподавателя, адвоката, судьи, министра обусловлена не его личностью, а занимаемой им в соответствии с определенными правилами позицией, функцией, ролью, непосредственно привязанной к статусу. Такая трактовка не противоречит сути веберовского подхода или характеру его аналитической работы.

Weber M. Op. cit. S. 534.

Слово die Ehre имеет широкое семантическое поле, включающее не только «честь» в аскриптивно-иерархическом плане (дворянскую, офицерскую и т. п.), но и «уважение», и «почитание», «почести», «репутацию» (включая «девичью честь»), а значит – соединение внутреннего сознания собственного достоинства и внешних форм его социального признания. Последнее обстоятельство особенно существенно для социологического рассмотрения.

Weber M. Op. cit. S. 538–539.

Или «руководства, способа ведения жизни», как можно перевести веберовское понятие Lebensführung (Weber M. Op. cit. S. 538). Еще раз подчеркну: речь идет не о нынешнем понятии «качества жизни», с которым его иногда путают, а о ценностно-обусловленном социальном порядке, лежащем вне рамок целевого или инструментального поведения, то есть не подчиняющегося критериям или соображениям пользы, оптимальности, эффективности, интересам. Характер «ведения жизни» может быть традиционно крестьянским (подчиненным требованиям неизменности обычая или условиям физического выживания), а может быть – демонстративно-потребительским, как его описывал Т. Веблен, характерным для групп, стремящихся к признанию своего статуса или ориентированным на гедонизм, поиски экзистенциального смысла или переживания «качества жизни», как у «хиппи» или «яппи» (в наших или советских условиях – модель «митьков» или «поколения дворников», внутренней эмиграции), или он может быть ориентированным на модель методического самоконтроля (как в науке), внутреннего дисциплинирования (аскезы) в качестве соответствия каким-то внутренним религиозным задачам и пр. Важны в социологическом плане лишь последовательность и верность неким принципам или взглядам, задающим тон в выстраиваемой целостности представляемой жизни.

Weber M. Op. cit. S. 538.

Ibid.

Weber M. Op. cit. S. 234–244, 520–229.

Вебер использует здесь свой собственный термин – Vergesellschaftung, исходящий из различения «общности» (или «общины» – Gemeinschaft) и «общества» (Gesellschaft) Ф. Тенниса. Но в отличие от теннисовских типологических понятий статичных структурных образований, веберовское понятие указывает на процессуальный порядок «общества»: взаимодействие акторов в определенных рамках или социальном контексте – непрерывающейся значимости формально-правового закрепления норм действия, а значит, внутренне осознанной индивидом связи интересов и правил взаимодействия, возможности апелляции к суду, к общему порядку жизни, построенному на ограничении частного или корпоративного, в том числе и государственного произвола. Таким образом, уже в самой системе понятий, в которых Вебер предлагает обсуждать вопросы социальной структуры, заложены представления о структурно-функциональной дифференциации социума. Тем самым внимание исследователей переключается от исключительно «вертикальной структуры» (как это было у Тенниса или у Маркса и др.) к необходимости сочетания разных – и вертикальных, и горизонтальных измерений социальных образований. Понятно, что процессы структурно-функциональной дифференциации (интенсивного развития социума) могут идти только при условии формализации институциональных сфер, то есть существования разделенных в своей компетенции и уравновешивающих друг друга властей, широкого представительства и участия населения в публичной жизни и других атрибутов современного общества, гарантирующих частному человеку неотчуждаемые права и отсутствие произвола властей.

Weber M. Op. cit. S. 539.

100

«Пространство как проклятие России», о котором говорили многие русские философы, означает, что это не географический фактор, а социальный: консервация примитивной и к настоящему времени ставшей архаической системы государственного управления. По существу, это и есть российское «проклятие пространства», то есть опрокидывание (проекция) архаической и централистской вертикали власти на «географическую» и социально-пространственную плоскость отношений.

101

Управления по схеме «центр – периферия», где за центром записана функция целеполагания, команды, а за периферией – ее исполнения, а значит, периферия сама по себе лишена значений самодостаточности.

102

См.: Луман Н. Дифференциация (Общество общества IV). М.: Логос, 2006.

103

Сознание «средности» (социальной однородности, бескачественности, невыделенности, уравнительности) – это не случайные признаки, а симптомы «советского человека», описанного в работах по одноименному проекту Левады, «социальная плазма», которой легко манипулировать, но очень трудно изменить. Это результат специфической посттоталитарной институциональной системы и социокультурной репродукции репрессивной власти, подавляющей процессы функциональной дифференциации и формирования групповых автономий. Размытость или неопределенность – симптом сохранения или инерционности старой системы стратификации (а не признак «несформированности» новой социальной структуры). Тоталитарные режимы советского типа могли функционировать только при условии масштабной и долговременной политики массовизации общества, намеренного разрушения прежних или каких-либо вновь нарождавшихся «естественных» (традиционных, аскриптивных или культурно обусловленных) социальных барьеров между статусами, сословиями, группами. Поэтому нынешнее обозначение себя некоторой частью населения (более образованными группами респондентов) в качестве представителей «среднего класса» – не более чем заимствование ярлыка, присвоение знаков того, что «мы – нормальные», что «у нас все как в развитых», то есть западных «странах». По существу, это лишь один из симптомов догоняющей модернизации, демонстративное присвоение знаков чужих образцов поведения.

104

См.: Советский простой человек…

105

Гудков Л. Д. «Доверие» в России: смысл, функции, структура // Наст. изд. Т. 1. С. 359–469.

106

Статья написана в 2018 году.

107

К числу первых работ, ставящих задачи комплексного изучения вопросов массового отношения к судебной и правовой системе в России, принадлежат исследования Фонда прикладных политических исследований «ИНДЕМ» («Информатика для демократии»).

108

Настоящая статья воспроизводит основные положения этой серии исследований. Каждая волна населенческих опросов (2010, 2011, 2012, 2013 годов) проводилась по общероссийской репрезентативной выборке взрослого населения (N = 2000 человек, от 18 лет и старше). В общей сложности за четыре волны были опрошены почти 10 тыс. человек (по общенациональной репрезентативной выборке), включая людей, участвовавших в судебных процессах с разных сторон и по разным делам (N = 300 в каждой волне). Повторные замеры практически не выявили какой-либо значимой динамики отношений людей к судебной системе, предполагавшейся в то время, когда началась «судебная реформа». Массовые установки относительно такого важнейшего социального института, как советское или российское правосудие сложились очень давно и не меняются от сезона. Подробнее об этих исследованиях см.: Гудков Л. Д., Дубин Б. В., Зоркая Н. А. Российская судебная система в мнениях общества // Вестник общественного мнения. 2010. № 4. С. 7–43; Ворожейкина Т. Е., Гудков Л. Д., Зоркая Н. А., Овакимян А. Г. Мониторинг отношения российского населения к судебной реформе и судебной системе // Там же. 2014. № 3–4. С. 13–69. Одновременно с этими опросами проходило анкетирование предпринимателей, фиксирующие их отношение к судебной системе в целом и специально – мнения об Арбитражном суде, наиболее развитой в правовом отношении форме российского судопроизводства (в наибольшей степени независимой от власти, а потому ликвидированной уже в 2014 году). См.: Хахулина Л. А. Доверие бизнес-сообщества арбитражным судам и оценка арбитражной судебной системы // Там же. 2011. № 4. С. 32–45; Хахулина Л. А., Караева О. С. Мониторинг отношения бизнес-сообщества к судебной реформе и арбитражной системе судопроизводства // Там же. 2015. № 1. С. 12–32. Отчеты и материалы этого проекта находятся в архиве «Левада-Центра». В описании проблемной ситуации я опираюсь на все эти материалы.

109

Гудков Л. Д. Отношение к правовым институтам в России // Мониторинг общественного мнения: экономические и социальные перемены. 2000. № 3 (47). С. 30–39.

110

Сразу подчеркну: как показали результаты исследования, в общественном сознании отсутствует понимание, что в России идет какая-то реформа судебной системы. Обычные люди этого не заметили. Дело не плохой информированности общества, а в стойком недоверии даже в самых образованных и социально ангажированных группах к усилиям нынешней власти что-то поменять в нынешней институциональной системе. Инициированное президентом принудительное слияние Высшего Арбитражного Суда РФ и Верховного Суда РФ, вызвавшее недоумение или отрицательное отношение правоведов, очень недолго обсуждалось в СМИ и прошло при полном равнодушии общественности.

111

Основными источниками знаний об устройстве и работе судов в России для большинства опрошенных выступает телевидение: криминальные новости (их отметили 63 %) или программы типа «Суд идет» (57 %), а также телесериалы и кинофильмы (22 %). На третьем по значимости месте идут газеты, журналы (на них указали в среднем 32 %). Неформальные источники информации: разговоры со знакомыми и родственниками, имевшими контакты с судом, отметили около четверти опрошенных (особенно важны такие собеседования для жителей столицы, для предпринимателей). 7 % опрошенных используют для этого интернет (среди самых молодых респондентов, учащихся, а также предпринимателей на интернет указали 14–16 %). Специализированная литература используется лишь 5 % опрошенных. Как пишет в указанном выше отчете об исследовании Б. Дубин, «реальность происходящего сегодня в судах и судебной системе, как и картина происходящего в стране, в обществе в целом, для большинства россиян срежиссирована телевидением, его основными, наиболее распространенными и контролируемыми со стороны государства каналами». Здесь и далее, если не указано иное, результаты опроса приводятся в % от всех опрошенных в каждом замере.

112

Наиболее общим выражением этих представлений массы можно считать почти тотальную убежденность в коррумпированности чиновников, политиков, судей, то есть в коррумпированности (порче) всего государства.

113

Пик зарегистрированной преступности приходится на начало 1990-х годов. Точность статистических данных здесь очень относительна, поскольку, как утверждают авторитетные российские криминологи, лишь 1 из 7–8 сообщений о преступлении или правонарушении получает регистрацию в полиции.

114

Такие мнения имеют вполне реальные основания: в практиках советского времени ограничивался массовый доступ к основным правовым документам, кодексам законов, не говоря уже о подзаконных актах и инструкциях. Сегодня это кажется диким, но до распада СССР это было нормой – свободно купить Уголовный или Трудовой кодекс или получить к ним доступ в массовых библиотеках было крайне сложно, возникало множество затруднений, хотя официальных запрещений, естественно, не было.

115

В этом плане ЕСПЧ в Страсбурге оказывается для граждан России последней. идеальной инстанцией защиты нарушенных прав – о нем знают примерно 60 % населения (что сопоставимо с «информированностью» о высших судах РФ).

116

Наибольшие затруднения у респондентов проявились в оценке авторитетности Общественной палаты и правозащитных организаций, деятельность которых очень скупо освещается на федеральных каналах телевидения (и в последнее время чаще в негативном ключе как «иностранных агентов»). По отношению к ним зафиксирован наибольший процент отказов от ответов.

117

Индексы строились как сумма процентной доли ответивших «полностью доверяю» и половины от ответивших «скорее доверяю» за вычетом половины процентной доли, давших ответ «скорее не доверяю» и всей доли ответивших «совершенно не доверяю».

118

Статья написана в 2020 году.

119

Weber M. Politik als Beruf. Gesammelte politische Schriften. Tübingen: Mohr, 1971. S. 507. См. также: «Современное государство – это союз господства, организованный как учреждение, который успешно монополизировал легитимное физическое насилие как средство господства внутри определенной сферы, объединив для этой цели в руках своих руководителей практические средства его реализации» (Ibid. S. 511).

120

Гудков Л. Д. Идентичность и институциональное насилие. Армия в постсоветской России // Вестник общественного мнения. 2003. № 1. С. 28–44; № 2. С. 35–51.

121

URL: https://www.levada.ru/2017/11/07/otnoshenie-k-politsii/; URL: https://www.levada.ru/2011/12/02/kriminalnaya-politsiya/

122

Однако самое важное, может быть, скрывается за резким сокращением самих обращений в полицию: если в декабре 2007 года вынуждены были обращаться в полицию 24 % опрошенных, в октябре 2017 года лишь 12 % (соответственно, не имели повода взаимодействовать с полицейскими 66 и 75 %, 10 и 13 % не помнят или отказываются от ответа).

123

Вот сообщения только за один день (17.01. 2020) о насилии и пытках в полиции: URL: https://polit.ru/news/2020/01/17/spb_law/; URL: https://t.co/LKfizwFoTH; URL: pic.twitter.com/1KcGYkUJds; URL: https://novayagazeta.ru/articles/2018/07/20/77222–10-minut-v-klasse-vospitatelnoy-raboty; URL: https://novayagazeta.ru/articles/2020/01/18/83512-tyuremschiki-sadisty-v-sude-pochemu-ih-tak-malo; URL: https://novayagazeta.ru/tags/pytki. Систематическую хронику такого рода событий публикуют только правозащитные организации: правозащитный Центр «Мемориал», Московская Хельсинкская группа, хроника «За права человека» Льва Пономарева, «ОВД-Инфо» и др. В январе 2020 года только 7,1 % заключенных и их родственников не сталкивались с нарушениями при оказании медпомощи в СИЗО и колониях. Такую статистику озвучил фонд «Русь Сидящая» по результатам двухлетнего исследования. URL: https://precedent.tv/article/20838/tolko_71__zaklyuchennyh_i_ih_rodstvennikov_ne_stalkivalis_s_narusheniyami_pri_okazanii_medpomoschi_v_sizo_i_koloniyah?utm_source=yxnews&utm_medium=desktop&utm_referrer=https%3A%2F%2Fyandex.ru%2Fnews.

124

См.: Гилинский Я. И. Социология о пытках в современной России. URL: http://index.org.ru/nevol/2006–10/gili_n10.html; Его же. Милиция – это организованная преступная группировка. URL: https://www.dp.ru/a/2009/08/06/JAkov_Gilinskij_Milicija; Антропология насилия / отв. ред. В. В. Бочаров, В. А. Тишков. СПб.: Наука, 2001 и др.

125

Об этом можно судить по прорывающимся время от времени актам насилия в отношении полиции (таким, например, которые стали известны из дела «приморских партизан»), нападениям боевиков на сотрудников МВД на Северном Кавказе или эксцессам, нередким вспышкам ярости толпы и ее готовности к самосуду.

126

Подробнее см.: Гудков Л. Д., Зоркая Н. А., Кочергина Е. В. Насилие в правоохранительных органах: конфликты, давления, пытки // Вестник общественного мнения. 2019. № 1–2 (128). С. 122–123. Данная статья написана на материалах отчета по этому исследованию.

127

См.: Гилинский Я. И. Социология о пытках в современной России.

128

По данным Генеральной прокуратуры РФ, 51 % всех заключенных составляют мужчины в возрасте 25–39 лет, 33 % всех заключенных имеют начальное и основное общее образование, 36 % – среднее профессиональное, 70 % заключенных – люди без постоянных источников дохода. См.: URL: http://crimestat.ru/social_portrait.

129

О принципах построения типов адаптации см.: Гудков Л. Д., Зоркая Н. А., Овакимян А. Г. Городской класс: потенциал адаптации или готовность к изменениям // Вестник общественного мнения. 2014. № 3–4. С. 86–90.

130

См. Пресс-выпуски «Левада-Центра»: URL: https://www.levada.ru/2020/01/17/zhit-normalno/; URL: https://www.levada.ru/2020/01/20/politzaklyuchennye/.

131

Я привожу для облегчения восприятия суммарные ответы тех, кто не чувствует себя «человеком, чья жизнь и социальное положение обеспечены функционированием правовых институтов». Степень этой неуверенности в данном случае принципиальной роли не играет, важна лишь доля уверенных в гарантированности своего существования и возможностях защиты своих прав.

132

Впервые опубликовано: Вестник общественного мнения. 2016. № 3–4. С. 29–51.

133

Оправдания для подобного участия в выборах могут приводиться самые разные – от возможности малых дел и помощи конкретным группам населения или отдельным людям до обретения опыта участия в электоральных кампаниях и подготовки к реальным выборам когда-нибудь в будущем, когда режим начнется разваливаться сам собой. В любом случае ни новые идеи, ни принципы не были в этот раз стержнем программных выступлений оппозиции.

134

Получение единоросами абсолютного большинства в Государственной думе означает, что нынешний режим полностью готов к изменению Конституции и отмене тех статей, которые должны были гарантировать необратимость демократического развития страны, недопустимость восстановления тоталитаризма в России. Прежде всего это касается двух вещей: запрещения установления единой государственной идеологии (условия необходимого, но недостаточного для развития демократии) и утверждения приоритетности международного права по отношению к российскому законодательству. После этого будут пересмотрены и другие важнейшие положения конституционного порядка переходного периода, касающиеся усиления правового иммунитета действующей власти. Понятно, что значимость положений Основного закона страны по мере укрепления путинизма год от года слабеет, что после принятия целого ряда репрессивных законов (в 2012–2016 годах) они к настоящему времени носят исключительно декларативный характер, поскольку правоприменительная практика за 25 лет далеко ушла от этих исходных принципов. И тем не менее статус законов прямого действия пока еще имел некоторое сдерживающее значение в качестве пусть и символического, но барьера против перерождения нынешнего государственного строя в тоталитарный порядок.

135

Как и 20 лет назад, лидеры демократов должны были бороться не со своими идеологическими противниками, а с апатией своих сторонников. Об этом см.: Левада Ю. А. Человек политический: сцена и роли переходного периода // Левада Ю. А. От мнений к пониманию… С. 98.

136

Разумеется, не все недовольные режимом Путина могут быть причислены к сторонникам демократии, правового государства, к либералам. Среди настроенных антипутински можно найти и коммунистов (пенсионеров), и националистов, и людей с совершенно смазанными или эклектическими политическими и идеологическими установками.

137

См., например, характерные пассажи и объяснения проигравших: «Сергей Жаворонков: Первый фактор – это официальная пропаганда и официальная лживая социология, которая била людей несколько лет по башке и объясняла, что рейтинг Путина 86 %, что все решено, ходить никуда не надо. Но, кстати, официальные итоги выборов, где со всеми Чечнями “Единая Россия” набрала только 54 % голосов, показывают, что сказки про 86 % были ложными. И второе <…> “диванная партия” и совершенно вредительская деятельность, которую на протяжении последнего полугода вел Алексей Навальный и его соратники. Они последовательно “мочили” “Яблоко” и ПАРНАС». URL: http://www.svoboda.org/a/28002477.html.

138

В 1993 году явка составляла 54,8 %, в 1995 – 64,7 %, в 1999 – 61,8 %. Подробнее о легитимности выборов см.: Кынев А. В. Два раза в год // Ведомости. 05.12.2016. Интересно, что взвешивание, «по Шпилькину», массива данных, полученного в ноябре опроса «Курьер», проведенного по нашей стандартной технологии (попытка введения поправочных коэффициентов на фальсификацию, предложенных С. Шпилькиным на семинаре в «Левада-Центре»), дает либо полное отсутствие изменений в распределении мнений, либо минимальные смещения в ответах респондентов на «политические» вопросы анкеты (на 1–2 пп.), которые трудно интерпретировать, поскольку они ниже величины статистически допустимых колебаний.

139

См.: Алмонд Г., Верба С. Гражданская культура. Политические установки и демократия в пяти странах. М.: Мысль, 2014. С. 26–46.

140

В данном контексте не приходится разбирать то, каковы эти интересы или характер заинтересованности, формы или типы зависимости от власти, каковы расчеты голосующих за власть.

141

Уже вопросы: «Почему?»; «Что стоит за этим?» – открывают достаточно широкие проблемные зоны понимания и отсутствия удовлетворительного концептуального или теоретического объяснения. Никакого серьезного анализа (социологического, психологического, психоаналитического, культурологического или какого-то другого) фасцинации репрессивного режима или конвенционального принятия институционального насилия, массового оппортунизма в России после 1991 года не было. И этим интеллектуальная ситуация здесь отличается от положения в других странах – двух Германиях, Италии, в меньшей степени – Венгрии, Румынии или Чехии, прошедших через тоталитаризм.

142

Прежде всего это относится к радикальному изменению отношения к политике Путина в среде, условно называемой «верхним слоем российского среднего класса», где антипутинские настроения после Крыма сменились на столь же выраженное ее одобрение. Можно рассуждать о компенсаторном эффекте демонстрации национального возрождения или восстановления Россией утраченного было статуса великой державы, чрезвычайно важном для бенефициариев потребительского бума, мысленно тем самым уравнявших себя с гражданами других «нормальных стран» («Мы уже живем, как вы, так почему же вы нас так презираете?»), или выдвинуть какие-то другие варианты объяснения, но пока удовлетворительной интерпретации наблюдаемых перемен в массовом сознании нет.

143

В массе населения подобных сомнений нет и по причине полного равнодушия к средствам альтернативной в сравнении с официозом репрезентации реальности, и из-за отсутствия потребности участия в политике, интереса к ней, вообще – к деятельности гражданского общества, которая воспринимается как борьба за власть. От прежнего перестроечного интереса к политике осталась лишь некоторая озабоченность тем, будет ли власть выполнять свои социальные обещания или нет, и если да, то в какой степени.

144

Скандалы, связанные с обнаружением огромных сумм денег у сотрудников Следственного комитета, губернаторов и других лиц из высшего руководства, аресты высокопоставленных чиновников и тому подобное воспринимаются именно как «проявления всеобщего разложения и коррумпированности власти» (например, так думали 64 % опрошенных в ноябре 2016 года), мнение о том, что это «единичные случаи, нетипичные явления для высшего руководства страны» разделяют лишь 27 %. Это становится понятным, если участь, что в год поступают примерно 800–900 сообщений о подобных событиях, тиражируемых всеми информационными каналами в стране. И это образует хронический негативный фон для восприятия внутренних событий в стране – растущего социального неравенства, инфляции, сокращения доходов населения и др.

145

На вопрос, надо ли отправить в отставку правительство сейчас (после скандала с Улюкаевым), только 33 % согласились с подобным предложением, 51 % были против и 15 % затруднились с ответом.

146

Немного больше социального воображения и аналитических способностей у ангажированной публики позволили бы ей понять, что разные члены этого «противоречия» играют разную функциональную роль в поддержании принудительного консенсуса в массовом сознании: один комплекс представлений предназначен для самоидентификации этой группы (не связанной с реальными обстоятельствами существования), другой – для практического поведения в повседневной действительности деспотического государства.

147

Хотя решение подобных проблем российское население в массе своей видит лишь в ужесточении наказаний для коррупционеров и чиновников, злоупотребляющих своим положением. Насилие и жестокость здесь лишь воспроизводят репрессивный характер самого государства по отношению к населению. Это не изменение структуры институтов и организации неразделенной власти, а лишь мифологизированное представление о справедливости и о природе власти – переворачивание вектора насилия (надежда на доброго царя или спасителя).

148

Я не берусь судить о его виновности или невиновности, речь в данном случае идет только об общественном резонансе, вызванном арестом министра, чего до сих пор еще не было в постсоветской практике.

149

Примерно так, по сведениям редакции «Новой газеты», высказался руководитель Следственного комитета А. Бастрыкин, недовольный публикациями ее журналиста: он увез его в лес и объяснял ему, кто он и что его ждет: «Тебя убьют [я убью], а я буду расследовать это дело» (Смирнов С., Артемьев А., Винокурова Е. Разговор один на один в лесу. Новая газета обвиняет главу СК Александра Бастрыкина в угрозе убийства замглавреда издания Сергея Соколова. URL: https://www.gazeta.ru/politics/2012/06/13_a_4624173.shtml). И не нужно долго убеждать людей, что подобные угрозы не пустые слова: убиты С. Магнитский, А. Политковская, Б. Немцов, осуждены А. Навальный и его брат, посаженный за него, идут показательные процессы по «болотному делу», осуждены краснодарские экологи, пытавшиеся обратить внимание общественности на злоупотребления губернатора А. Ткачева и так далее, не говоря уже о «профилактической» работе Минюста или Роскомнадзора, ФСБ в отношении организаций «иностранных агентов» или вообще «нежелательных организаций». Этот ряд примеров может долго продолжаться, так как речь идет о систематическом подавлении любых протестных голосов против режима.

150

Отсюда участившиеся заявления депутатов Государственной думы о том, что критика коррупции – это способ разрушения российского государства, одна из тактик «цветных революций» по дестабилизации России. «Борьба российских властей с «пятой колонной» Запада, с «иностранными агентами», полностью оправдана, считают 40 % опрошенных россиян (ноябрь 2016 года), 35 % затруднились ответить на соответствующий вопрос, и лишь 25 % видят в этом стремление власти «защитить себя от критики со стороны общества», полагая, что «в стране нет никакой пятой колонны». Лидеры оппозиционных партий и координационных комитетов протестного движения не смогли добиться согласия в стратегии и тактике дальнейших действий и утонули во взаимных обвинениях, утратив доверие и поддержку значительной части недовольных положением вещей в России. Власть воспользовалась этими разногласиями (отчасти ею же спровоцированными) для дискредитации оппозиции, заявляя, что это не политики, озабоченные нуждами и проблемами простых людей, а всего лишь – политиканы, демагоги, рвущиеся к власти, использующие обычных людей как средство для достижения своих целей (скрытый смысл этой риторики заключался в том, что «они – такие же, как мы», а потому – какой резон менять одних демагогов и жуликов на других?). Проекция массовых представлений о власти на оппозицию придает этим заявлениям убедительность.

151

Что самым беззастенчивым образом эксплуатируется режимом, навязывающим обществу угрозу «цветных революций», инспирированных Западом.

152

Это означает, что уже в самой структуре понятий, которыми оперирует мышление этого субъекта, апеллятивное коллективное «мы» подавляет и вытесняет коммуникативное «я» или «мы». Другими словами, мы имеем дело со структурой коллективной ментальности, в которой нет идеи участия и взаимодействия, ответственности, а значит – коммуникативной этики, установки на солидарность, эмпатию и социального воображения. Подробнее об этом см.: Habermas J. Theorie des kommunikativen Handelns. Frankfurt a. M.: Suhrkamp, 1981. Bd. 1; Kommunikatives Handeln. Frankfurt a. M.: Suhrkamp, 1986; Фливберг Б. Хабермас и Фуко – теоретики гражданского общества // Социологические исследования. 2000. № 2. С. 127–136.

153

Реакции такого рода имеют много общего с инфантилизмом и подростковой девиантностью, например, с демонстративным вандализмом уличного поведения. Это – не просто самоудовлетворение от нарушения принятых норм, праздник непослушания, это символическое утверждения себя, своего присутствия в глазах сверхзначимого «другого» – воображаемого «Запада», США и т. п.

154

Нельзя привести более сильные аргументы в защиту обоснованных сомнений в наличии среднего класса в России, критики официозной идеологии времен президентства Медведева. Этот «средний класс», который российские социологии и экономисты вместе с кремлевской пропагандой объявили основой стабильности действующего режима, оказался начисто лишенным чувства собственного достоинства или способности к рождению идей и ценностей, которые могли бы свидетельствовать об автономности или самодостаточности этой группы.

155

Правильнее было бы сказать – «социального множества», учитывая аморфность и социальную рыхлость этих групп.

156

В научной среде отсутствует согласованное или общепринятое понятие путинского режима. Ни одно из циркулирующих в литературе понятий посткоммунистических режимов (такие определения, как «авторитарный», «гибридный», «персоналистический», «плутократический» и др.) не являются сколько-нибудь удовлетворяющими для описания возникших после краха коммунизма систем господства. Такое положение само по себе оказывается теоретической проблемой, для решения которой пока не предложено сколько-нибудь пригодных средств. О сложности концептуализации подобных режимов более подробно см.: Мадьяр Б. Анатомия посткоммунистического мафиозного государства. На примере Венгрии. М.: НЛО, 2016. С. 6–20.

157

То, что доступно читателям немецкой газеты, недоступно пониманию наших «профессионалов»: «Чем маргинальнее в политическом плане та или иная позиция, тем с большей аллергией она относится к фактам» (Alard von Kiilitz: «Wo es keine gemeinsame Faktenlage gibt, wird nur noch űber Wirklichkeitsbilder gestritten. Nicht mehr űber Handlungsoptionen. Die Lűge lӓhmt die Politik. (Die Zeit. 25. August 2016. S. 48). Заголовок статьи: «Где нет общего основания фактов, там все еще спорят об образах действительности. Но не о вариантах действия. Ложь парализует политику»).

158

Нельзя сказать, что для недоверия нет оснований: деятельность основных прокремлевских служб опросов общественного мнения и ряда других организаций, сотрудничающих с государственными ведомствами, подчинена задачам пропаганды и оптимизации политических технологий, разрабатываемых управлением внутренней политики администрации президента, или интересам региональных властей. Проблемы, значимые для общества, здесь если и затрагиваются, то лишь косвенным образом, а потому получают искаженное отражение. Это вполне очевидно, и публика не требует особых доказательств их объективности или неангажированности. На это указывают с достаточной ясностью как выбор тематики массовых опросов, так и формулировки диагностических вопросов, не говоря уже о выступлениях руководителей этих служб. Можно ли пользоваться их данными и доверять качеству получаемой ими информации? На этот вопрос однозначно ответить нельзя. Как бы я не относился к работе этих служб, должен сказать, что в целом их результаты показывают достаточно устойчивые тренды и значимые колебания в массовых настроениях, которые, при вполне оправданном критическом отношении к этим обслуживающим власть организациям, могут приниматься во внимание заинтересованными аналитиками (если только последние в состоянии интерпретировать подобные материалы). Умение отделять ценностную или идеологическую ангажированность полстера от содержательности полученного материала, то есть критически оценивать способы получения эмпирических данных, выявляя предметное содержание результатов опросов, это социальная способность, обусловленная развитостью публичной сферы, навыков ведения дискуссии и анализа. Проблема, на мой взгляд, заключается именно в этом: в ограниченности ресурсов социальной рефлексии и возможностей интерпретации анализа процессов в российском обществе. Отдельный индивид (не социолог, не специалист, не профессионал), разумеется, не в состоянии проделывать такие процедуры проверки. Удостоверять качество полученной работы может только само профессиональное сообщество (рамки которого выходят за границы национального государства – в противном случае мы получаем очередную лысенковщину), а достоверность работы самого профессионального сообщества зависит уже от его авторитета в образованной среде – академических кругах и у околонаучной публики, репутация которых складывается на протяжении длительного времени. В нашем случае российская социологическая общественность молчит и не вмешивается в эти словопрения по разным причинам – оппортунизма, своей государственной принадлежности (и в силу этого неизвестности и неавторитетности для широкой публики). Последний скандал с мстительным увольнением с государственной службы свежеиспеченных академиков яснее ясного говорит о ничтожности авторитета Академии наук и отсутствия у нее хоть какой-то автономии. Нельзя сказать, что она этого не заслужила. Так или иначе, мы выходим на проблему функции социального знания в обществах разного типа, социальных предпосылок производства знания и структуры общества как априорного условия его значимости. Другими словами, это проблема социальной эпистемологии и общественного контекста отношения к социальному знанию и социальных характеристик его востребованности.

159

Интересно, что позиция либеральных политиков в данном случае полностью совпадает с самыми массовыми установками в отношении к СМИ и другими источникам информации. Так, заявление В. Милова на семинаре («Русский национализм и его политическое измерение» 21.01.2016) в «Мемориале» дословно совпадает с высказыванием респондентки о СМИ на фокус-группе, проведенной в «Левада-Центре»: «Я доверяю только тем данным, которые совпадают с моим мнением».

160

И одновременно начался очередной этап прессинга «Левада-Центра»: в 2013 году прошли несколько комплексных проверок деятельности центра, задачей которых был поиск доказательств заказного характера исследований, связи зарубежного финансирования и манипулирования результатами опросов в политических целях. Проверку осуществляли сотрудники прокуратуры, Минюста, МВД (отдел по борьбе с экстремизмом), налоговой службы. Нельзя не подчеркнуть для нашего анализа синхронность этих явлений – кризиса доверия либералов и попыток государства уничтожить организацию.

161

Травин Д. Я. Просуществует ли путинская система до 2042 года? СПб.: Норма, 2016. С. 308.

162

Там же. С. 309.

163

Травин Д. Я. Указ. соч. С. 311–312.

164

Там же. С. 312.

165

Там же. С. 307.

166

Об этом см.: Гудков Л. Д. Метафора и рациональность как проблема социальной эпистемологии. С. 277–350).

167

Примечательно, что та же логика характерна и для представителей властных институтов: в доносе на «Левада-Центр» руководителя «Антимайдана», тогдашнего сенатора, а сейчас депутата Государственной думы Д. Саблина и в «Акте проверки» деятельности «Левада-Центра» Минюстом, перешедшим дословно в текст постановлений судов, признавших «Левада-Центр» «организацией, выполняющей функции иностранного агента». Сочетание «получение денег от иностранных организаций» за выполненные исследовательские работы и «публикация результатов социологических опросов», содержащих нелестные для власти или депутатского корпуса мнения людей, заведомо толкуются как политическая деятельность, осуществляемая в интересах других стран и имеющая целью подрыв основ конституционного строя России. Это зеркальное отражение утверждений о купленных прокремлевских социологах. В обоих случаях – и в отношении демократов к социологическим опросам, и в обвинениях представителей правоохранительных органов (Минюста, прокуратуры), – проступает одна и та же мыслительная стратегия: опросы общественного мнения – заведомое манипулирование другими, чисто инструментальное воздействие на других; это не знание, не ресурсы для прояснения структур взаимодействия в обществе, не само «общество» как таковое, а использование «другого» / «других» как ресурса для собственного действия, реализации своих утилитарных интересов. Крайности сходятся, и в данном случае это обстоятельство интересно как социальный факт.

168

Гудков Л. Д. Проблема повседневности и поиски альтернативной теории социологии // ФРГ глазами западногерманской социологии. С. 296–329.

169

«Когда рейтинг в 85 % и более превратился в обыденность, немало близких нам людей стали объявлять, что они этого не приемлют. Часть обвиняли “Левада-Центр” в методических ошибках, часть – в том, что он продался, часть заявляли, что этот рейтинг – бессмыслица и его надо перестать измерять, часть – что его, по крайней мере, не надо публиковать. В “Левада-Центре” с пониманием относятся к таким реакциям. В них много горечи и боли, но они же – знак нежелания отказываться от ценностей и идеалов, с которыми эти люди выходили на многотысячные митинги в давнем и недавнем прошлом. <…> Есть своя слабость в том, чтобы отказываться принимать эти реалии (знаем, нашу слабость видят в том, что мы их принимаем). Есть свое мужество в том, чтобы принять эти социальные импульсы за данность и не отворачиваться от них, так это положил Юрий Левада. Но свое мужество отчаяния есть и в том, чтобы пытаться сохранить свои устои хотя бы тем, что отказывать новым реалиям в реальности. Мы понимаем: для этих людей настоящее – ненастоящее. Это помогает им сохранить веру в то, что еще придет настоящее будущее – такое, как надо» (Левинсон А. Г. Заоблачный рейтинг как элемент массового сознания // Ведомости. 26.05.2015. URL: http://www.vedomosti.ru/opinion/columns/2015/05/26/593616-zaoblachnii-reiting-kak-element-konstruktsii-massovogo-soznaniya).

170

См., например, дискуссию «Можно ли верить / доверять социологии?», состоявшуюся 15.09.2016 г. в Сахаровском центре, где подобные аргументы представляли Е. Шульман и Г. Юдин. URL: http://www.sakharov-center.ru/discussions/?id=2722. О проблеме «доверия / недоверия» и их особенностях в СССР и РФ см.: Хоскинг Дж. Доверие. История. М.: РОССПЭН, 2016; Гудков Л. Д. «Доверие» в России: смысл, функции, структура // Наст. изд. Т. 1. С. 359–460. Порождаемое недоверие – это исторически определенное явление, результат или реакция на систематическую политику Кремля, разрывающую межгрупповые связи и коммуникации и подавляющую возможности рационализации текущего положения дел, прежде всего – возможности открытого обсуждения политики. Институциональная система власти, имеющая в основе своей насилие (хотя бы в форме лжи или безальтернативной демагогии) порождает с неизбежностью структуры негативной идентичности как базиса общества, что, в свою очередь, компенсируется символизмом «большого» (имперского) стиля, государственно-национальным величием. Большой стиль великой державы здесь важен как условие освобождения индивида от ответственности за положение дел в тех сферах, которые монополизирует власть, принуждающая к коллективным идентичностям и символам. Одно не может существовать без другого.

171

Обсуждение очередного провала социологов, на этот раз американских, возникло после победы Трампа и было охотно подхвачено в России но потом так же быстро угасло, когда после подсчета голосов выяснилось, что Х. Клинтон получила на 2.5 млн голосов больше, чем ее конкурент, и социологи дали в целом правильный прогноз.

172

Бесспорно, корректность используемых методов организации массовых опросов, адекватность формулировок диагностических вопросов, гипотезы и другие подобные вопросы, разумеется, могут и должны обсуждаться, качество получаемых данных подлежит систематической дисциплинарной критике и проверке. Валидность получаемых научных данных определяется только в рамках соответствующих теорий, которые задают характеристики того, что такое «факт», как он производится (то есть указания на генетические процедуры отбора и сопоставления имеющихся концепций), где проходят границы значимости эмпирических высказываний, доступность для релятивизации и т. п. О чем, видимо, критики социологии не подозревают. Поэтому в данном случае речь идет о более общих мотивах отторжения от социологического знания, которые не затрагивают план профессиональной экспертизы качества социологических опросов. Предшествующая эпидемия неприятия массовых опросов (в профессиональном плане столько же безграмотная, как и нынешняя) была связана с посылкой, что количественные методы в социологии общественного мнения не «работают», что «подлинное знание» можно получить только путем качественных методов – в ходе глубинного неформализованного интервью, включенного наблюдения или в ходе групповых дискуссий.

173

Здесь надо подчеркнуть, что не все те, кто недоволен путинским режимом, могут быть отнесены к «среднему классу», особый тип негативного отношения к действующей власти наблюдается, например, среди социально депримированных групп населения (пенсионеров, бедных, особенно в провинции, где сильнее распространены остаточные советские или государственно патерналистские представления).

174

Социология знания и идеологии убедительно показывает взаимосвязь интенсивного производства знания с процессами социально-функциональной дифференциации общества. Идущая от К. Маркса идея анализа производства знаньевых форм в прямой зависимости от тех или иных интересов социальных групп (классов) оказалась эвристически очень продуктивной для социологической разработки. Поэтому она воспринята не только последователями Маркса, но и оппонентами марксизма – М. Вебером, рассматривавшем процесс рационализации как поле взаимодействия идей и интересов, Г. Зиммелем (в его работах по социальной дифференциации, социологии денег, аффектов), З. Фрейдом, К. Маннгеймом («Идеология и утопия») и нынешними социологами науки, литературы, религии, моды, молодежи, элиты и др. Но исходным, конечно, для ранней социологии было вполне эмпирически наглядное многообразие новых форм человеческих отношений, типов людей, возникающее в конце XIX – начале XX веков, которое исследователи пытались превратить в операциональное множество социальных ролей, ставших основанием для целых направлений и парадигм в социологии (понимающей социологии, символического интеракционизма, феноменологической социологии, социологии культуры и др.). В России мы имеем дело с обратным по характеру процессом – последовательной примитивизацией взглядов на общество, ставшей заметной с установлением путинизма.

175

Гомогенизация (политика уравнения социальных различий, достижение социальной однородности) общества ведет к стерилизации ресурсов групповой идентичности, подавлению сознания особости своих интересов и, соответственно, потенциала автономности и необходимости репрезентации в публичном поле своих прав и воззрений. См.: Гудков Л. Д. Парадоксы социальной структуры в России // Наст. изд. Т. 2. С. 150–215. Именно отсюда возникает склонность оперировать натуральными (в методологии науки их называют «гипостазированными») целостностями, тотальностями, у которых нет артикулируемого субъекта высказывания («народ», «общество в массе своей», «Запад», «Россия» и т. п.), а значит – нет и выделенного или контролируемого субъекта действия, поскольку сам квантор общности («все», «в реальной жизни», «на самом деле» и пр.) закрывает возможности критических вопросов. Политическая демагогия так эффективна, поскольку она работает именно с понятиями, происхождение которых заведомо скрыто, а их прослеживание логически запрещено (вроде идеологем: «интересы государства» или «национальные интересы»). Если только начать разбираться с подобными конструкциями, то можно очень скоро придти к заключению, что за ними нет никакого содержания, кроме интересов тех, кто у власти и кто претендует на то, чтобы метонимически отождествлять себя и соответствующую понятийную «тотальность»: «государство», «нацию», «страну», «историю», «нравственность».

176

Об этих явлениях много писал наш коллега Б. Дубин.

177

Надо бы вслед за Пушкиным раз за разом повторять: мы (структуры самоидентичности образованного слоя) ленивы и нелюбопытны. Но обычно обидность этой констатации нейтрализуется тем, что такое определение относится «к ним», а не «ко мне», социальная игра заключается в перемещении барьера или ключа значимости, в том, что «я-то, само собой разумеется, иной, но они все…»

178

Здесь было бы уместным вспомнить рассуждение Ф. Ницше о том, что культурные артефакты не являются «сущностями», но они наполнены «историей».

179

Для нашего разбора важно отметить два обстоятельства: отсутствие собственно публичных – научных или общественных дискуссии ведет к тотальным подозрениям и безапелляционному характеру обвинений; и то, и другое связано: невозможность дискуссий и выбор самого примитивного объяснения, мотивированного стремлением символически уничтожить, дискредитировать оппонента, а не придти к некоторому консенсусу в понимании. Невольно вспоминается диагноз О. М. Фрейденберг: «Всюду, во всех учреждениях, во всех квартирах чадит склока, это порождение нашего порядка, совершенно новое понятие и новый термин, не переводимый ни на один культурный язык. Трудно объяснить, что это такое. Это низкая мелкая вражда, злобная групповщина одних против других <…> разжигание низменных страстишек одних против других. Напряженные до крайности нервы и моральное одичание приводит группу людей в остервенение против другой группы людей, или одного человека против другого. Склока – это естественное состояние натравливаемых друг на друга людей, беспомощно озверевших <…> Склока – альфа и омега нашей политики. Склока – наша методология» (Пастернак Б. Л. Переписка с Ольгой Фрейденберг. Нью-Йорк; Лондон: HBJ, 1981. С. 291). Тотальность этих базовых установок образует общий фон негативного понимания человека, как у демократов, так и у представителей власти. Оно нашло отражение в законе об иностранных агентах, когда обвинители освобождаются от необходимости доказывать основательность своих заключений, а вместо это довольствуются самой общей посылкой «объективной возможности», не требующей аргументации и подтверждения фактами (вроде коллективной вины народов, классов, этносов и т. п.), равно как и в реакциях кремлевских комментаторов на внесение «Левада-Центра» в реестр иностранных агентов: «Получали деньги от американского университета? Так о чем речь – “кто девушку танцует, тот ее и имеет…”».

180

Персонажи романа А. и Б. Стругацких «Понедельник начинается в субботу». Понятно, что они представляют собой пародию на советскую антропологическую модель «каждому по потребностям». Но стоит принять во внимание то, что такая модель человека исходит из идеи «чистого листа», абсолютной пластичности и возможности делать с человеком все, что представляется важным, исходя из идеологии или интересов господствующего класса (такое представление, кстати говоря, присутствует и у Д. Травина, абсолютизирующего влияние пропагандистской машины для промывания мозгов. Поэтому его рассуждения, лишенные агрессивной демагогии многих «профессиональных социологов», так показательны и интересны). Такое идеологическое представление, отрицающее реальность фактических социальных отношений и связей, обусловлено многими факторами: сильнейшей эрозией и распадом традиционной сословной социальной структуры, социальными катастрофами двух мировых и гражданской войн, чекистским террором и прочими катаклизмами советского времени, закрепившими аномию в качестве массового нигилистического отрицания культуры. Но именно такого рода резидуумы и лежат в основе советской ментальности, прежде всего в сознании и административной культуре бюрократии (а значит – интеллигенции как образованного чиновничества) и воспроизводятся в настоящее время как административной и политической обслугой режима, так и оппозицией.

181

В ноябрьском опросе 2016 года эту норму подтвердили те же 52 % опрошенных.

182

Критический анализ этой модели см. в статьях Левады «Проблемы экономической антропологии К. Маркса» и «Культурный контекст экономического действия» (Левада Ю. А. Статьи по социологии. С. 61–87).

183

С 1998 года доля экономических активов, принадлежащих или контролируемых государством, выросла с 26 до 70 %. Мнение, что «спецслужбы выполняют очень важную роль и их нынешние полномочия вполне отвечают этой роли», разделяли 58 % опрошенных; не согласны с этим («спецслужбам дана слишком большая и бесконтрольная власть») лишь 23 % (ноябрь 2016 года).

184

К сожалению, приходится повторять эти социологические азы, поскольку даже у части университетских преподавателей, выступающих с критикой исследований «Левада-Центра» (по отношению к другим исследовательским институтам она не ведется, может быть, в силу косвенного признания значимости работ нашей организации), зачастую отсутствуют основы профессионального социологического видения. Сочетание начетничества с леность ума блокирует интерес к действительности, выхолащивая в России социологию как науку. Я бы назвал это теоретической «эндемической неразумностью», имеющей, разумеется, не личное, а коллективное происхождение.

185

Подчеркну еще раз: дело, собственно, не в социологии, а в нетерпимости к мнениям или позициям, отличающимся от собственной. Стоит задуматься над агрессивной манерой комментариев под публикациями материалов на сайтах, например, «Эха Москвы», «Радио Свобода» или других независимых изданий, предоставляющих поле для высказываний читателей. Преобладает воспаленный тон уничтожающей оппонента ненависти, характерной для этой публики, легкость соскальзывания дискуссии к матерному языку и «опусканию» другого. И это не «кремлевские тролли», а обычные слушатели.

186

Ср. нападения членов НОД, «Антимайдана», казачков, «офицеров России», православных хоругвеносцев на участников различных протестных пикетов, на школьников-конкурсантов в «Мемориале», на Л. Гозмана и другие подобные «происшествия».

187

Их статус можно назвать «трансцендентальным», их регулятивная значимость соотносится с референтными значениями, не имеющими семантики насилия и связи с утилитаризмом. Как говорил Кант, это «незаинтересованные» установки и отношения.

188

«Значимое отсутствие» осознается только в системе коммуникаций с другими обществами или информацией из других стран, что становится неизбежным по мере распада режимов «закрытого общества», после краха СССР, появления интернета или роста общей грамотности, включая и знание иностранных языков, появления продукции массовой или элитарной культуры, если она не маркирована как идеологически вредная. Это некое «томление» по вере, демократии, утопия лучшей жизни, воплощенная в том числе и в образе идеального Запада.

189

Парадокс заключается в том, что люди живут гораздо более разнообразной и сложной по своим мотивам, нюансам взаимодействия, богатству эмоциональных состояний частной жизнью. Но все это многообразие лишено определенности, четкости, маркированности, структурности осознанного восприятия и осмысления. Отсюда невроз китчевой сентиментальности, обильно представленной на телеэкранах и, видимо, пользующейся повышенным спросом со стороны аудитории, испытывающей дефицит образцов для самоидентификации и уверенности в себе.

190

При этом либо не сознается, либо не принимается во внимание, что характер их реализации отвечает прежде всего интересам руководства страны.

191

Дело не в том, «объективно правильной» или «неправильной» была та посылка. Важно, что ее латентными следствиями было воспроизводство государственно-патерналистского сознания масс, в данном случае – представления о необязательности участия (и ответственности) масс. «Власти лучше нас знают, как надо и что делать, мы политикой не занимаемся, а если и включаемся в какие-то акции и демонстрации, то всегда только с разрешения и с санкции начальства». Поэтому политика реформ сопровождалась массовым сознанием: «я не могу влиять на политические решения», «сам по себе я ничего изменить не в состоянии», или иначе – «сделать ничего нельзя» (впрочем, верно также и в форме: «даже если бы и мог, не хочу и не стал бы»). Ср. интеллигентское: «я испытываю отвращение к политике», «я вне ее», «она меня не интересует» и т. п. Это не элитарно-эстетская позиция человека, закрывшегося от всех в башне из слоновой кости, а массовый оппортунизм (или низовая обывательская трусость), характерные для всех авторитарных или тоталитарных режимов.

192

Трудно удержаться от сопоставления с ситуацией, предшествующей приходу нацистов: «<…> режим Брюнинга явился первым опытом и, так сказать, моделью того образа правления, который с той поры получил распространение во многих странах Европы: полудиктатуры под именем демократии для защиты от настоящей диктатуры. Тот, кто даст себе труд подробно изучить период правления Брюнинга, без труда обнаружит, что здесь имелись образчики всех элементов, которые в результате неизбежно делают вышеупомянутый тип правления предварительной школой того, что он, собственно, должен подавлять. Эти элементы – деморализация своих собственных сторонников; выхолащивание своей позиции; приучение к несвободе; идейная безоружность перед вражеской пропагандой; передача инициативы противнику и, наконец, капитуляция в тот момент, когда все упирается в вопрос о власти». «Далеко не каждый в Германии, кто стал нацистом, ясно сознавал, кем он на самом деле стал» (Хафнер С. История одного немца. Частный человек против тысячелетнего рейха. СПб.: Изд-во И. Лимбаха, 2016. С. 98–99, 115).

193

Липсет С. М. Политический человек. Социальные основания политики. М.: Мысль, 2016. С. 115–212.

194

Впервые опубликовано: Вестник общественного мнения. 2018. № 3–4. С. 207–257.

195

Совсем недавно я натолкнулся на такие же аргументы в только что вышедшей на русском языке книге Х. Арендт: «Если исходить из того, что большинство наших действий имеют утилитарный характер и что наши злодеяния берут начало в некотором “преувеличении” личной выгоды, то мы вынуждены заключить, что этот конкретный институт тоталитаризма недоступен человеческому пониманию. Если же, с другой стороны, отвлечься от любых норм, которых мы обычно придерживаемся, и рассматривать исключительно фантазмы идеологических утверждении расизма в их логической чистоте, то нацистская политика истребления оказывается более чем осмысленной. <…> Существенной оказывается их [лагерей] антиутилитарная функция, тот факт, что даже крайне критические ситуации в ходе военных действий не могли оказать влияния на эту “демографическую политику”. Нацисты как будто бы были убеждены, что поддерживать работу фабрик смерти было важнее, чем выиграть войну». Арендт Х. Методы социальных наук и изучение концентрационных лагерей // Арендт Х. Опыты понимания 1930–1954. Становление, изгнание и тоталитаризм. М.: Ин-т Гайдара, 2018. С. 397–398.

196

«Объективными» их можно считать в силу того, что они присущи абсолютному большинству населения, горизонт существования которого определен практическими заботами повседневной жизни. Диапазон их невелик (из-за ограниченности самих запросов): от пожеланий «жить не хуже других» до норм физического выживания («средств хватает только на еду»). Они «реальны», поскольку на них в своих политических заявлениях ориентируются руководство и ведущие политики, обещающие в своих долгосрочных планах повысить благосостояние и качество жизни населения России.

197

См.: Общественное мнение – 2016. М.: Левада-Центр, 2017. С. 138–140. Табл. 14.15–14.19, 14.1.11–14.1.20; Общественное мнение – 2017. М.: Левада-Центр, 2017. С. 35. Табл. 3.1.9–3.1.10, 9.2.5. Граф. 9.5.1. В сентябре 2018 года авторитет (влиятельность) социальных институтов в общественном мнении распределялся следующим образом: 1) армия (66 %); 2) президент (58 %); 3) ФСБ и другие виды политической полиции (50 %); 4) религиозные организации, РПЦ (48 %) и т. п. Профсоюзы, политические партии, парламент, правительство называли от 16 до 27 %. На сайте «Левада-Центра» доступны аналогичные данные за 2018–2019 годы.

198

См.: Общественное мнение – 2017. С. 35. Табл. 3.1.14–3.1.16.

199

«Недемократические режимы не просто de facto ограничивают свободу меньшинств, но и, как правило, четко прописывают юридические ограничения, оставляя простор для интерпретации таких законов не объективным независимым органам, а самим правителям, которые к тому же применяют их крайне избирательно» (Линц Х. Тоталитарные и авторитарные режимы. Введение // Неприкосновенный запас. 2018. № 4. С. 4).

200

О необходимости «жертвы», соучастия в преступлении, убийстве или изгнании «козла отпущения» как условия конституирования коллектива и поддержания солидарности см.: Жерар Р. Насилие и священное. М.: НЛО, 2000; 2-е изд. 2010; Его же. Козел отпущения. СПб.: Изд-во И. Лимбаха, 2010.

201

Адамс Ч. Влияние налогов на становление цивилизации. М.; Челябинск: Социум-Мысль, 2018. Гл. 38 «Для чего предназначены конституции». С. 543–557. Сегодня в России с 1 рубля доходов государство забирает себе в виде различных налогов более 65 копеек: налог на доходы физических лиц (13 %) платит сам гражданин (считается, что «лично», но обычно эти суммы автоматически вычитаются при получении зарплаты, гонораров и прочих денежных поступлений); еще три налога платит работодатель (в Пенсионный фонд России – 22 %, в Федеральный фонд обязательного медицинского страхования – 5,1 %; в Фонд социального страхования – 2,9 %). Далее идет налог на добавленную стоимость – 18 % (с 2019 года – 20 %), который платят все потребители. Итого – 63 %. Кроме того, к ним нужно прибавить имущественные налоги (на недвижимость, землю и др.), транспортный налог на автовладельцев и компании, занимающиеся грузоперевозками (включая сборы на «Платон»), которые опосредованно ложатся на всех потребителей, акцизы на топливо, вино, табак, штрафы и т. п.

202

В советское время (даже не при Сталине, а уже при Хрущеве) налоги на частников, личные подсобные хозяйства колхозников и горожан в малых городах и поселках городского типа разоряли страну, вели к бегству сельского населения в города, создав условия для хронического голода или дефицита продуктов питания.

203

См. аналитический доклад: Кынев А. В., Зубаревич Н В., Рогов К. Ю. Стресс-тест на пол-России. Технологии электорального доминирования и их ограничения Анализ региональных выборов 2018 года. URL: https://www.liberal.ru/anons/7275 и Рогов К. Ю. Дрейф на льдине, не похожей на Крым // Новая газета. 09.01.2019. URL: https://www.novayagazeta.ru/articles/2019/01/08/79126-dreyf-na-ldine-ne-pohozhey-na-krym.

204

См., например, одно из многих подобных заявлений, сделанных Гарри Каспаровым: «Мы присутствуем при агонии режима Путина» (Радио «Свобода». 14.12.2018. URL: https://www.svoboda.org/a/29654496.html). Следует отметить, что чем меньше поддержка таких партий, тем более категоричным становится тон прогнозов их политических лидеров. При этом сам по себе гипотетический уход Путина у говорящих не вызывает сомнений. Одновременно заметно усилился и градус славословия на федеральных каналах телевидения в честь бессменного президента и его великих свершений.

205

Здесь и шантаж западных стран угрозой применения ядерного оружия, и провоцирование конфликтов в разных частях мира, и демонстративное военное сотрудничество с Ираном и другими диктаторскими режимами, и поддержка правых сил в Европе, и хакерское вмешательство во внутренние дела разных стран. В какой степени такие угрозы являются пропагандистским блефом, присущим тоталитарным режимам, а в какой представляют собой реальную опасность для мирового сообщества и населения России, сказать невозможно.

206

Широко разрекламированные нацпроекты, ставшие важной частью популярности президента, оказались невыполненными, как и предсказывали эксперты; новые обещания и планы, еще менее подкрепленные какими бы то ни было реальными расчетами и ресурсами, лишенные каких-то конкретных показателей, воспринимаются обществом все с большим равнодушием.

207

См. серию статей Н. Петрова в «Ведомостях» (от 22.08.2018, от 30.08.2017 и от 05.09.2017): Петров Н. Путинская перестройка. URL: https://www.vedomosti.ru/opinion/articles/2017/08/23/730610-putinskaya-perestroika; Его же. Репрессии стали механизмом контроля элиты. URL: https://www.vedomosti.ru/opinion/articles/2017/08/30/731537-repressii-kontrolya-eliti; Его же. Методы репрессий отрабатываются в регионах. URL: https://www.vedomosti.ru/opinion/articles/2017/09/06/732503-metodi-repressii.

208

Достаточно указать на законопроект о наказании за проявление неуважения к чиновникам, который вначале получил отрицательный отзыв в ряде ведомств, но затем был одобрен ими же и прошел уже вторые чтения в Госдуме. Правда, после некоторых разъяснений это закон применяется только к тем, кто оскорбил Путина или проявил неуважение к нему.

209

Так было в момент вспыхнувших, казалось бы, совершенно неожиданно массовых антипутинских демонстраций после выборов 2011 года, давших повод многим политологам упрекать социологию в неспособности прогнозировать массовые волнения и изменения. Как кажется, больше оснований было бы винить в этом самих политологов, занятых описанием «недостойного правления». Предостережения о быстром исчерпании протестного потенциала из-за отсутствия социальной организации движения и неспособности к консолидации, вытекающие из социологического анализа общества и его институциональной системы, не принимались во внимание, равно как и националистический характер первых выступлений против системы (Кондопога, Манежная и др.). Вера в предопределенность и неизбежность демократических и рыночных изменений ограничивали и без того скудный теоретический ресурс наших политологов.

210

«Нормальная развивающаяся страна», по определению А. Шлейфера и Д. Трейсмана (Shleifer A., Treisman D. A Normal Country // Foreign Affairs. 2004. Vol. 84. № 2. P. 20–38; рус. пер.: Эковест. 2004. Т. 4. № 1. С. 44–78). Резкая критика подхода авторов последовала почти сразу же: Розенфилд С. Ненормальная страна // Эковест. 2004. Т. 4. № 2. С. 350–366. Даже в 2008–2009 годах в дискуссиях на «Ходорковских чтениях» в предлагаемых сценариях эволюции России преобладали варианты умеренного реформизма. Суждения о неизбежности усиления репрессий в России, вытекающие из логики самого путинского режима, воспринимались тогда аудиторией с большим скептицизмом и сопротивлением.

211

Гудков Л. Д. Природа «путинизма» // Вестник общественного мнения. 2009. № 3 (101). С. 6–21.

212

По ряду соображений я привожу лишь те высказывания, которые прозвучали в «солидной» российской печати, не вызывающей упреков в «экстремизме» или «продажности». См., например: «Его считают ключевой фигурой огромной постсоветской бандитской клептократии и самым богатым человеком на планете… Хоть он и выглядит как домовой эльф Добби, на самом деле он безжалостный тиран», – писал Борис Джонсон в декабре 2014 года, за полгода до своего назначения министром иностранных дел Великобритании. URL: https://www.vedomosti.ru/politics/galleries/2018/07/09/775021–10; «Побывавший с визитом в Москве в составе делегации членов конгресса США сенатор Джон Кеннеди заявил, что иметь дело с российским правительством все равно что “иметь дело с мафией”, сообщает Associated Press. Делегация американских законодателей впервые с 2016 г. побывала в Москве с 30 июня по 4 июля, об итогах поездки сенатор рассказал 9 июля в Вашингтоне. “В России нет политической философии. Это как задаваться вопросом, в чем состоит политическая философия мафии”, – сказал Кеннеди. “Их философия – это деньги и власть. Такова философия Путина. Он правит железной рукой. Он диктатор”, – добавил сенатор». URL: https://ria.ru/world/20180710/1524277823.html; URL: https://www.rbc.ru/politics/10/07/2018/5b44444f9a7947d31ed31d51; http://nsn.fm/hots/posetivshiy-rf-senator-ssha-sravnil-pravlenie-putina-s-mafiey.html. «Главный импульс и вектор все более ярого и реваншистского национализма в официальной политики российского государства является реставрационным, а не революционным, как в фашизме». Умланд А. Является ли путинский режим фашистским? Западно-российский клинч? Текущие споры о «фашизма» и «империализме» Кремля // Гефтер. 07.05.2018. URL: http://gefter.ru/archive/24860?_utl_t=fb); см. также: Umland A. Russischer Nationalismus. Der postsowjetische politische Diskurs und die neue faschistische Gefahr // Phase 2. Zeitschrift gegen die Realität. 13.01.2019. URL: https://phase-zwe.org//hefte/artikel/russischer-nationalismus‐644/.

213

Иноземцев В. Л. Вставай, страна огромная: как фашизм возвращается 70 лет спустя. URL: http://daily.rbc.ru/opinions/politics/22/06/2015/5582da729a794713ec1a6b91.

214

«Слово “фашизм” теперь – на фоне глобального подъема крайне правых демагогов вроде Дональда Трампа, Марин Ле Пен, Виктора Орбана, Нарендры Моди и Реджипа Тайипа Эрдогана – вертится у всех на языке. <…> Мы все глубоко инвестировали себя в идеологию и психологию фашизма» (Чаудхари А. С., Шапп Р. Рейх суперменеджеров. Американские ученые против американских политиков: вердикт без суда? // Los Angelos Review of Books. 2016. November. № 7. Рус. пер. на сайте «Гефтер» от 06.12.2017).

215

См.: Dawisha K. Putin’s Kleptocracy: Who Owns Russia? N.Y.: Simon & Schuster, 2014; Путинская клептократия: интервью c Карен Давиша // Радио «Свобода». 29.08.2017; Mommsen M. Das Putin-Syndikat. München: C. H. Beck, 2017. «То, что крадут клептократы, – это доходы, денежные потоки. Дальше идет хищническое государство, когда вы не просто нелегально перенаправляете потоки доходов, но и забираете чужую собственность, раздавая ее другим членам своей “политической семьи”». «”Мафиозное государство” – это не просто клептократия, а хищнический режим, где процветает ярко выраженное централизованное рейдерство. Это то, что случилось в России и в Венгрии» (Мадьяр Б. Мафиозное государство Россия уже прошло точку невозврата. URL: https://www.colta.ru/articles/mosty/18126-balint-madyar-mafioznoe-gosudarstvo-rossiya-uzhe-proshlo-tochku-nevozvrata).

216

В ведущих российских университетах такой подход почти единодушно считается единственно научным; здесь совпадают интересы тех преподавателей, которые механически следуют за западной социальной мыслью, и властей, нуждающихся в признании России «нормальной развивающейся» страной, такой же, как «все» или как многие другие (что должно снять упреки в эксцессах авторитарного плутократического правления). Другими словами, проблема в том, как соединить «нормальную страну» и «великую державу». Первая трактовка предназначена для условно внешнего потребителя (российского обывателя, смотрящего на себя как бы «чужими глазами» и тем самым идентифицирующегося с этим «мнением»), вторая – для внутреннего, горделивого.

217

«Мы должны пересмотреть и по-иному оценивать роль коррупции в обществе, в меньшей степени подчеркивая ее негативные свойства и в большей степени ее способность служить антидотом к идеологическому фанатизму» (Riesman D. Some Observation on the Limits of Totalitarian Power // Riesman D. Abundance for what? And other Essays. N. Y.: Anchor Books, 1965. P. 80). В основу цитируемой статьи положен доклад, прочитанный им в Нью-Йорке в 1951 году на 2-й конференции по тоталитаризму, организованной Американским комитетом за свободную культуру. Первая публикация доклада: The Antioch Review. 1952. Vol. 12. № 2. P. 155–168.

218

Самым известным в советское время «документом» такого рода, а именно свидетельством сосуществования разновременных культурных и временных пластов, нормативных систем, адаптивных механизмов, гетерогенных социальных и моральных представлений складывающегося тоталитарного социума, следовало бы считать романы И. Ильфа и Е. Петрова «12 стульев» (1928) и в еще большей мере «Золотой теленок». Работа над последним началась в 1928 году, публикация, первоначально за рубежом, – в 1931-м, в СССР – в 1933-м. Пример А. И. Корейко, скромного служащего советской бюрократической конторы «Геркулес», позволил авторам обозначить схемы крупномасштабных коррупционных операций и взаимоотношений, напоминающих сегодняшние махинации высших российских чиновников и олигархов. Можно сослаться на совсем раннюю работу Б. Д. Бруцкуса «Проблемы народного хозяйства при социалистическом строе» (Экономист. 1922. № 1–3); вскоре после этой публикации ее автор был выслан из России по распоряжению Ленина в числе других пассажиров «философского парохода»), в которой он, задолго до Я. Корнаи, делал вывод о неизбежной дефицитарности формирующейся советской социально-экономической системы, вытекающей из самой сути государственного директивно-планового распределения. Хронический дефицит, который он как экономист-практик фиксировал эмпирически и каждодневно, таил в себе непременный административный произвол и бюрократические злоупотребления, которые с течением времени должны были закрепиться в виде статусных привилегий и социального неравенства. Еще более радикально-критические выводы в это же время (в 1922 году), обоснованные уже чисто теоретически, были сделаны Л. фон Мизесом «Die Gemeinwirtschaft: Untersuchungen űber den Sozialismus» (рус. пер.: Мизес Л. фон. Социализм. Экономический и социологический анализ. М.: Catalaxy, 1994; М.; Челябинск: Социум, 2016). Впрочем, в каком-то смысле не менее «авторитетным» свидетельством, можно считать работы тех же лет самого В. Ленина, где он пишет о необходимости систематических чисток госаппарата и борьбы с советскими бюрократами.

219

Обвинения в «идеологической предвзятости» (тоталитаризм как оценочное понятие, как идеологический инструмент холодной войны), с моей точки зрения, сыграли здесь вторичную роль. Главное – невозможность на тот момент концептуального развития понятия.

220

Э. Френкель описывает нацистское «двойное государство» как амальгаму или множество секторов с собственными, хотя и ограниченными суверенитетами. Фюрер играет здесь роль арбитра между разными силовыми структурами и группами интересов (Fraenkel E. The Dual State: A Contribution to the Theory of Dictatorship. N. Y., London, Toronto: Oxford University Press, 1941); см. также: Neumann F. L. Behemoth: The Structure and Practice of National Socialism. N. Y.: Oxford University Press, 1942 (рус. пер.: Нойманн Ф. Л. Бегемот. Структура и практика национал-социализма 1933–1944. СПб.: Владимир Даль, 2015); Kershaw I. Popular Opinion and Political Dissent in the Third Reich: Bavaria, 1933–1945. N. Y.: Clarendon Press of Oxford University Press, 1983.

221

«Я буду обсуждать апатию, коррупцию, свободное предпринимательство, преступность и тому подобные угрозы системы безопасности Советов» (Рисмен Д. Указ. соч. С. 78).

222

Приводимые здесь и ниже работы никоим образом не претендуют на какую-либо библиографическую полноту, это не более чем способ напомнить читателю о времени появления самых авторитетных исследований и дискуссионных компендиумов, таких как: Masse und Demokratie / Hrsg. von A. Hunold, Stuttgart: Erlenbach-Zűrich, 1957; Lipset S. M. Political man: The social bases of Politics (1960; рус. пер.: Липсет С. М. Политический человек: Социальные основания политики. М.: Мысль, 2016); Almond G., Verba S. The civic culture. Political Attitudues and Democracy in Five Nations (1963; рус. пер.: Алмонд Г., Верба С. Гражданская культура. Политические установки и демократия в пяти странах М.: Мысль, 2014); Parlamentarismus / Hrsg. von K. Kluxen. Köln: Kiepenheuer & Witsch, 1967; Huntington S. Political Order in Changing Societies (1968; рус. пер.: Хантингтон С. Политический порядок в меняющихся обществах. М.: Прогресс-Традиция, 2004); Putnam R. D. The Beliefs of Politicians: Ideology, Conflict, and Democracy in Br. Englewood Cliffs. N.J.: Prentice-Hall,1976; Putnam R. D., Aberbach J. D., Rockman B. A. Bureaucrats and Politicians in Western Democracies. Cambridge, MA: Harvard University Press; 1981; Demokratie am Wendepunkt. Die demokratische Frage als Proekt des 21.jahrhunderts. Berlin: Siedler Verlag, 1996 (особый интерес представляют опубликованные здесь статьи К. Оффе, К. фон Бейме, А. Этциони, Ч. Тэйлора, К. Брахера, П. Харди и других именитых авторов). Я хотел бы подчеркнуть еще одно обстоятельство: разрыв во времени оригинальных первоизданий подобных работ и их перевода на русский язык, соответственно, длительность времени (лаг) вероятной рецепции идей авторов более широкой публикой в России, с одной стороны, а также кем был подготовлен перевод – с другой (МШПИ, фонд «Открытое общество» Дж. Сороса, позднее РОССПЭН и «Либеральная миссия»). Особых дискуссий в России вокруг самих работ, критического разбора их или адекватности, пригодности выдвинутых принципов и подходов для российской проблематики не было. В очень охлажденном и догматическом виде эти идеи представлены лишь в некоторых: Пшеворский А. Переходы к демократии // Путь. 1993. № 3 (URL: http://read.virmk.ru/p/Pshevorski.htm); Его же. Демократия и рынок. Политические и экономические реформы в Восточной Европе и Латинской Америке. М.: РОССПЭН, 1999.

223

Дерлугьян Г. М. Демократия как озеро. Предисловие // Тилли Ч. Демократия. М.: Ин-т общ. проектирования, 2007. С. 7.

224

Первая статья Основного закона ФРГ звучит так: «Достоинство человека неприкосновенно. Уважать и защищать его – обязанность всей государственной власти».

225

Отвечая на это, Линц указывал, что ограниченная гетерогенность разных групп интересов в условиях тоталитарных режимов не меняет характера этой системы. «Плюрализм тоталитарных систем – это не общественный плюрализм, а плюрализм политический, причем исключительно внутри правящей политической элиты <…> участники этих конфликтов искали и находили союзников среди военных, бюрократов и бизнесменов, но было бы большой ошибкой считать перечисленных выше людей или организации представителями донацистских структур германского общества (курсив мой. – Л. Г.). То же самое, вероятно, можно сказать и о борьбе разных фракций Политбюро или ЦК после смерти Сталина» (Линц Х. Указ. соч. С. 30).

226

Берлин (1953), Венгрия (1956), Чехословакия (1968), Польша (1956, 1970), появление «Солидарности», отрывочная информация о массовых волнениях в СССР, самым известными из которых были события в Новочеркасске.

227

См., например, солиднейший компендиум: A New Handbook of Pоlitical science (Oxford: Oxford University Press, 1996), подготовленный Р. Гудиным и Х. В. Клингеманном, представляющий собой аналитический обзор основных проблемно-тематических разработок и концептуальных подходов в политологии, существовавших в середине 1990-х годов. Как пишет инициатор и научный редактор русского издания Е. Шестопал, к моменту перевода на русский язык «американоцентризм современной политической науки в определенном смысле уже исчерпал себя. Несомненны успехи американской и западноевропейской политологии как в постановке, так и в трактовке многих проблем современного политического процесса. Но исследователи стран бывшего второго и третьего мира не могут прямо воспользоваться теоретическими наработками, сделанными на материалах индустриально развитых демократий» (Политическая наука: новые направления. М.: Вече-Москва, 1999. С. 11). Трактовка политического поведения в западной политологии поэтому строилась преимущественно на аналогиях с экономическим поведением (модели «рационального выбора», различия в поведении «избирателей-вкладчиков» и «избирателей-потребителей») (Там же. С. 277) и т. п. Характерная черта эпохи: этот уникальный энциклопедический ридер издан при финансировании и поддержке фонда «Открытое общество» Дж. Сороса, спустя несколько лет объявленного в России нежелательной организацией, «ведущей подрывную деятельность против российского государства».

228

Подробнее об этом см.: Тилли Ч. Указ. соч.

229

Шульман Е. Демократизация по ошибке. Как самосохранение власти приводит к переменам. URL: http://carnegie.ru/commentary/74926.

230

См., например, интересные работы Н. Коровицыной – историка процессов социальной трансформации в Чехословакии: Коровицына Н. В. Агония соцмодернизации. Судьба двух поколений двух европейских наций. М.: Наука, 1993; Ее же. Среднее поколение в социокультурной динамике Восточной Европы второй половины ХХ века. М.: Наука, 1999; Ее же. Восточноевропейский путь развития: социокультурные контуры. М.: Наука, 2003; Ее же. «С Россией и без нее»: восточноевропейский путь развития. М., Наука, 2003; Ее же. «Бархатные» революции как феномен массового сознания восточноевропейцев // Революция 1989 г. в странах Центральной и Юго-Восточной Европы. Взгляд через десятилетие. М.: Наука, 2001.

231

Эти обстоятельства, разумеется, не являются гарантией успешности перехода к демократии, даже при условии вступления в европейские структуры. См.: Крыстев И. [Крастев И.]. «Превращение» Центральной Европы. Почему подражание Западу неизбежно ведет к национальному ресентименту // IPG. Международная политика и общество. 30.01.2019. URL: https://www.ipg-journal.io/rubriki/evropeiskaja-integracija/statja/show/prevrashchenie-centralnoi-evropy‐715/.

232

Huntington S. P. The Third Wave: Democratization in the Late Twentieth Century (1991; рус. пер.: Хантингтон С. Третья волна. Демократизация в конце XX века. М.: РОССПЭН, 2003); Патнэм Р., Леонарди Р., Нанетти Р. Чтобы демократия сработала: гражданские традиции в современной Италии (1993; рус. пер.: М.: Ad Marginem, 1996, Библиотека МШПИ); Huntington S. P. The Clash of Civilizations and the Remaking of World Order (1996; рус. изд.: Хантингтон С. Столкновение цивилизаций. М.: АСТ, 2003).

233

См., например, характерную для этого подхода работу Х. Айзенка «Психология политики» (1954; рус. пер.: М.: Мысль, 2016), впервые изданную на русском языке фондом «Либеральная миссия».

234

Ср. с этим творчество российских писателей-циников: В. Сорокина, Э. Багирова и др.

235

Linz J. J. Totalitarianism and Authoritarian Regimes // Handbook of Political Sciences / Ed. F. Greenstein, W. N. Polsby. Addison; Wesbey. 1975. Vol. 3. P. 175–411. Совсем недавно вышел перевод части этой работы в журнале издательства НЛО: Линц Х. Тоталитарные и авторитарные режимы. Введение // Неприкосновенный запас. 2018. № 4. С. 16–62. Цитаты даются по этой публикации. До недавнего времени я не встречал в отечественной литературе (если не считать изложения его концепции в университетских учебных курсах политологии) попыток работать с его типологией режимов, тем более пытаться применить ее как основу для разработки инструментов эмпирического анализа или объяснения текущих социально-политических процессов и явлений.

236

«Общества различаются не только тем, как в них устроена политическая жизнь, но и устройством властных отношений в иных сферах» (Линц Х. Указ. соч. С. 17).

237

Линц Х. Указ. соч. С. 17. И далее: «Можно выделить множество подтипов, различающихся тем, кто участвует в ограниченном плюрализме и как эти участники организованы, а также уровнем и типом их участия. Мы будем различать: бюрократическо-милитаристские авторитарные режимы, формы институционализации авторитарных режимов, которые мы называем “органическим этатизмом”; мобилизационные авторитарные режимы в постдемократических обществах, примером которых во многих отношениях является итальянский фашизм; мобилизационные авторитарные режимы в государствах, только что обретших независимость; наконец, посттоталитарные авторитарные режимы. Разумеется, эти идеальные (в веберовском смысле) типы не описывают в полной мере ни одного конкретного режима, поскольку в реальности политические режимы возникают усилиями лидеров и общественных сил, имеющих противоречивые представления о государственном устройстве, причем приоритеты и общие представления о цели у них постоянно меняются. Любой режим – результат явных и скрытых разнонаправленных тенденций, поэтому всегда представляет собой смешанную форму. Тем не менее близость к той или иной форме всегда имеется. В этом смысле в рамках нашей типологии трудно точно поместить даже какую-то одну страну в каждый конкретных момент» (Там же).

238

В российских политологических работах, описывающих действующий режим, линцевская типология недемократических режимов, в том числе его конструкция авторитарного правления, практически не используется в качестве операционального инструмента анализа (возможно, в силу ясности своей системы референции и самоцензуры), хотя охотно цитируется в общих университетских курсах. Эпигонский характер российской политологии отразился в том, что такого рода инструменты (авторитаризм и ему подобные) некритически, то есть без специальной проработки были использованы для анализа процессов постсоветской эволюции. Чужой проблемно-смысловой контекст был перенесен на постсоветскую тематику, что привело к множеству интеллектуальных тупиков и ложных ходов.

239

Такого рода методологические недоразумения, обусловленные разной направленностью и задачами исследовательской работы в разных дисциплинарных областях, чрезвычайно характерны и труднопреодолимы, поскольку связаны с профессиональными установками или ценностными конвенциями группового самоопределения. Наиболее примечательными в этом плане оказались работы американских историков-«ревизионистов», продемонстрировавших гораздо большую сложность устройства повседневной жизни и репрессивных практик в странах классического тоталитаризма, отсутствие идеологического монолитного единства общества и государства и т. п. Все это очень важные и доказательные вещи для критики тоталитаризма, если только рассматривать тоталитаризм как эмпирическое описание конкретной системы господства в отдельной стране.

240

Само слово «тотальный» в научный оборот в специфическом политическом контексте было введено в 1923 году Дж. Амендолой и П. Гобетти для характеристики фашистского движения в Италии и почти сразу же было подхвачено Б. Муссолини, который придал ему позитивный идеологический смысл. Через несколько лет понятие «тоталитарный» и производные от него – «тоталитаризм» и другие прочно вошли в состав научного словаря социальных наук. Анализ теорий, составляющих парадигму тоталитаризма, см.: Випперман В. Европейский фашизм в сравнении, 1922–1982. М.; Новосибирск: Сибирский хронограф, 2000. Гудков Л. Д. «Тоталитаризм» как теоретическая рамка: попытки ревизии спорного понятия // Экономические и социальные перемены: мониторинг общественного мнения. М., 2001. № 5. С. 19–29; № 6. С. 20–29. Появление этой статьи было вызвано потребностью пересмотреть имеющиеся концептуальные средства для описания формирующегося режима Путина. См. также: Gudkov L. Russia – A Society in Transition? // Telos. 2001. Summer. № 120. P. 9–30.

241

Рукопись Арендт была закончена в 1949 году, когда архивные материалы о советской системе были малодоступны, о чем она пишет в предисловии к своей работе. Арендт относит к тоталитарным режимам только гитлеровский нацизм и сталинизм, не считает тоталитарными ни режим Франко, ни итальянский фашизм, ни другие диктаторские или деспотические системы. Немецкое, несколько расширенное издание вышло в 1955 году. После второго американского издания (1958) книга была переведена на более чем 70 языков.

242

Работы В. Гуриана, Л. Бассо, Л. Стурцо, Ф. Боркенау, Ф. Л. Нойманна, В. Райха, И. Силоне, А. Кестлера, Дж. Оруэлла, Л. Б. Н. Шапиро и других авторов – философов, политологов, психоаналитиков, писателей.

243

Значительно позже, уже после появления «Архипелага ГУЛАГ» А. Солженицына, поле тоталитаризма стало расширяться за счет работ о практиках коммунистов в других странах (в странах Восточной Европы, в Китае при Мао Цзедуне, во Вьетнаме, в полпотовской Камбодже, в Латинской Америке, в Африке и др.). См.: Куртуа С., Верт Н., Панне Ж.-Л., Пачковский А., Бартошек К., Марголин Ж.-Л. Черная книга коммунизма [95 миллионов жертв большевизма]. М.: Три века истории, 2001.

244

Я не имею в виду одноименные разделы в учебных университетских курсах по истории политических учений. Из вышедших относительно недавно (но все же почти 15 лет назад!) серьезных работ российских авторов могу упомянуть только книгу: Работяжев Н. В., Соловьев Э. Г. Феномен тоталитаризма. Политическая теория и исторические метаморфозы. М.: Наука, 2005 (тираж 480 экз.).

245

Линц многократно предупреждает, что различия между «авторитаризмом» и «тоталитаризмом» условны и гораздо менее значимы, чем различия между демократическими и недемократическими режимами. Линц Х. Указ. соч. С. 5.

246

Надо говорить именно о «парадигме», поскольку на протяжении ХХ века сложилось множество различающихся теорий или версий тоталитаризма, объединяемых не столько общим словом «тотальный», сколько своеобразием репрессивных систем господства, возникших в это столетие. Изменения в системе политической власти (кадры, практики, законодательство, административное управление), обозначившиеся в последние годы правления Ельцина, и в особенности с приходом к власти Путина, резко расходились с прежним курсом команды «демократов и реформаторов», что потребовало возвращения к теориям тоталитаризма и их пересмотра с учетом новых явлений.

247

Кори Р. Страх. История политической идеи. М.: Территория будущего, 2007. С. 122–123.

248

К этому же пониманию тоталитаризма был близок и Дж. Оруэлл. Ср. отрывок из его «1984»: «Новояз должен был не только обеспечить знаковыми средствами мировоззрение и мыслительную деятельность приверженцев ангсоца, но и сделать невозможными любые иные течения мысли. <…> Новояз был призван не расширить, а сузить горизонты мысли, и косвенно этой цели служило то, что выбор слов сводили к минимуму. Выразить неортодоксальное мнение сколько-нибудь общего порядка новояз практически не позволял; еретическое высказывание, разумеется, было возможно – но лишь самое примитивное, в таком примерно роде, как богохульство <…>. Но это высказывание, очевидно нелепое для ортодокса, нельзя было подтвердить никакими доводами, ибо отсутствовали нужные слова. Идеи, враждебные ангсоцу, могли посетить сознание только лишь в смутном, бессловесном виде, и обозначить их можно было не по отдельности, а только общим термином, разные ереси свалив в одну кучу и заклеймив совокупно» (Оруэлл Дж. 1984 и эссе разных лет. М.: Прогресс, 2001. С. 200, 207).

249

Поэтому у нее политика ограничена определенными институциональными рамками и сферами (конкуренцией парламентских партий в соответствии с установленными четкими правовыми нормами, под защитой независимого суда и свободы прессы). В этом ее трактовка принципиально отличается от децизионистского понимания политики как борьбы за власть в любой форме и в любой сфере, характерного для всех недемократических репрессивных режимов. Но как раз такое представление полностью доминирует в России, разделяемое и властями, и их критиками.

250

Проблемы, которые принесло появление нового, бесструктурного массового общества, в первую очередь явления тотальной мобилизации, довольно рано, еще до Второй мировой войны, были диагностированы европейскими философами и интеллектуалами. Об этом, каждый по-своему, писали Х. Ортега-и-Гассет, Э. Юнгер, К. Шмитт и др. Но оценивали они их очень по-разному. Если Ортега-и-Гассет утверждал, что «масса – это всякий и каждый, кто ни в добре, ни в зле не мерит себя особой мерой, а ощущает таким же, “как и все”, и не только не удручен, но доволен собственной неотличимостью» (Ортега-и-Гассет Х. Восстание масс. М.: AST Publishers, 2016. URL: https://www.litmir.me/br/?b=81182&p=1), то Шмитт на этом выстроил вполне оригинальное тоталитарное учение о праве и об абсолютном суверенитете власти (государства), политики, конституированное от идеи «врага», которое во многом было реципиировано нацистами.

251

Актуальность такой постановки вопроса крайне значима для российской публики, которая не дозрела до обсуждения подобных моральных проблем. Достаточно указать на функционирование нашей судебной системы, Басманного суда или прокуратуры, которая абсолютно бесстрастно, чисто формально подбирает юридические обоснования для осуждения тех, кого вышестоящие инстанции считают нежелательными элементами или у кого они намерены отнять собственность. В данном случае дело, конечно, не в масштабах преступлений (кто в данном случае может квалифицировать такое поведение «правоохранительных органов» и защитников закона, как преступление, или даже квалифицировать действия судьи Данилкина как отвратительное в моральном плане?), а в самом принципиальном характере функционирования акторов социального института, сохраняющего все особенности тоталитарной системы.

252

Кори Р. Указ. соч. С. 143–144; Арендт Х. Банальность зла. С. 188–189.

253

«Эйхман искренне верил в авторитет лучших людей общества, в то, что их мнения были достойны уважения и подражания. А еще у них была власть, так что все это заставило его присоединиться к верованиям, сопровождавшим эту власть. Эти парные элементы в идеологическом структурировании Эйхмана – искреннее и инструментальное, мораль и карьеризм – были нераздельны, поскольку в глазах Эйхмана успех был нравственным благом, стандартом, по которому оценивалось достоинство людей» (Кори Р. Указ. соч. С. 146–147).

254

Эта недооценка «позитивных» латентных значений тоталитаризма закрывает возможности для понимания сохранения рудиментов тоталитаризма (например, одобрения Путина при явно негативной оценке нынешнего государства в целом).

255

Fridrich C. J., Brzesinsky Z. Totalitarian Diсtatorship and Autocraсy. Cambridge: Harvard University Press, 1965. Число признаков тоталитарного синдрома, первоначально ограниченное шестью, в дальнейшем постоянно увеличилось. Авторы (главным образом К. Фридрих) добавляли все новые характеристики, пытаясь учесть и замечания критиков, и новый материал, полученный историками в ходе работы в архивах.

256

На деле идеология не только будущего, но и прошлого, точнее, создающая замкнутую в себе и все объясняющую собой диалектику причин и следствий.

257

Такое понимание сохраняется даже у наших ведущих историков сталинизма, например у О. Хлевнюка, внесшего значительный вклад в описание и документирование становления и функционирования тоталитарного режима. См: Хлевнюк О. В. Политбюро. Механизмы политической власти в 1930-е годы М.: РОССПЭН, 1996; Его же. Хозяин. Сталин и утверждение сталинской диктатуры. М.: РОССПЭН, 2010.

258

В истории тоталитарных режимов представлены разные варианты воспроизводства власти – верхушечный переворот (например, разгром троцкистской оппозиции Сталиным, уничтожение Берии его более слабыми конкурентами после смерти Сталина, разгром «антипартийной группы» Хрущевым и отстранение в дальнейшем самого Хрущева, смерть Брежнева и случайный перебор кандидатов в преемники, что включает совершенно другие интересы поддерживающих систему господства групп – сохранения власти, иммунизация номенклатуры от террора и тому подобные, частичная деидеологизация режима, дискредитация и опорочивание предшественников или, реже, по принципиальным особенностям природы самих тоталитарных режимов как парадоксальной реакции на кризис модернизации – партикуляристское архаическое по форме наследование родственниками вождя (как в Северной Корее, на Кубе, в Азербайджане) или внутриклановых или аппаратных интриг в узком кругу высшего руководства (как в Китае, Туркмении, Узбекистане). Борьба за власть в высшем эшелоне тоталитарных режимов при этом может порождать заговоры и покушения на вождей (Гитлер), в редких случаях успеха – силовое их устранение (Муссолини, Каддафи). Но, как правило, диктатор предупреждает такие сценарии внутренними чистками или устранением потенциальных конкурентов, если они набрали слишком большой политический вес и ресурсы влияния.

259

Линц Х. Указ. соч. С. 20

260

Как пишет Випперман, «идеологический момент был обусловлен как антифашизмом, так и антикоммунизмом. После 1945 г. “демократическое” понятие “тоталитаризм” получило статус государственно-идеологического принципа, поскольку борьба с тоталитаризмом была закреплена в Основном законе ФРГ» (Wipperman W. Totalitarismustheorien. Die Entwicklung der Diskussion von den Anfängen bis heute. Darmstadt: Primus Verlag, 1997. S. 111). См. также: Випперман В. Европейский фашизм в сравнении; Умланд А. Теоретическая интерпретация фашизма в работах В. Виппермана // Социологический журнал. 2000. № 1–2. С. 205–210.

261

Griffin R. D. The Nature of Fascism. London: Routledge, 1993; International fascism: theories, causes, and new consensus / Ed. by R. Griffin. London: Arnold, 1995; Siegel А. Introduction // The Totalitarian Paradigm After the End of Communism. Toward a Theoretical Reassessment. Amsterdam; Atlanta, GA: Rodopi, 1998. P. 24–35; Stalinism and Nazism. Dictatorships in Comparison / Ed. by J. Kershaw and M. Lewin. Cambridge: Cambridge University Press, 1997; Gregor A. J. The Faces of Janus: Marxism and Fascism in the Twentieth Century. New Haven: Yale University Press, 2000; Idem. Interpretations of fascism. New Brunswick: Transaction books, 2007; Hohendahl P. U. Critical Theory and the Challenge of Totalitarianismus // Telos. 2006. Summer. P. 8–31 (тематические номера посвящены как раз проблематике перехода немецкого общество от тоталитаризма к демократии: Germany after the Totalitarianismus. 2006. №. 135–136).

262

Кун Т. Структура научных революций. М.: Наука, 1975; Гудков Л. Д. Метафора и рациональность как проблема социальной эпистемологии. Ч. 2: От рациональности сущего к субъективной рациональности. С. 277–350.

263

Направленность познания, обусловленную теоретическим интересом исследователя, его проблемной ситуацией, не следует путать и смешивать с практическими оценками исследователей: регулятивная роль ценностей исследователя («познавательный интерес») играет роль прожектора, направляющего внимание в условиях темноты на те или иные обстоятельства, подлежащие отбору и последующей интерпретации в категориях принятых или разрабатываемых теорий и концепций. Практическая оценка, напротив, никак не связана с процессами познания (отбора и объяснения), ее значимость определяется ситуацией практического действия (взаимодействия с другими).

264

Причем это никак не связано с философскими позициями мыслителей. Так, критический рационалист К. Поппер полагает, что причины тоталитаризма следует искать в самих истоках европейского мышления, например в платоновской идее социальной инженерии (Поппер К. Открытое общество и его враги. М.: Культурная инициатива, 2009). Со своей стороны, ведущие авторы франкфуртской школы М. Хоркхаймер и Т. Адорно (Диалектика Просвещения. Философские фрагменты. М.; СПб.: Медиум; Ювента, 1997) возводили причины тоталитаризма к просвещенческому техническому рационализму как основе тотального овладения миром.

265

Например, анализа неуместности уже после Февральской революции у сторонников партии конституционно-демократических реформ сочетания имперских политических целей (борьбы за проливы, войны до победного конца) с формированием парламентаризма, и это в условиях затянувшейся и истощившей все ресурсы мировой войны, как это было у П. Милюкова и других.

266

Заславский В. Л. Постсоветский этап изучения тоталитаризма: новые направления и методологические тенденции // Мониторинг общественного мнения: экономические и социальные перемены. 2002. № 1 (57). С. 47.

267

Эта методологическая посылка – рассмотрение тоталитарных типов господства, исходя из перспективы или логики их воспроизводства, соответственно, требование описывать их в языке развития (= структурно-функциональной дифференциации), сохранения или разложения прежней системы отношений господства, интеграции или социального контроля – позволяет автору говорить о третьем этапе развития тоталитарных исследований, начавшемся в середине 1990-х годов и отличающемся от двух предыдущих: «а) характером организации научной работы и предоставлением публике ее результатов; б) введением некоторых новых методологических принципов; в) появлением новых тем и направлений исследования, которые по разным причинам не были раньше в центре исследовательского внимания <…> Анализ функционирования и дегенерации режимов советского типа становится принципиальным направлением современных тоталитарных исследований» (Заславский В. Л. Указ. соч. С. 49).

268

Исключением является блестящее исследование правовых и политических практик переходного периода в посттоталитарных странах, которое проделала Евгения Лёзина (Лёзина Е. Проработка тоталитарного прошлого. Политика памяти и переходное правосудие как инструменты демократической трансформации. М.: НЛО, 2021).

269

После распада СССР во всех странах бывшего соцлагеря в первый период постсоветского существования наблюдалось резкое сокращение военных расходов, развал армии и военно-промышленного комплекса, ослабление милитаристской и экспансионистской риторики. Тем не менее склонность к применению вооруженных сил для решения политических задач сохранилась во всех бывших регионах СССР, кроме республик Балтии, более модернизированных и цивилизованных. В России готовность к насилию стала очевидной уже летом и осенью 1993 года при подавлении силовым образом выступлений номенклатурной реакции, негласном участии в вооруженных конфликтах в Абхазии и в Нагорном Карабахе, чеченских сепаратистов в 1994–2009 годах, блокировании вступления Грузии в НАТО в 2008-м, Украины – в ЕС в 2014-м и т. п.) Использование армии для решения чисто политических конфликтов и столкновении групп интересов означало первоначально несознаваемый, а потом все более открыто заявляемый отказ от возможности или перспективы развития современных институтов власти (формирования системы сдержек и противовесов, компромиссов, правовой регуляции, а значит, последовательного ограничения произвола и всевластия «исполнительной ветви» государственного аппарата). Было бы крайне близоруким полагать, что последствия концентрации власти у Администрации президента и подчиненного ей правительства свелись к двум никому, кроме военных, не нужным многолетним войнам на Кавказе. Напротив, фактическое поражение российского руководства в чеченской войне и явная слабость громадной, но деморализованной армии в короткой войне с Грузией резко усилили влияние самых консервативных институтов – генералитета и политической полиции, подчинивших себе аппарат, отвечавший за стратегию государственной политики. Это привело к приоритетному росту расходов на армию и ее перевооружение (без изменения в сравнении с советскими временами концепции военно-стратегического противостояния с демократическими странами), увеличению затрат на органы безопасности, к централизации управления и доминированию геополитической ментальности в руководстве страны. В 2010-е годы имело место резкое усиление военных расходов, реанимация геополитического мышления и пропаганды в качестве базы для легитимации режима и усиления внутреннего контроля над обществом. Рецидив тоталитаризма подготовлен и новой программой военных расходов (как и неудачей военной реформы). У других бывших республик СССР – Грузии, Молдавии, а также Армении и Азербайджана, пребывающих в состоянии перманентного вооруженного противостояния – вооруженные столкновения были обусловлены нерешенностью вопросов национально-территориального деления. Во всех случаях они привели к истощению этих стран и частичным потерям территории. В Узбекистане, Таджикистане реставрация тоталитаризма (или, может быть, правильнее сказать, реконфигурация среднеазиатской советской системы господства) была стимулирована войной с исламской оппозицией и ее разгромом.

270

Путинская риторика «стабильности», «порядка», позднее – суверенитета и национального возрождения, православного традиционализма, «особого пути» или «русской цивилизации», антизападничества, на первый взгляд, воспроизводит характеристики позднебрежневской идеологии консерватизма, фазу эрозии миссионерского, революционистского учения (получившего слабый импульс к обновлению при Хрущеве) и трансформацию его в имперский русский национализм. Однако ее функции совершенно иные: путинизм как идеология предназначен для легитимации вторичного тоталитаризма, оправдания политики реставрации системы тотального господства и дискредитации самой идеологии реформ, критики идеи перехода России к демократии и устранения групп, заинтересованных в изменении системы.

271

Головачев Б. В., Косова Л. Б., Хахулина Л. А. Формирование правящей элиты в России // Мониторинг общественного мнения: экономические и социальные перемены. 1995. № 6. С. 18–24; 1996. № 1. С. 32–38; Гудков Л. Д., Дубин Б. В. Посттоталитарный синдром: «управляемая демократия» и апатия масс // Пути российского посткоммунизма. М.: Моск. центр Карнеги. 2007. С. 8–63; Гудков Л. Д. Перерождение коммунистической номенклатуры // Россия на рубеже веков, 1991–2011. М.: РОССПЭН, 2011. С. 116–133.

272

«Концепция» отличается от «теории» лишь одним – теория «конституирует» эмпирические факты в форме строгих, методологически проработанных и подлежащих обязательной проверке понятий-терминов; для концепции, дающей толчок к построению индуктивистских теорий, это требование еще не обязательно или не всегда выдерживается.

273

Хантингтон С. Третья волна: демократизация в конце двадцатого века.

274

Гудков Л. Д., Дубин Б. В. Российские выборы: время «серых» // Мониторинг общественного мнения: экономические и социальные перемены. 2000. № 2. С. 17–29. Позволю себе напомнить приводимый в одной нашей старой статье диагноз российской ситуации, данный К. Райс (тогда еще не ставшей госсекретарем США): «Если Е. Гайдар утверждает, что в стране “произошла полномасштабная социальная революция <…> Радикально изменилась система политических институтов и экономических отношений…”, то Райс полагает, что 90-е годы оказались временем упущенных возможностей. Она пишет “…старая советская система развалилась, и некоторые основные факторы демократического развития уже сформировались <…> Но эти элементы не институционализированы <…> а баланс власти до такой степени смещен в сторону президента, что тот зачастую управляет страной посредством указов <…> Экономика страны не становится рыночной, а трансформируется в нечто иное. Широкое распространение бартера, квазибанки, миллиарды рублей, припрятанные за границей или в домашних кубышках, причудливые схемы приватизации, обогатившие так называемых реформаторов, – все это придает российской экономике прямо-таки средневековый оттенок” <…> Обстоятельства, сдерживающие развитие российского общества, не сводятся, по ее мнению, к экономике или политической системе, а к самому образу мышления. “Сдвиги же культурного характера, которые в конечном счете и создают условия для построения полноценного гражданского общества и рыночной экономики, могут растянуться на время целого поколения” (Райс К. Во имя национальных интересов // Pro et Contra. 2000. Т. 5. № 2. С. 115). Насчет поколения она слишком оптимистична» (Гудков Л. Д., Дубин Б. В. Конец 90-х: затухание образцов // Мониторинг общественного мнения: экономические и социальные перемены. 2001. № 1. С. 15–30).

275

Учет характера социализации здесь особенно важен, поскольку время социального «импринтинга» для поколения Путина и его ближайшего окружения (рождения 1950–1953 года) – С. Иванова, Н. Патрушева, В. Фрадкова, В. Черкесова, А. Бортникова и других – приходится на брежневский переворот и отстранение Хрущева, разложение коммунистической идеологии, страх и усталость от сталинского террора, от обстановки хронической мобилизации. Это также начало реанимации фрондирующей (но очень тихо) интеллигенцией русского национализма и православия. Конец эсхатологической мобилизующей идеологии и желание нормализации повседневной жизни, всеобщее недовольство дефицитарным социализмом, застойным потребительским аскетизмом способствовали распространению, с одной стороны, идеологического релятивизма и цинизма, а с другой – служили оправданием чиновниками, принадлежащими к закрытой среде особой бюрократии, своих привилегий «этосом госслужбы», что возвышает их до «нового дворянства». См.: Солдатов А. А., Бороган И. П. Новое дворянство: Очерки истории ФСБ. URL: https://www.rulit.me/books/novoe-dvoryanstvo-ocherki-istorii-fsb-read‐ 217403–1.html.

276

«Убежденные или декларативные демократы считают себя обязанными поддерживать заведомо антидемократические действия властей (или по меньшей мере, смиряться с ними, находя оправдание собственной слабости), а воинственно-патриотически воспитанные и ориентированные деятели вынуждены учитывать экономические и международные реалии, в какой-то мере использовать лексику и набор средств “демократического происхождения”. В результате поверхность общественной жизни приобретает как бы закамуфлированный вид, и это непосредственно сказывается на распределении оценок общественного мнения» (Левада Ю. А. Перспективы человека: предпосылки понимания // Левада Ю. А. Ищем человека… С. 278).

277

«Негативное восприятие перемен – долговременный общий фон восприятия населением прошедших изменений и перспектив дальнейшего развития. Этим определяется и политическая слабость активных сторонников “курса реформ…” Тем самым сохраняется устойчивая почва для дискредитации реформ и реформаторов, для попыток вернуть страну к ситуации “до 1985 года”, по крайней мере, символически» (Левада Ю. А. Перспективы человека: предпосылки понимания. С. 272). Доля «сожалеющих» о распаде СССР составляет в среднем 61 % (в опросах, проведенных на протяжении четверти века – с 1991 по 2018 год). Максимум (72–72 %) приходится на 1999–2001 годы.

278

Подробный анализ формирования фашистских движений в Европе см.: Манн М. Фашисты: Социология фашистских движений. М.: Пятый Рим, 2019.

279

Здесь интересна роль А. Коржакова, личного охранника Ельцина из КГБ, как и значение охранников Путина, ставших кадровым ресурсом для назначений на ключевые позиции регионального и ведомственного управления.

280

Волков В. В. Силовое предпринимательство, ХХI век: экономико-социологический анализ. СПб.: Изд-во ЕУСПБ, 2012.

281

См. характерное рассуждение известной журналистки, опубликованное не в сетях, а в открытой печати: «Нынешнее государство не имеет на самом деле единого мозга, из которого оно управляется. Оно в какой-то степени не имеет мозга вообще. Ему, как динозавру, мозг заменяют инстинкты – хватательный, стрекательный и оборонительный. Кроме того, это государство принципиально сдается в аренду социально близким. Если вы меня спросите, кто такой член путинской элиты – это человек, который может взять в аренду кусочек государства. <…> Если ты убьешь, украдешь, опозоришься – с тебя никогда не спросят. Спросить могут, только если ты сделал что-то хорошее. <…> Бесспорно, творцом этой уникальной системы является лично Путин. Это его детище. Это его архитектура. Это новый феодализм, в котором приближенным и избранным делегируется право на насилие не потому, что государство не хочет творить насилие само, – оно хочет и может. Но потому, что оно не всегда хочет отвечать. Система выстроена так, чтобы не отвечать» (Латынина Ю. Л. Зомби-ленд Россия // Новая газета. 24.012019. URL: https://www.novayagazeta.ru/articles/2019/01/24/79293-zombi-lend-rossiya).

282

Трифонова П. О., Петлевой В. Э. Список Белоусова для взимания сверхдоходов может быть дополнен // Ведомости. 10.08.2018. URL: https://www.vedomosti.ru/business/articles/2018/08/10/777892-spisok-belousova-vzimaniya-sverhdohodov-mozhet-dopolnen.

283

Академия ФСБ, как заявлено на ее сайте, ведет свою историю от созданных в апреле 1921 года «постоянно действующих курсов по подготовке сотрудников для службы в органах ВЧК». С 1952 год это вуз (Высшая школа МГБ) с трехгодичным обучением. «В настоящее время Академия ФСБ России является крупным многопрофильным учебно-научным центром. На ее кафедрах работают 40 академиков и членов-корреспондентов, более 150 профессоров и докторов наук, свыше 500 доцентов и кандидатов наук. Этот мощный научно-педагогический состав готовит кадры не только для ФСБ России, но и для Федеральной службы охраны Российской Федерации, Службы внешней разведки Российской Федерации, Министерства обороны Российской Федерации, некоторых других ведомств, а также осуществляет подготовку, переподготовку и повышение квалификации специалистов для органов безопасности. Ученые Академии принимают активное участие в разработке комплексных целевых программ, научной экспертизе и подготовке законодательных и иных правовых актов федерального уровня. Академия быстро реагирует на изменения политической и оперативной обстановки в стране и мире, ведет значительную научно-исследовательскую работу в интересах образовательного процесса и практической деятельности органов безопасности, постоянно совершенствует учебно-методическую базу, разрабатывает новые формы и виды обучения, хранит и укрепляет лучшие традиции защитников Отечества» (URL: http://www.academy.fsb.ru/index_history.html). То же самое можно сказать и о закрытой системе МВД – ведомственных университетах и Академии (URL: https://mvd.ru/upload/site120/folder_page/006/882/693/Istoriya_Akademii_upravleniya_MVD_Rossii_2018.pdf; https://xn – l1aeji.xn – b1aew.xn – p1ai/).

284

См. серию публикаций «Extra jus» в «Ведомостях» сотрудников Института проблем правоприменения при Европейском университете в Санкт-Петербурге: В. Волкова, К. Титаева, И. Четвериковой, А. Дмитриевой и др.

285

«Призрак “экономического материализма”, многократно опровергнутого историей ХХ в., сослужил скверную службу реформаторам, утешавшим себя и страну тем, что с изменением хозяйственных отношений все остальное само собой уладится и расцветет. Эта иллюзия привела по меньшей мере к двум тяжелым ошибкам: во‐первых, это невнимание к нуждам простого, “массового” человека, лишившее реформаторов шансов на массовую поддержку, а во‐вторых, это надежда на “реформаторский” потенциал недемократических властных структур и персонажей, приведшая к тому, что реформаторы трижды (при трех президентах) упустили возможность обрести собственное политическое лицо. Утраченные иллюзии перестроечных и последующих лет околореформенных конвульсий – это не просто массовое разочарование в демократических идеях и лозунгах, это показатель неудачи той элитарной квазихаризматической, а на деле – бюрократической структуры, которая исполняла роль движущей силы общественных перемен. Реформаторы имели высшие показатели общественного доверия в самый трудный переломный момент 1991–1992 гг., но даже не попытались превратить кредит доверия в систему гражданских организаций, нормально работающих институтов» (Левада Ю. А. Ищем человека… С. 279).

286

Гудков Л. Д., Дубин Б. В., Зоркая Н. А. Российская судебная система в мнениях общества // Вестник общественного мнения. 2010. № 4 (106). С. 7–43; Гудков Л. Д., Зоркая Н. А., Овакимян А. Г., Ворожейкина Т. Е. Мониторинг отношения российского населения к судебной реформе и судебной системе // Там же. 2014. № 3–4 (118). С. 13–69; Никитинский Л. В. Ментовское государство как вид. Неправительственный доклад в ВШЭ, март – апрель 2009 г. (URL: https://web.archive.org/web/20090714123738/; URL: http://www.ruj.ru/authors/nikitinskiy/090319–1.htm). Об исследованиях «Левада-Центра», посвященных отношению общества к полиции см.: Гудков Л. Д., Дубин Б. В., Леонова А. С. Милицейское насилие и проблема «полицейского государства» // Вестник общественного мнения. 2004. № 4 (72). С. 31–47; Гудков Л. Д., Дубин Б. В. Приватизация полиции // Там же. 2006. № 1 (81). С. 58–71.

287

После ограничения полномочий суда присяжных доля оправдательных приговоров опустилась до 0,2 %.

288

О проблемах российского федерализма см.: Захаров А. А. E pluribus unum: Очерки современного федерализма. М.: МШПИ, 2003; Его же. Унитарная федерация. Пять этюдов о российском федерализме. М.: МШПИ, 2008.

289

См. закрытые документы «Единой России», содержащие описание некоторых технологических способов работы в условиях «управляемой демократии». URL: http://infopressa.com/2018/09/07/v-vyborah-pobejdaet-tot-kto-kontroliryet-ih-hod-sekretnyi-izbiratelnyi-plan-shtaba-edinoi-rossii/; URL: https://mbk.sobchakprotivvseh.ru/region/sekretnyj-plan-shtaba– edinoj-rossii/

290

Волков Д. А., Гончаров С. В. Российский медиаландшафт – 2017: основные тенденции использования СМИ. М.: Левада-Центр, 2017; Kachkayeva A. G. Glamour Totalitarism the Television Industry in the epoch of stability (2004–2007) // World of Media. Yearbook of Russian Media and Journalism Studies. M.: MediaMir, 2009; Gudkov L. Traces of Defeat. Why the Propaganda Effect Will Be Felt for a Long Time Yet Journal // Russian Politics & Law (Russian Politics at the End of 2015: Continuing Deinstitutionalization). 2016. Vol. 54. Is. 4. P. 386–394. URL: http://dx.doi.org/10.1080/10611940.2016.1207466. Ср.: «В России все идет обыкновенным порядком: есть провинции, в которых почти не знают того, что у нас два года продолжается война. Нигде нет недостатка ни в чем: поют благодарственные молебны, танцуют и веселятся. <…> Народ, который поет и пляшет, зла не думает» (Екатерина II в письме к Вольтеру (1770)(.

291

Волков Д. А., Гончаров С. В. Российский медиаландшафт – 2019. Телевидение, пресса, интернет, социальные сети. Третий отчет по исследованиям «Левада-Центра». URL: https://www.levada.ru/2019/08/01/rossijskij-media-landshaft‐2019/.

292

Слово «особый» должно всякий раз писаться курсивом и произноситься с подчеркнутой аффективностью. Здесь уместны ассоциации и с «особистами», и с нуминозным отношением к власти в целом и к отдельным чиновникам как людям, наделенным экстраординарными качествами и т. п.

293

Открытого восстановления «единой государственной идеологии», записанной в Конституции, наверное, не будет, однако многочисленные поправки, внесенные президентской комиссией в феврале – марте 2020 года и уже одобренные ГД, региональными ЗК, СФ, фактически это узаконили, хотя последний бантик на этом конституционном пироге еще не завязан – изменения должны получить всенародный «одобрям-с» после общего голосования за них. Я бы отметил в этом плане как вещь принципиального характера политический стиль, стилистику этих изменений и поправок: лицемерие и наглость здесь сочетается с откровенной трусостью политического руководства, боящегося открыто заявлять о намерениях узурпации власти, проводящего свои интересы контрабандой или в духе «спецопераций». Провести некоторые свои важнейшие нормативные установления тайком, под «прикрытием», замаскировав суть демагогией заботы о людях, их нравственности, памяти народа и прочими пошлостями, чтобы потом использовать полученный результат для открытого принуждения подданных к исполнению от имени «народа».

294

Об оправдании афганской войны и пересмотре политической оценки решения о вводе советских войск в Афганистан см.: Снегирев В. Н. Отрешение // Новая газета. 08.02.2019. URL: https://www.novayagazeta.ru/articles/2019/02/07/79464-otreshenie?utm_source=push.

295

Дарсавелидзе Н. К. Память и памятники // Знамя. 2007. № 11; Ее же. Новые памятники в центре Москвы и на окраине // Отечественные записки. 2008. № 4 (43). Главный храм ВС РФ, который собирается строить С. Шойгу, «облачен» в военную форму: «История России, независимость которой выкована в войнах с иноземными захватчиками, неразрывно связана с историей храмостроительства: в память о защитниках Родины испокон возводились храмы-памятники, часовни, памятные знаки и целые православные архитектурные ансамбли. Для объединения всех православных верующих военнослужащих воздвигается Главный храм Вооруженных сил Российской Федерации» (URL: https://hram.mil.ru/). «“Идеей создания главного храма Вооруженных сил России является морально-психологическое обеспечение войск, и в храме будут проходить военные показательные мероприятия”, – пояснил РБК руководитель центра по изучению проблем религии и общества Института Европы РАН Роман Лункин. “Сам храм является идеологическим символом военного величия России, освященного православной идеей. И храм строится не для прихожан и не вокруг прихода. У храма другая идея создания”» (URL: https://www.rbc.ru/society/04/09/2018/5b8e74c29a7947d199ba2fae).

296

Вряд ли кого-то может удивить деятельность генерал-лейтенанта КГБ – ФСБ Л. Решетникова по увековечиванию памяти генерала Деникина и его соратников, разыскивающего следы их жизни в эмиграции и т. п. Долгое время он занимал пост руководителя РИСИ, готовившего доклады для высшего начальства о подрывной или шпионской деятельности НКО, академических институтов, общественных организаций, благотворительных фондов, вносимых впоследствии Минюстом в реестры «иностранных агентов». Именно на основании такого доклада «Левада-Центр» был объявлен иностранным агентом («…под видом проведения опросов его сотрудники создавали агентурную сеть для оппозиции и одновременно передавали нужную информацию американцам»). Дело не в том, что это бред и наглое вранье. Важно, что это используется, превращается в политическое действие. Как говорил один из персонажей «Героя нашего времени»: «в вашей галиматье, однако, есть идея…».

297

URL: https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0 %9F%D0 %BE%D0 %BB%D0 %BE%D0 %BD%D1 %81 %D0 %BA%D0 %B8 %D0 %B9,_%D0 %A1 %D0 %B5 %D1 %80 %D0 %B3 %D0 %B5 %D0 %B9_%D0 %AE%D1 %80 %D1 %8C%D0 %B5 %D0 %B2 %D0 %B8 %D1 %87; параллель ему составляет в своем роде «человек без культуры», например, вице-адмирал Балтфлота И. Мухаметшин, который стал посмешищем (но лишь в неподцензурных сетях), заявив недавно о ненужности Канта («писал какие-то непонятные книги, которые никто из здесь стоящих не читал и никогда читать не будет»; «предал свою родину). URL: https://ura.news/news/1052361903 (3.12.2018). В советское время он не решился бы так открыто демонстрировать свое невежество.

298

См.: Простой советский человек: опыт социального портрета; Левада Ю. А. От мнений к пониманию… С. 391–570; Его же. Ищем человека… С. 233–380.

299

Авен П. О. Время Березовского. М.: АСТ, 2018.

300

История русских медиа 1989–2011. Версия «Афиши». М.: Афиша, 2011.

301

Urban G. Gesprӓche mit Zeitgenossen: Acht Dispute űber Geschichte und Politik mit R. Aron, G. Mann, L. Kolakowski, A. Toynbee u. a. Weinhem-Basel: Beltz Verlag, 1982. S. 128.

302

Статья написана в 2019 году.

303

Например, такие статьи Ю. Левады, как «К проблеме изменения социального пространства-времени в процессе урбанизации». «О построении модели репродуктивной системы (проблемы категориального аппарата)», «Социальные рамки экономического действия», «Культурный контекст экономического действия», «Проблемы экономической антропологии у К. Маркса», «Игровые структуры в системах социального действия», «Советский человек и западное общество». См.: Левада Ю. А. Статьи по социологии. С. 39–122, 177–189.

304

Левада здесь не исключение: такое же невнимание проявлено и к работам Е. Мачкова, немецкого социолога и политолога, родившегося в Польше, но давно уже живущего и преподающего в университетах Германии. Он, независимого от работ «Левада-Центра», описывал схожие явления на материале Польши и ГДР.

305

В последние годы, после неизбежной паузы, вызванной уходом поколения, начинается работа по описанию, систематизации и разбору этих идеологических образцов. Постепенно растет интерес академических кругов к тоталитарному искусству и архитектуре, официальной риторике и культуре этого времени. Появляется все больше публикаций, посвященных этим темам. См., например: Соцреалистический канон: сб. ст. / сост. Х. Гюнтер, Е. Добренко. СПб.: Академический проект, 2000; Паперный В. З. Культура Два. 25 лет спустя. М.: НЛО, 2006.

306

Гудков Л. Д. Тоталитаризм как теоретическая рамка // Гудков Л. Д. Негативная идентичность. М.: НЛО, 2004. С. 381.

307

Было бы теоретически интересным в этом плане сравнить траектории эволюции режимов Кубы и Китая, чтобы выявить различия в их адаптационных стратегиях.

308

Ср. с этим церемониальное поведение абсолютного большинства российских избирателей во время электоральных кампаний.

309

Часть этих характеристик позднее превратится в массовую «простоту» советского человека, которая подробно разбиралась в работах исследовательской группы проекта: Гудков Л. Д. Феномен «простоты»: О национальном самосознании русских // Человек. 1991. № 1. С. 9–22.

310

Прерывается общая для модернизирующихся стран закономерность универсализации групповых образцов сословно «правильного», «приличного», достойного поведения (происходящих, конечно, из сословных кодексов этикета, чести, благородства, образованности, верности и тому подобного поведения), благодаря чему они, освобождаясь от аскриптивных маркировок «прирожденности», становятся объектом присвоения другими, статусно более низкими группами. Из традиционно-сословных они превращаются в нормативные характеристики «должного», «воспитанного», «культурного», «всеобщего» одобряемого социального поведения.

311

Речь не только об исчезновении дворянской культуры, но и «буржуазной» (купеческой), предпринимательской культуры «деловых людей», нормах отношений в среде интенсивно формировавшегося российского капитализма. Она полностью исчезло уже к середине 1920-х годов, а выжившие были вынуждено отказаться от своих представлений. Осталось послевкусие «измены» как нормы современности. Грубо говоря, нормы набоковской среды или среды Рябушинских заместились зощенковской и ильфопетровской. Русская православная церковь (РПЦ) как религиозное ведомство, обеспечивающее ритуально-обрядовое единство этноконфессиональной общности «русских», не совершила то, что сделали (в истории) другие христианские церкви, а именно: разорвали первичные социальные связи внутри кровнородственных отношений (семьи, рода, этнической группы), заменив их универсалистскими общностями в вере, в морали, предполагающей субъективное понятие греха, а значит, и субъективного сознания ответственности (вины). В Европе вышедшая из религиозного сознания мораль сняла прежние перегородки и барьеры между отдельными группами по аскриптивным основаниям или сословиями, но РПЦ (по самому определению) как раз именно этого и не делала, не хотела и не могла делать, подчеркивая всякий раз ведомственный и этнический характер обслуживаемой общности. Поэтому «вера» здесь опиралась на ритуал, церемониал, на механизмы селекции и исключения чужого, нового, на магическое сознание, а не на этические проблемы и механизмы. Справедливости ради добавлю, что в советское время у нее не было и соответствующих возможностей, даже если бы она хотела работать в миру.

312

Сбережения, по данным опросов «Левада-Центра», год назад имелись у 29–30 % населения, в настоящее время число тех, у кого они имеются, сократилось до 20–22 %. Размер сбережений невелик и у основной массы не превышает эквивалента текущего потребления в течение 3–6 месяцев обычной жизни. Но дело не только в ограниченности фактических ресурсов (хотя это очень существенное обстоятельство), но и в слабости установки на накопление, бережливость, обусловленных неуверенностью в завтрашнем дне и стойком недоверии к институциональной системе, не позволяющей планировать собственную жизнь, не поддерживающей сознание «долгого времени», идею строительства собственной жизни.

313

Об особенностях и последствиях руководства массовым чтением см.: Гудков Л. Д., Дубин Б. В. Литература как социальный институт. 2-е изд., доп. М.: НЛО, 2020; Их же. Интеллигенция. Заметки о литературно-политических иллюзиях. 2-е изд. СПб.: Изд-во И. Лимбаха. 2008. С. 11–103.

314

Гуревич А. Я. История в человеческом измерении (Размышления медиевиста) // Новое литературное обозрение. 2005. № 75. С. 38–39.

315

Под этим понимается прежде всего человек, наделенный «здравым смыслом» (тоже социально очень определенной категории, возникающей в Англии не ранее середины XVIII века). Хотя сегодня мы бы скорее сказали, что «человек вообще» – это представитель в первую очередь «среднего класса», то есть «автономный» индивид, включенный во множество социальных связей и отношений с различными социальными группами и институтами, а потому относительно свободный от каждого из них, руководствующийся собственным представлением о том, как он должен себя вести в своей частной или публичной жизни, обязанный своим благополучием и статусом самому себе, полученному образованию, профессиональной деятельности, а стало быть, и уважающий себя за это.

316

Эта мысль принадлежит Г. Риккерту, впервые высказавшему ее в своих лекциях о Канте: Rickert H. Kant als Philosoph der modernen Kultur. Tübingen: Mohr, 1924.

317

Как писал Дж. Оруэлл еще в августе 1941 года, «современная Германия продвинулась по пути науки куда дальше, чем Англия, но стала куда более варварской страной. Многое из того, во что верил Уэллс, материально осуществлено в нацистской Германии. Там порядок, планирование, наука, поощряемая государством, сталь, бетон, аэропланы – и все это поставлено на службу идеям, подобающим каменному веку. Наука сражается на стороне предрассудка» (Оруэлл Дж. Лев и Единорог: Эссе, статьи, рецензии. М.: МШПИ, 2003. С 176).

318

Это, собственно, и обеспечило резкую интенсификацию разработок в области философии и методологии науки, истории науки, но в конечном счете дискредитировало философию как науку, парализовало ее развитие, оставив в ее законной власти лишь некоторые области эпистемологии.

319

Чтобы не перегружать текст иллюстративными ссылками, отошлю читателя только к последним из недавно переведенных работ такого рода: Ассман Я. Культурная память: Письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности. М.: Языки славянской культуры, 2005; Шартье Р. Письменная культура и общество. М.: Новое изд-во, 2006.

320

Гегель в свое время подчеркивал важность «забывания» как элемента действия селективных механизмов в истории, условия организации культуры или науки (в его категориях – «развития мирового Духа»).

321

Примечательно, что исходная установка этнометодологов, их критическое отношение к «большой социологии», представленное в манифестах «гуманистической», «радикальной» и подобной социологии, базировалась на требовании принимать во внимание прежде всего горизонт повседневности, «жизненного мира» обычного человека, то есть тот план реальности, где нивелированы различия между профаном и специально обученным исследователем, вооруженным абстрактными теоретическими понятиями и категориями, ничего общего не имеющими с заботами и нуждами «реальных людей». Иначе говоря, в качестве основания для социальных наук выдвигалось обыденное, аморфное, неконцептуализированное представление о человеке. Подробнее см.: Гудков Л. Д. «Культура повседневности» в новейших социологических теориях. М.: Информкультура, 1988; Его же. Проблема повседневности и поиски альтернативной теории социологии // ФРГ глазами западногерманских социологов: Техника – интеллектуалы – культура. М.: Наука, 1989. С. 296–329.

322

Конечно, важную роль в возникновение таких слепых пятен на карте гуманитарных исследований в России сыграла деградация общества, пережившего эрозию или распад моральных систем регуляции, утрату чувствительности общества или его элиты к подобным вопросам, стирание различий между образованными «носителями культуры» и социальным низом. Но даже если бы, предположим, кто-то попытался проанализировать всерьез значимость подобных механизмов поведения в российском прошлом и настоящем, я думаю, что у него это не получилось бы, поскольку для этого у него не было бы нужных аналитических инструментов.

323

Гудков Л. Д. Метафора и рациональность в перспективе социальной эпистемологии.

324

Обычно ссылаются на второе, значительно переработанное и расширенное издание его книги: Mehnert K. Sowjetmensch: Versuch eines Portraets nach dreizehn Reisen in die Sowjetunion, 1929–1959. 2. Aufl., Stuttgart: Fischer Verlag, 1967. Интересно, что почти сразу же эта книга была издана на русском языке ограниченным тиражом для партийной верхушки, как это обычно делалось в отношении авторов, получивших известность на Западе (от Э. Хемингуэя до С. Хафнера): Менерт К. Советский человек. М.: Изд-во иностр. лит-ры, 1959. Рассылалась по специальному списку.

325

Смирнов Г. Л. Советский человек: формирование социалистического типа личности. М.: Политиздат, 1971.

326

Попытки найти соответствие между социальным характером и общественным порядком или экономической системой делались с самого возникновения социологии как науки. В 1920–1930-х годах американские социологи были озабочены выявлением «базовой личности» – социального характера, типичного для данной социально-экономической системы. В 1945–1946 годах группа социальных психологов и философов под руководством Т. Адорно стремилась описать черты «авторитарной личности», фашизоидного человека. В свернутом виде представления о доминирующем типе социальных отношений лежат и в позднейших типологиях политической культуры. См., например: Almond G., Verba S. The Civic Culture: Political Attitudes and Democracy in Five Nation. Princeton N. Y.: Princeton University Press, 1963 (Гл. 1, в особенности раздел «Типы политической культуры»; рус. пер.: Алмонд Г., Верба С. Гражданская культура: Политические установки и демократия в пяти странах. С. 26–31). Написанные Левадой в 1980-е годы статьи, на первый взгляд, представляют собой разборы общих проблем антропологии и теории репродуктивных систем, не имеющие отношения к тоталитаризму. Во многом это объяснялось цензурными соображениями, поскольку в это время действовал запрет на публикацию его работ. По сути же, они были концептуальными разработками будущей программы исследований. См. разделы «Методология исследования социальных процессов» и «Советский человек и его воспроизводство» в кн.: Левада Ю. А. Время перемен. Предмет и позиция исследователя. М.: НЛО, 2016. С. 188–547.

327

Основу антропологических конструкций в социальных и гуманитарных науках чаще всего составляли генерализованные, «чистые» модели простых социальных действий или социальных ролей, например «человек экономический» (структура целерационального действия); автор, поэт, художник как «гений» в филологии или искусствоведении (социальная роль творца новых образно-экспрессивных средств, получающих значение образца, которому следовали другие); «человек традиционный» – носитель традиции, обладатель всей полноты норм и знаний в примитивных обществах и т. п. В отличие от них, Левада исходил из идеи сложного, рефлексивного или реципроктного («игрового») социального действия, соединяющего императивы и нормы разных институтов или групп, как основы для конструкции человека в идеократическом социуме. Здесь важно, что этот человек не может быть описан только как беспринципный конформист или только как фанатик или сведен еще к какой-то одной характеристике поведения.

328

Можно прочертить траекторию подобной идейной эволюции: например, от фильмов типа «Добровольцы» Ю. Егорова (1958) или «Коммунист» Ю. Райзмана (1958), «Чистое небо» Г. Чухрая (1961), «Коллеги» А. Сахарова (1962; по пьесе В. Аксенова, 1959) к таким лентам, как «Зеркало» А. Тарковского (1974), «Премия» С. Микаэляна (1974; по пьесе А. Гельмана), «Афоня» (1975) и «Осенний марафон» Г. Данелии (1979), «Остановился поезд» В. Абдарашитова (1982) или «Полеты во сне и наяву» (1982) Р. Балояна. В литературе этому же процессу соответствует как «идеологически выдержанная» серийная продукция (романы-эпопеи) руководства Союза писателей, так и резко отличающаяся от нее «лейтенантская» военная проза (Г. Бакланов, К. Воробьев), городская «молодежная» (В. Аксенов) и деревенская литература (В. Белов, В. Астафьев, В. Распутин, В. Тендряков, Ф. Абрамов), рассказы А. Солженицына (1962) или повести Ф. Искандера (начиная с его «Созвездия Козлотура», 1966). За четверть века образ «победителя» полностью оказался вытесненным образом «жертвы» или человека, потерпевшего моральный и жизненный крах.

329

См.: Советский простой человек: опыт социального портрета на рубеже 90-х… Ей предшествовало немецкое издание книги, а в 1994 году книга вышла по-французски. В несколько сокращенном виде, уже только в России (без бывших союзных республик) опросы повторялись в 1994, 1999, 2004, 2008 и в 2012 годах. Отдельные тематические блоки (ксенофобия, религиозные установки, историческая память, отношение к власти, к смерти, представления о времени, отношение к Западу и пр.) включались в регулярные ежемесячные опросы общественного мнения и позже, вплоть до последнего времени (до 2017 года), что позволяло получать динамические ряды данных (тренды), фиксировать устойчивость массовых реакций и анализировать симптоматичные изменения. См: Левада Ю. А. От мнений к пониманию; Его же. Ищем человека…

330

Хотя бы домодерной повседневностью в удаленных от крупных городов деревень, в которых проживало более половины населения страны, вытягиваемого в силу внешних обстоятельств (войны, принудительных работ на «великих стройках коммунизма», репрессий и т. п.) в зоны социальной «перековки».

331

По очень приблизительным подсчетам, за первые 30 лет советской власти погибло свыше 56 млн человек (из примерно 190 млн населения СССР), из которых 42 млн приходится на Вторую мировую войну.

332

Зима В. Ф. Голод в СССР 1946–1947 годов: происхождение и последствия. М.: Наука, 1996. По его данным, в этот период голодало около 100 млн человек.

333

Самый простой способ – «терпение», то есть пассивное самоограничение, снижение запросов – задан обстоятельствами жизни в условиях террора и массовых репрессий, жесткой регламентации или привязки к месту работы.

334

См.: «фактор, структурирующий вертикально советское общество – мера допущенности к властным привилегиям и сопутствующим им информационным, потребительским и прочим дефицитам» ([Левада Ю. А.] Советский простой человек. С. 19).

335

«Простота» как характеристика «русских», получаемая в самоопределениях опрошенных россиян – это вовсе не открытость миру и готовность к его принятию, а примитивность социального устройства, отсутствие посредников между государством и человеком. См.: Гудков Л. Д. Этнические фобии в структуре национальной идентификации. // Экономические и социальные перемены: мониторинг общественного мнения. 1996. № 5. С. 22–27.

336

Гудков Л. Д. Парадоксы социальной структуры в России // Наст. изд. Т. 2. С. 150–215.

337

Тарифицированная система оплаты труда вне зависимости от его качества, сложности и производительности соединяется с обязательностью прохождения всеобщей службы в армии, тотальным охватом населения пропагандой (СМИ, учреждениями культуры) и, наконец, всеобщностью устрашения (карательной политической полицией).

338

Сознание превосходства (или своей исключительности) имело разные источники, исходило от разных исторических пластов культуры – православное сознание своей праведности (в отличие от католиков и протестантов) могло дополняться имперским высокомерием, а оно, в свою очередь, коммунистическим миссионерством и гордостью первого пролетарского государства, а далее – населения сверхдержавы и т. п.

339

«Главная особенность нормативных установок человека советского состояла в том, что они никогда не могли быть исполнены, более того, эта неосуществимость была всегда условием их существования. Все социальные механизмы принуждения, воспитания и контроля практически ориентировались на “производство” человека лояльного, демонстративно принимающего господствующие ценности. Реализация их не требовалась и не была возможной. Под громкими лозунгами все слои общественной пирамиды работали по одному и тому же принципу – самосохранения, выживания. Демонстративное принятие полной зависимости от всемогущего государства было условием сохранения определенной “ниши” для приватного, семейного существования. Подчинение всеобщему планированию – гарантией для некоторой хозяйственной автономии. Важно подчеркнуть взаимность “допусков“: тотальный государственный контроль не мог существовать без фактического признания приватной сферы, как и “плановая” система не могла обходиться без личного интереса и “теневого” продолжения» ([Левада Ю. А.] Простой советский человек. С. 30).

340

«В ситуации претендующего на тотальную власть патерналистского государства у человека (массового, среднего общественного человека) нет возможности для элементарного самосохранения без явной или подразумеваемой сделки с всемогущим партнером (сделки с дьяволом – чуждой и бесконечно могущественной силой). Но и “всемогущая” власть не может существовать без постоянных сделок с множеством “простых” людей, без признания их права на самосохранение. Отсюда – взаимная “снисходительность”» ([Левада Ю. А.] Простой советский человек. С. 31).

341

Отличие советской интеллигенции от западных элит заключается в том, что в функции интеллигенции не входит задача выработки новых образцов, обеспечения инновационного развития, поддержания ориентации на достижение максимальных результатов в своей области. Несмотря на внешнее сходство их профессиональных занятий, образования и тому подобного, они играют совершенно разную роль в обществе. В моральном плане отечественная элита, как это следует из социологических опросов, практически не отличается от основной массы населения в своих представлениях о человеке, в ценностных ориентациях и уровне своих запросов. В постсоветское время научная и культурная верхушка, ставшая «экспертным» сообществом, все в большей и большей степени подвергается деградации, постепенно отказываясь от собственно инновационных задач и все чаще ограничиваясь традиционалистской стилизацией имперского наследия.

342

Идеи элиты нет, но дефицит ценностной разметки социального пространства никуда не девается, а потому возникает масса слов-паразитов, маркирующих эти дефициты, но переводящие их исключительно в потребительский план: «элитное белье», «элитные двери», «элитный поселок» и т. п. Тем самым массовая культура (для которой эти маркировки – самая обычная вещь) выступает в качестве китчевой компенсации комплекса неполноценности общества, не знающего, что такое ценности.

343

Безусловно, это дает повод критикам говорить о зависимости такого способа анализа от определенных идеологических установок, об ангажированности исследователей, но справедливой подобная критика будет лишь в том случае, если она покажет, как искажается фактическая картина реальности в нашей интерпретации, то есть повторит интерпретацию полученных данных с других ценностных позиций.

344

[Левада Ю. А.] Простой советский человек. С. 8.

345

Обычная ошибка тех, кто рассуждает о реальности или нереальности «советского человека», заключается в том, что путаются две вещи: плакатный или идеологический образ и его рецепция или влияние на фактическое социальное поведение и отношения в обществе.

346

Как утверждалось в одной популярной советской песне: «Жила бы страна родная, и нету других забот».

347

См.: Гудков Л. Д. Страх как рамка понимания происходящего // Мониторинг общественного мнения. 1999. № 6. С. 46–53.

348

Часто описываемые как врожденные черты национального характера русских – лень, разгильдяйство, халтура, необязательность свойства – представляют собой приобретенные в определенных условиях и обстоятельствах навыки социальной адаптации к принуждению, воспринимаемому как бессмысленное насилие. Примечательно, что эти якобы «врожденные» качества полностью исчезают в тех сферах, в которых появляются мотивы осмысленной работы – для себя или для «общества», то есть там, где есть условия для самореализации (в науке или инновационных технологиях, в теневой экономике и т. п.). Здесь, вопреки всем разговорам об отсутствии у русских трудовой этики, действуют нормы и механизмы методического самодисциплирования, являющегося обязательным условием для эффективной и планомерной, институционально поддержанной деятельности.

349

Быстрое расширение социальной базы этого типа мы наблюдали в моменты возбужденного состояния общества, коллективной мобилизации, поднимаемой действием агрессивной пропаганды: в 2000 году – после терактов в российских городах и начала второй чеченской войны; в августе 2008 года – во время российско-грузинской войны и в 2014–2015 годах – после аннексии Крыма.

350

Социологический смысл этого эффекта апелляции к «предполагаемому большинству» давно известен социологам: у Э. Дюркгейма этот нормативный механизм носит название «коллективные представления», у Э. Ноэль-Нойман – «спираль молчания» и т. п.

351

См.: Левада Ю. А. Поколения ХХ века: возможности исследования // Левада Ю. А. Ищем человека… С. 33–44 (статья 2001 года); См. также его статьи «Заметки о проблеме поколений» (2002) и «Три поколения перестройки» (1995) (Там же. С. 25–32, 45–50).

352

См.: Левада Ю. А. «Человек» обыкновенный» в двух состояниях // Левада Ю. А. Ищем человека… С. 364–379 (статья 2005 года).

353

Например, признанный одним из самых авторитетных в этой области авторов Дуглас Норт выделял в качестве доминантной функции институтов установление правил: «ограничительных рамок, которые организуют взаимоотношения между людьми» (Норт Д. Институты, институциональные изменения и функционирование экономики. М.: Начала, 1997. С. 17). Сужая сферу возможного поведения, они позволяют предвидеть актору последствия собственного поведения и поведения других, что снижает для него риски неудач, ущерба, обмана и тому подобных нежелательных обстоятельств действия. В такой трактовке мотивация институционального поведения с самого начала экономизируется и рационализируется по модели инструментального действия (цель – средства – учет последствий выбора средств для достижения целей или возможных издержек, связанных с этим). Такая модель интерпретации институционального поведения кажется эвристической и пригодной для объяснения экономического поведения в устойчивых на протяжении длительного времени и упорядоченных социальных обстоятельствах и не слишком адекватной для других институциональных сфер, где на первый план могут выходить другие типы социального действия – ценностно-рационального, традиционного, игрового и т. п. Но и по отношению к исследованиям экономики (как системы) эта модель должна использоваться с очень большими оговорками, поскольку она неявным образом вытесняет неинструментальные формы структуры взаимодействия.

354

Например, личные библиотеки царей – не институт, а императорская библиотека, становящаяся публичной, как это произошло с Публичной библиотекой в Санкт-Петербурге или библиотекой Румянцевского музея («Ленинкой»), превращаются в национальные библиотеки (социальные институты), поскольку вместе с публичным характером они получают режим работы, регламентируемый допуск читателей, внешнее финансирование, строго определенный порядок комплектования (в расчете на кого и что собирать и хранить, и как хранить), структуру фондов, закон о национальной библиотеке и пр. Национальные библиотеки, воплощая «объективный дух нации», идею полноты и «завершенности» национальной культуры, создают проективный фонд значений воображаемого сообщества нынешних или будущих читателей, программируя тем самым воспроизводство «нации» как культурного целого. Личная же библиотека князей или буржуазного семейства (частное собрание книг) не переживает смерти своего владельца и расформировывается, если только это не родовая библиотека представителей профессиональной династии (врачей, нотариусов, ученых, музыкантов), или если она не входит в качестве отдельного фонда хранения в состав более значимой публичной библиотеки. Поэтому многие личные дворцовые книжные собрания исчезли, а собрание Ватикана существует уже много веков. См. об этом: Karstedt P. Studien zur Soziologie der Bibliothek. Wiesbaden: Harrassowitz, 1954.

355

Я отвлекаюсь сейчас от того, какой именно это социальный институт – традиционный, например православная церковь, а значит, с неформальными, неформализованными и некодифицированными нормами социального контроля, осуществляемого всем сообществом или старейшинами, носителями традиций, или модерный, формализованный, структура которого дифференцирована в соответствии с четко выделенными компетенциями, социальными ролями, а значит, обеспечиваемый функционированием других специализированных институтов в соответствии с их доминантной функцией.

356

Gehlen A. Über die Geburt der Freiheit aus der Entfremdung // Gehlen A. Studien zur Anthropologie und Soziologie. Neuwied am Rhein; Berlin: Luchterhand, 1963; Idem. Der Mensch. Seine Natur und seine Stellung in der Welt. Frankfurt am Main: Athenäum, 1971. В этом плане разговоры о «ценностях» различных «культур», включая традиционные, не более чем бесконтрольная проекция современности на архаические сообщества.

357

Именно поэтому различные техники измерения ценностей в различных странах (включая и популярные методики Ш. Шварца, Р. Инглхарта, П. Хофстеде и др.) имеют очень ограниченный диапазон применения и должны восприниматься cum grano salis, поскольку существует очень серьезная опасность реификации измеряемых ими значений.

358

Из сказанного следует, что нет нужды доказывать специально, что «ценности» нельзя пересадить из одного общества в другое / другие, что их нельзя «пропагандировать» или им нельзя обучать (только как «ценностям»), что рецепция ценностей возможна только как формирование определенного институционального контекста, что, соответственно, предполагает трансформацию целой системы социальных механизмов, делающих возможными условия, в которых возникают субъективные формы саморегуляции (ценностные ориентации, совесть, эстетические предпочтения, мораль, вера, политические идеалы и гражданская ответственность и т. п.).

359

Допустим, если мы говорим об институте «здравоохранения», вокруг ценности «здоровье» складываются роли больного, врачей разной специализации, медсестер, фармацевтов, вспомогательного персонала, юристов, архивистов и др. Современной формой его социальной организации может быть только бюрократия, в традиционных культурах – социальные роли, возникающие вокруг фигуры «шамана», «целителя», «знахаря», «экзорциста» и т. п.

360

Ср. наблюдения, сделанные одними из самых интересных российских экономистов относительно характера социальных структур, возникающих в крупном бизнесе, в наиболее рационализированной (как кажется или как должно было бы быть) сфере социального поведения: «Специфика России 1990-х гг., отличающая ее не только от развитых стран, но и от наиболее успешных государств с переходной экономикой, состояла на наш взгляд, в трех моментах. Во-первых, эксклюзивные решения преобладали над универсальными. Во-вторых, точное исполнение большей части законов и иных нормативных документов было невозможно в принципе. В-третьих, поддержка крупного бизнеса была на протяжении большей части 1990-х гг. необходимым фактором сохранения политического строя и политической элиты. И лишь с конца 1999 г. ситуация значимо изменилась и стала ассиметричной: для крупного бизнеса отношения с государством все еще жизненно важны, для государства – уже нет» (Паппэ Я. Ш., Галухина Я. С. Российский крупный бизнес. Первые 15 лет. Экономические хроники 1993–2008. М.: Изд. дом ГУ-ВШЭ, 2009. С. 76).

361

Не случайно именно в конце 1960-х – начале 1970-х годов появились и стали быстро распространяться смещенные, вторичные игровые формы компенсаторной самореализации, временной эмансипации от государства: второй дом – дача, туризм, самиздат, клубы самодеятельной песни и т. п.

362

Перефразируя слова С. Марголиной, одной из самых заинтересованных и внимательных наблюдателей постсоветской жизни, к сожалению, недостаточно известной у нас, это явление можно назвать «вертикальной деревней» (Margolina S. Russland: Die nichtzivile Gesellschaft. Hamburg: Rowolt, 1994).

363

Для анализа неравномерности институционального развития или его последствий необходимо принимать во внимание специфику социализационных практик, с одной стороны, и формы социального контроля, включая и правовые их аспекты, и механизмы – с другой. Мало продекларировать (как это было в Конституции РФ) независимость суда, если нет соответствующих подсистем (допустим, специализированной службы по подготовке судей), то значимыми по-прежнему будут те инерционные практики, которые существовали до этого (рекрутирование судей по-прежнему будет идти из прокуроров и следователей, сотрудников судейского аппарата, обремененных грузом тех репрессивных представлений и связей с властью, которые существовали и в советское время). В данной статье эта проблема не рассматривается, но в дальнейшем я предполагаю вернуться к ней.

364

Паппэ и Галухина выводят специфику национальной модели крупного бизнеса в России из недифференцированности институциональной системы регуляции. Они выделяют следующие особенности подобной экономики: «а) нераздельность фактических отношений собственности и управления, собственность как обязательство, игнорирование прав и оттеснение пассивных собственников; б) непрозрачность для внешнего наблюдателя, искусственная запутанность и ситуативность формальных отношений собственности и управления; в) высокая степень зависимости от государства; невозможность выполнения формально зафиксированных правил в отношениях с ним, административный торг по поводу взаимных обязательств» (Паппэ Я. Ш., Галухина Я. С. Указ. соч. С. 67–68). Авторы делают важное и заслуживающее особого внимания примечание: «В России эти черты характерны и для среднего и для малого бизнеса, хотя для крупного они все-таки более значимы и выражены отчетливее» (Там же). Несколько ниже они пишут: «Непрозрачность и динамичность формальных отношений собственности и управления в российском бизнесе общеизвестны, однако масштабы и роль этого явления большинством исследователей, по-видимому, недооценивались. На наш взгляд, в 1990-е гг. эти отношения вообще были чисто ситуативными, то есть определялись не внутренними потребностями и стратегиями бизнеса, а были частью тактического реагирования на изменения внешних для него условий: экономического законодательства, соотношения сил между федеральными и региональными уровнями власти, конкретных отношений с теми или иными политиками или чиновниками. Поэтому изменения во многих случаях происходили со скоростью, не позволявшей внешним наблюдателям не только проинтерпретировать, но даже отследить их» (Там же. С. 71).

365

Самые важные для воспроизводства коллективного целого значения и смыслы могут быть выражены только на языке архаики и традиционализма (ср. имитацию высокого, церковно-славянского стиля в советском и российском гимне). Любой государственный церемониал (в России) воспроизводит в вырожденной и уродливой, редуцированной форме самые архаические ритуалы (погребения и воскрешения). Эти проблемы хорошо разобраны в первой диссертации А. Г. Левинсона «Опыт культурологического анализа проблем архаического города» (научный руководитель Ю. А. Левада. М.: ИКСИ, 1971), которую ему не дали защитить после чисток и разгрома ИКСИ в 1972 году.

366

Можно предположить, что высокий рейтинг первых лиц государства в значительной степени базируется на церемониальной почтительности к власти и глубоком равнодушии к тому, что происходит в верхах. На вопрос: «Согласны ли вы или нет с мнением: “Пока дела в стране идут благополучно, мне, в общем-то, безразлично, кто находится у власти?”» – абсолютное большинство опрошенных отвечало «согласен» (в 1998 году – 56 %, в 2008-м – 47 %); несогласных было, соответственно, 36 и 45 %.

367

Индексы доверия к институтам власти см.: Общественное мнение – 2008. М.: Левада-Центр, 2008. С. 58–59, 69, 72, 99, 116; Общественное мнение – 2019. М.: Левада-Центр, 2019. Разд. 3, 7, 9.

368

Левада Ю. А. Поколения ХХ века: возможности исследования // Отцы и дети: поколенческий анализ современной России. М.: НЛО, 2005. С. 39–60. «Принципиальная задача понимания – не в подборе подходящего обозначения, термина, а в том, чтобы вскрыть механизм взаимообусловленности позиций, которые представляются полярно. Скажем, желательным представляется такое сближение с внешним миром, которое несовместимо с привычным имперским самосознанием и потому кажется унизительным. Или принимаются демократические свободы, вынужденно дарованные властью, а потому с легкостью превращаемые в предмет властного манипулирования. Или признаются, пусть и с оговорками реформы, которые приводят к длительному падению жизненного уровня населения, и тем самым создают массовую почву для недовольства. Другая сторона действия тех же, по существу, механизмов – неоднократно обсуждавшееся соотношение декларативного (желаемого) и реального (вынужденного) поведения» (Левада Ю. А. Ищем человека… С. 274). Заимствования (главным образом технические или технологические, финансовые, образцы массовой культуры, на которые часто ссылаются как на признаки сближения России с развитыми странами современного мира, вступают в противоречие с архаическим формами социальной организации – ограничению доступа к властным позициям, апелляция к российским «духовным традициям» используется для дискредитации современности и пр.

369

[Левада Ю. А.] Советский простой человек. С. 24.

370

Быстрое распространение всякого рода суеверий, веры в магию, оккультное знание, гадание и тому подобное в конце советского времени привело к взрыву популярности всякого рода шарлатанов, вроде Кашпировского или Чумака, получивших в конце перестройки санкционированный доступ к телевидению. Более поздним аналогом этого можно считать миллионные очереди в Москве к привезенным мощам, поясам богородицы и прочим реликвариям. По данным наших опросов, веру в магию, приметы, предсказания будущего разделяют до 40 % россиян. Но распространению квазитрадиционализма может быть дано и другое объяснение: это не подъем архаических, то есть до-современных представлений, а формирование новых партикуляристских отношений, внешне похожих на традиционные формы регуляции. Примером подобных форм поведения может быть восстановление практик переписывания верующими евангелия, псалтири или других литургических текстов в сталинское время, поскольку соответствующих печатных текстов не было или они были под фактическим запретом.

371

На эту смену утопических представлений еще в 1992 году указал профессор Сорбонны А. Берелович, выступая на нашем рабочем семинаре в первом ВЦИОМе: от веры в светлое коммунистическое будущее массовое сознание переориентировалось на туманную модель воображаемой жизни как в «нормальных странах» (смутное сочетание потребительского изобилия и социальной защищенности от произвола государства). См.: Berelowitch A. L’Occidente o l’utopia di un mondo normale // Europe / Fondation Gramsci. 1993. № 1. P. 31–43.

372

Характерный пример устойчивости структур двоемыслия дают данные опросов о динамике численности верующих. На протяжении одного поколения общество, бывшее исключительно атеистическим, превратилось в демонстративно религиозное: число называющих себя «верующими» увеличилось с 16–19 % в 1989 году до 75–77 % к настоящему времени; крещены 75 %. Однако при этом в бессмертие души, в Страшный суд и другие обязательные догматы церкви верят не более 40–50 % россиян (из числа называющих себя «православными»), в бытие Бога – 50–60 %, причащаются – 5–8 %. Даже во время Великого поста, когда от верующих ожидается отказ от потребления мяса и других скоромных продуктов, более 70 % опрошенных россиян заявляли, что не собираются менять режим питания. Быстрая смена государственного атеизма на государственно поощряемую принадлежность к религии не означает глубокого усвоения христианской морали и веры; речь идет о замене внешней лояльности коммунистической власти на столь же внешнюю религиозность (обрядоверие, близкое к магическому язычеству): «русские – значит православные». Схожий характер имеет и патриотизм, сводящийся в основном к коллективным ритуалам, демонстрации национальной гордости, вроде ношения георгиевских ленточек, но сочетающийся с явным нежеланием людей нести ответственность за действия режима в Донбассе, Сирии и в других регионах.

373

Попытки депутатов Госдумы убрать из Конституции РФ статью о недопустимости государственной идеологии происходят с нарастающей частотой, хотя Кремль не торопится их формально поддерживать, не видя пока в этом необходимости.

374

Гудков Л. Д. Человек в неморальном пространстве // Наст. изд. Т. 1. С. 461–621.

375

Левада Ю. А. Ищем человека… С. 264.

376

Отсюда и явное одобрение большинством россиян перехода на «ручное управление» нынешнего правительства, путинской инсценировки разруливания конфликта в Пикалево.

377

Левада Ю. А. «Человек обыкновенный» в двух состояниях // Левада Ю. А. Ищем человека… С. 364–379. Структура ценностных ориентаций, символов, норм, горизонты ожиданий и запросов советского (постсоветского) человека менялись не так существенно, как это казалось в начале 1990-х годов.

378

Подобные элементы и мифологические конструкции неявным образом уже присутствовали в «секулярных» и «рационалистических» идеологических представлениях, вобравших в себя как бы в функции чисто риторических форм выражения предельные значения времени, пространства, жизни, смерти, присущие культурной архаике. Однако, как показывают специальные исследования, архаика оказывается не просто языком для выражения предельных смыслов, но и своего рода их «онтологией» в массовом обществе. Эти темы образуют предмет отдельного направления в исследованиях тоталитаризма – подхода к тоталитарным идеологиям как «политическим религиям». См., например, статьи С. Пейна, А. Хазанова, В. Усторфа и др.: The Sacred in Twentieth-Century Politics / еd. by R. Griffin, R. Mallett and J. Tortorice. Palgrave Macmillan, 2008.

379

Задержка моего поколения (может быть, не только моего?) придала его психическому складу своеобразные черты: пассивности, выжидательности, отказа от действия в рамках формальных правил и перенос активности в кружковую среду, то есть лишила способности к политическому активизму, кастрировав его дееспособность.

380

О рутинизации харизмы в традиционалистских обществах см.: Weber M. Wirtschaft und Gesellschaft. Tübingen: Siebeck (Paul Mohr), 1972.

381

Паппэ и Галухина пишут, что «в 1990-е гг. ИБГ (интегрированные бизнес-группы) сконцентрировали внутри себя два весьма дефицитных на тот момент ресурса – ресурс компетентности и ресурс доверия» (Паппэ Я. Ш., Галухина Я. С. Указ. соч. С. 105).

382

Условно отвлечемся от разнообразия этнических обычаев, различий в техниках воспитания большого города и деревни и тому подобного, полагая, что эти различия будут лишь усиливаться, если принимать во внимание этнокультурные особенности и традиции социализации. Разумеется, я не собираюсь выводить из особенностей первичной социализации характер сложных и опосредованных социальных взаимодействий и их систем (как это когда-то делали ранние психоаналитики, связывающие социокультурный тип с особенности пеленания младенцев). Речь идет о другом: об установлении доверия только в виде непосредственных или квазинепосредственных персональных отношений, которые в дальнейшем выступают уже в качестве модельных для селекции более сложных механизмов формального (институционального) социального взаимодействия, импринтинга партнера. Дефициты доверия проявляются как неопределенность, неструктурированность пространства действия.

383

Гудков Л. Д., Дубин Б. В., Зоркая Н. А. Постсоветский человек и гражданское общество. М.: МШПИ, 2008. С. 14–18.

384

Margolina S. Op. cit. S. 54–101.

385

В России в структуре занятости доминируют работники неквалифицированного физического труда. Удельный вес их в России составлял еще недавно более 50 % занятых. Сегодня этот показатель, хотя и медленно сокращается, но остается чрезвычайно значительным. О. Шкаратан, исходя из проведенных им опросов, называет 46 %. См.: Шкаратан О. И., Ястребов Г. И. Социально-профессиональная структура и ее воспроизводство в современной России… М.: ГУ ВШЭ, 2007. О низкой квалификации основной части занятых в экономике и отсутствии существенного спроса на непрерывное образование и обусловленное этим требование повышения продуктивности труда говорили и писали ведущие российские специалисты в этой области. О прогрессирующим падении квалификации промышленного персонала см.: Капелюшников Р. И. Российский рынок труда сквозь призму предпринимательских опросов: ретроспективный анализ. М.: ИМЭМО РАН, 2006. С. 50–51. «Идет снижение доли профессионалов (специалистов с высшим образованием. – Л.Г.) в российской экономке. <…> Качество человеческого капитала остается достаточно низким и в среде руководителей <…> полупрофессионалов и других представителей нефизического труда. Все это свидетельствует о том, что российской экономике сегодня не нужны высококвалифицированные кадры даже в том количестве, в котором они уже имеются в российском обществе (Аникин В. А. Тенденции изменения социально-профессиональной структуры России в 1994–2006 гг. (по материалам RLMS) // Мир России. 2009. № 3. С. 119, 129–130).

386

Эти проблемы подробно рассматриваются в работах: Зоркая Н. А. Проблемы повседневной жизни семьи. «Бедность» как фокус восприятия повседневных проблем // Вестник общественного мнения. 2003. № 1 (63). С. 26–38; Ее же. Современная молодежь: к проблеме «дефектной» социализации // Там же. 2008. № 4 (96). С. 8–22; Ее же. «Ностальгия по прошлому», или какие уроки могла усвоить и усвоила молодежь // Там же. 2007. № 3 (89). С. 35–46.

387

Естественно, что доминирование роли семьи на фазах первичной социализации не обязательно ведет к блокированию или ослаблению значений формальных институтов. Можно привести прямо противоположные примеры, когда семья становилась в особых условиях ретранслятором и аккумулятором универсальных ценностей и достижительских мотиваций (но, правда, это бывает всегда на негативном фоне пассивного и патерналистского окружения). Такую роль играла на фазах первичной модернизации в Европе и Америке еврейская семья (в СССР и позже): в условиях антисемитского окружения она резко подчеркивала высшие универсальные ценности доминирующего общества (трудолюбия, работоспособности, образованности, аккуратности, бережливости, упорства, чистоплотности и т. п.), которые дети должны усвоить и добиться равного, если не большего успеха, нежели дети большинства. Они должны быть «первыми», если хотят добиться уважения, признания окружающих и освободиться от дискриминации среды. В меньшей степени такую социализационную роль в процессах модернизации могли иметь и некоторые церкви или религиозные организации, общины, закрытые клубы, ассоциаций (кроме вертикально устроенных).

388

См.: Дубин Б. В., Зоркая Н. А. Проблемы качества образования и установка на постоянное образование в современной России. Отчет об исследовании. М.: Левада-Центр, 2009. Табл. 14–15; см. также: Гудков Л. Д., Дубин Б. В., Левинсон А. Г. и др. Доступность высшего образования: социальные и институциональные аспекты // Доступность высшего образования в России М.: НИСП, 2004. С. 24–71; Аврамова Е. М. Доступность высшего образования и перспективы позитивной социальной динамики // Там же. С. 145–179, 158–163.

389

Подробнее см.: Бовина И. Б. Социальная психология здоровья и болезни. М.: Аспект Пресс, 2008.

390

Гудков Л. Д. «Пражская весна» 1968 года в общественном мнении России 2008 года // Неприкосновенный запас. 2008. № 4 (60). С. 140–144.

391

Ср. с этим анализ обществ догоняющей модернизации, добившихся успеха: Харрисон Л. Кто процветает?: Как культурные ценности способствуют успеху в экономике и политике. М.: Новое изд-во, 2009.

392

Слово «диктатор» здесь используется как синоним «коллективного Путина», то есть группировки, бесконтрольно правящей в соответствии с законами, которые она сама принимает и интерпретирует в своих интересах.

393

Гудков Л. Д. Дереализация прошлого: функции сталинского мифа // Pro et Contra. 2012. № 6 (57). С. 108–135.

394

Внешние заимствования (технологий, риторики гражданского или правового общества и прочих символов современности и т. п.), прежде чем они будут восприняты в повседневности, предполагают нейтрализацию или выхолащивание исходных смыслов и наделение воспринятого собственным значением, вписыванием заимствований в свой смысловой контекст. Именно благодаря изменению функциональной роли образца и происходит адаптация чужих категорий и понятий к отечественной реальности. Нынешний авторитарный режим Путина немыслим без разного рода идеологических элементов «большого имперского стиля» одновременно с риторикой «строительства управляемой демократии», «диктатуры закона», «гражданского общества» и борьбы «наших» (по существу, своего рода штурмовых отрядов правящей партии) с «фашизмом».

395

Подробнее см.: Левада Ю. А. Варианты адаптивного поведения // Левада Ю. А. Ищем человека… С. 202–212; Его же. Фактор надежды // Там же. С. 224–232.

396

Гудков Л. Д. Перерождение коммунистической номенклатуры // Россия на рубеже веков, 1991–2011. М.: РОССПЭН, 2011. С. 116–133.

397

[Левада Ю. А.] Элитарные структуры в постсоветской ситуации: введение // Гудков Л. Д., Дубин Б. В., Левада Ю. А. Проблема элиты в современной России. М.: Фонд «Либеральная миссия», 2007. Попытки ограничения террора в условиях тоталитарного режима оборачиваются замедлением вертикальной мобильности и скрытыми процессами децентрализации, латентной апроприации властных позиций, что создает сильнейшие напряжения на нижестоящих уровнях управления. В этом плане дефекты в репродуктивных структурах власти неизбежно вызывают периодические кризисы, преодолевать которые можно только силовым образом. Но разрушение верхушки, распад системы институтов, притом что значительная часть самих институтов осталась прежней (или подверглась минимальным, почти косметическим изменениям, переименованиям и т. п.) не означает, что начались интенсивные процессы социально-структурной, функциональной дифференциации, предполагающей автономизацию ведущих групп общества и их ценностей.

398

Заметное усиление репрессий в последние годы можно рассматривать как симптоматику нарастания подобных проблем. Характерно, что репрессии – избирательные, не массовые – проводятся не только, и даже не столько против оппозиции или участников протестных акций, сколько против высокопоставленных чиновников: губернаторов и их заместителей, заместителей министров, управляющих госкорпорациями, руководителей правоохранительных органов и т. п. Подобного рода чистки носят профилактический характер, препятствуют накоплению властных и управленческих ресурсов у бюрократии, что могло бы представлять угрозу для диктатора.

399

Левада Ю. А. Ищем человека… С. 246.

400

Там же. С. 276.

401

Впервые опубликовано под заголовком: Есть ли основания у теоретической социологии в России? // Вестник общественного мнения. 2009. № 1. С. 101–116. В основе этого текста – доклад на XVI симпозиуме «Пути России: современное интеллектуальное пространство: школы, направления, поколения». (М.: МВШСЭН, 23–24.01.2009). Небольшие добавления сделаны автором в 2021 году при подготовке книги к печати.

402

Поэтому, несмотря на отдельные успехи конференции, например на доклады культурологов в 2008 году, общий уровень представленных интеллектуальных разработок в 2008–2009 годах, на мой взгляд, заметно понизился.

403

См.: Мыслящая Россия: картография современных интеллектуальных направлений. М.: Наследие Евразии, 2006. Несмотря на претенциозность названия, сборник дает вполне определенное представление об «интеллектуальном ландшафте» российского общества и преимущественно (само-) критических оценках его состояния. Можно вспомнить также неудачные попытки М. Габовича в бытность его редактором журнала «Неприкосновенный запас» инициировать дискуссию, начатую В. Воронковым, о количественных и качественных методах и др. Поэтому правильнее было бы несколько переформулировать название моего доклада: «Есть ли основания для дискуссии о теоретических проблемах в российских социальных и гуманитарных науках?».

404

Вполне убедительной в данном отношении представляется позиция А. Филиппова, изложенная им в вышеупомянутом сборнике (Филиппов А. Ф. Теоретическая социология в России // Мыслящая Россия… С. 185–200).

405

Мне не приходилось видеть каких-либо критических высказываний в адрес Института социологии, ИСПИ, ФОМа и других социологических организаций, ведущих подобные массовые опросы. «Обличители» социологии общественного мнения не знают ни нашего ремесла, ни собственно предметных социологических теорий (теорий среднего уровня, по выражению Р. Мертона), что не мешает им самоуверенно высказываться о надежности и методики получаемых данных.

406

Дело не в конкретных лицах, сотрудниках РАНХиГС, Института социологии или Центра фундаментальной социологии ВШЭ, а в доминирующем умонастроении университетской профессуры, захватывающей и более широкие круги «образованной публики».

407

Вахштайн В. По ту сторону постсоветской социологии // Пути России. 2009. Т. XV. С. 17–39.

408

Weber M. Gesammelte Aufsätze zur Wissenschaftslehre. Tübingen: Mohr, 1968. S. 146–214, 489–540.

409

Weber M. Gesammelte Aufsatze zur Wissenschaftslehre. S. 180.

410

Ibid. S. 157.

411

Radkau J. Die Leidenschaft des Denkens. München: Carl Hanser Verlag, 2005. S. 181.

412

Ibid.

413

Гудков Л. Д. Проблема повседневности и поиски альтернативной теории социологии // ФРГ глазами западногерманской социологии. М.: Наука. 1989, С. 296–329.

414

Ожидать, что на соцфаке у Добренькова или в ИСПИ и подобных им организациях могут завестись «идеи», не стоит, это абсолютно исключено. Сила таких социологических функционеров не в идеях, а в несокрушимой корпоративной солидарности академической или университетской и государственно-управленческой, чекистской бюрократии, взаимной поддержке и защите чиновников от публичной критики и давления. Для примера сошлюсь на недавний проект «DOXA» о партийной принадлежности ректоров российских вузов (почти 100 % членство в «Единой России»), услужливую готовность ФНИСЦ РАН к сотрудничеству с РИСИ в разработке молодежной политики. Речь идет о «масштабном проекте «Молодежь и Россия будущего»: «Его цель – сформировать целостную картину видения российской молодежью образа будущего нашей страны в неразрывной связи с великой историей и достижениями предыдущих поколений, восприятия геополитической и культурно-цивилизационной роли России в мире» (URL: https://riss.ru/article/16440/).

415

Первым симптомом потребности в прояснении парадигмальных коллизий был бы рост интереса к философии науки, к философии познания, важность которой для теоретической работы в социологии невозможно переоценить, поскольку только философия в состоянии поставить вопросы смысла и границ познания. Но в России нет (и по многим причинам не может быть) оригинальной философии, тем более – связанной с теорией социального знания или социологии.

416

Так, например, В. Волков, протагонист методологии «практик», в своей содержательной («эмпирической») работе декларируемые им модели использует в очень ограниченной мере, оперируя главным образом самыми обычными способами социологической интерпретации. См.: Волков В. В. Силовое предпринимательство. М.: Летний Сад, 2002. Концептуальная основа его интерпретации коррупционного сращения полиции и бизнеса задана некоторыми идеями Ч. Тилли, Д. Гамбетты и других западных социальных ученых, хотя их практическая разработка, проделанная им применительно к российскому материалу, имеет оригинальный и нетривиальный характер. В других работах он вообще не пользуется понятиями «практик», обходясь общепринятым набором понятий социально-экономического анализа. См.: Волков В. В. Госкорпорации: очередной институциональный эксперимент // Pro et Contra. 2008. № 5–6 (43). С. 75–88. Примечание 2020 года: Вахштайн, одним из первых выступавший за новые методы и средства познания, став техническим исполнителем обычного заказного «барометра», занялся реализацией вполне рутинных массовых опросов по заданной заказчиками анкете и схеме. Многие из публицистов, заявлявших о своем «недоверии» социологическим опросам общественного мнения, которые показывали взрыв патриотической мобилизации после Крыма и скачок рейтинга популярности Путина, как только после 2018 года показатели пошли вниз, начали вновь цитировать и опираться в своих рассуждениях на данные «Левада-Центра», хотя ничего в методологии и технике его исследований не изменилось. Такая позиция выглядит не слишком принципиальной, но не вызывает общественной критики – люди продолжают слушать только то, что хотят услышать.

417

За образец какого-то нового подхода всегда в таких случаях берутся примеры из зарубежных исследований или манифестации западных авторов (чаще даже американцев или британцев, где проходили стажировку или защищались наши «молодые»). Именно это и заставляет подозревать, что дело не в «парадигмах» и «новых теориях», а в том, что говорящие мотивированы какими-то иными идеальными побуждениями, например борьбой за признание, конкуренцией за авторитет и влияние в академических кругах, а не озабоченностью решением каких-то предметных научных проблем. Разумеется, это не какая-нибудь вульгарная корысть, а борьба за чистую науку, свободную как от догматизма и номенклатурной скованности советской социологии, так и от политической или коммерческой зависимости исследователей постсоветского времени.

418

Редкие исключения лишь подтверждают общие заключения. Для меня образцами теоретической работы в российской социологии являются работы Левады. Хотя его идеи (общая концепция репродуктивных систем, сложных структур социального действия в обществах догоняющей модернизации и т. п.) и не были систематически изложены, при желании и интересе со стороны социологов они могли бы дать мощный импульс концептуальным разработкам. Другой пример – оставшиеся совсем без внимания труды Д. Б. Зильбермана, его гигантская по охвату материала и сложности типология культур, основанная на своеобразии идей, традиций и институтов. Мою высокую оценку этих достижений, конечно, можно рассматривать как проявление «кружкового патриотизма», это нетрудно, однако сам факт, что научная среда вытеснила идеи таких авторов, получивших признание у самых глубоких российских ученых, оспорить будет сложно.

419

Я не собираюсь давать обзор различных направлений и школ в отечественной социологии, и не столько потому, что это дело отдельной работы, а не выступления на конференции, сколько потому, что реально они не существуют. Есть по-разному работающие исследователи или даже отдельные группы ученых, есть центры, практикующие какой-то один набор методических приемов в описании ограниченного круга предметных вопросов. Но они не образуют воспроизводящихся направлений в науке и не тянут на статус оригинальной школы или хотя бы заимствованной парадигмы в науке. За последние 8–10 лет у ряда преподавателей поколения пятидесятилетних, в Петербурге или Москве наметился круг последователей из числа бывших студентов, в манере работы которых проступает общность полученного ими образования (я имею в виду, например, В. Волкова, О. Хархордина или В. Воронкова в Петербурге, А. Филиппова в Москве), но говорить о существовании разных школ или парадигм пока не приходится, в первую очередь потому, что они не выходят на уровень воспроизводящихся практик исследовательской работы, что нет устойчивости получаемых эмпирических результатов или теоретических интерпретаций нового материала. Здесь (в исследованиях), как и в целом в российской социологии, господствует безнадежная эклектика и приземленность в понимании собранного или анализируемого материала. Недавний III Всероссийский социологический конгресс лишь подтвердил подобное заключение. Мне могут сразу же возразить: как это не ведется теоретической работы, если соответствующие разделы в специализированных книжных магазинах заполнены свежей литературой. Даже в фойе нашей конференции продавался солидный том «Теория социологии». Но если посмотреть на то, что подается под этим названием, то мы увидим, что на 9/10 эти пухлые сборники представляют собой ридерз дайджесты, содержащие, без какой-либо аналитической интерпретации или разбора, фрагменты переводов работ западных авторов, никак не связанных с проблематикой актуальных исследований российского социума. Предназначены они, если судить по их «имплицитному читателю», то есть издательской и читательской адресации, студентам или молодым преподавателям в качестве иллюстративного материала или цитатников в рамках соответствующих университетских курсов. Не более того. Социологию (в ее настоящем смысле) скорее можно найти в работах заинтересованных и «преданных делу», как говорил М. Вебер, журналистов, чем в статьях социологических журналов. Примером такого институционального анализа для меня является блестящая книга военного обозревателя А. Гольца (Военная реформа и российский милитаризм. СПб: Норма, 2019).

420

Единственным исключением можно считать исследования общественного мнения, в частности проблемы изучения электорального поведения, где ангажированность участников весьма высока, а поле расхождений – в интерпретациях велико (несмотря на значительное сходство получаемых данных разными центрами, или напротив, как раз именно поэтому).

421

Это тема прозвучала в очень интересном интервью: Кон И. С. Настоящая общественная наука может существовать только в виде оазисов. URL: http://www.polit.ru/analytics/2009/01/20/kon.html.

422

При всей ограниченности условий и возможностей для социологической работы в советское время, ее внутренний смысл для некоторых из тех, кого мы сегодня относим к поколению отцов-основателей, был в полной мере определен стремлением к личностной эмансипации, к утверждению собственной свободы, личностного достоинства, которые непосредственно связаны с качеством и широтой познавательной деятельности. Соответственно, сама социологическая работа (при условии интеллектуальной порядочности) неизбежно окрашивалась в тона сопротивления тупому и репрессивному окружению. Понять тоталитарный социум означало (хотя бы в перспективе, в модусе отдаленной возможности) изменить существующее общество. Это та ценностная или этическая составляющая, которой начисто лишены молодые эпигоны постмодернизма и присутствие которой у людей старшего поколения так раздражает их.

423

Характерный пример: очень основательные работы А. Ф. Филиппова о К. Шмитте, являющиеся скорее исключением, чем правилом, среди российских историков социальной мысли, практически не восприняты профессиональным сообществом. Другими словами, никаких выводов, последующих концептуальных разработок из его анализа не сделано. В результате филипповский «Шмитт» так и остается частным случаем из немецкой истории, не имеющей отношения к российской действительности.

424

Одной из причин слабости нынешнего российского протеста (либеральной части общества), с моей точки зрения, является «соблазн надежды» – ограниченность ценностного горизонта, неявная оценка перспективы во временных категориях собственной жизни, «а что мне будет с этого», а не преданность либеральным идеям, идеализм мотивации, которая придает человеку сознание «достоинства».

425

Такой, как, например, у Вебера, доводившей его до полного нервного истощения и многолетней психической болезни.

426

Напротив, вся система профессиональной социализации в нынешней отечественной социологии направлена на развращение студента, на подавление у него самой возможности возникновения подобного интереса и следования ему в процессах обучения и самореализации. Непропорционально большой объем обучения маркетингу, политтехнологиям, пиару, упор на методику и технику обработки данных в ущерб исторической, гуманитарной и собственно теоретической подготовке – все это вполне сознательная и планомерная деструкция ценностной основы дисциплины. С результатами этого можно ознакомиться по взвешенному и обстоятельному анализу состояния российской социологии, данному в работах М. Соколова. См., например: Соколов М. М. Реформируем ли соцфак МГУ? Институциональные барьеры на пути студенческой революции. URL: http://www.polit.ru/analytics/2007/05/25/socfak.html; Его же. Российская социология на международном рынке идей. URL: http://www.polit.ru/science/2008/09/10/sokolov.html

427

В принципе, здесь возможно два направления теоретической работы: первое – разработка единого дисциплинарного языка описания и объяснения, «общая теория» (какой ее видели, например, Т. Парсонс или Н. Луман), а второе, прямо противоположное направление работы – методологический и генетический анализ практики эмпирической работы, изучение того, как в ходе черновой эмпирической работы происходит использование языка разных теорий, разных концепций, часто принадлежащих разным предметным регионам, разным пластам научной культуры.

428

Разумеется, эти задачи могут быть дополнены преподаванием разного рода курсов, обеспечивающих студента ресурсами профессиональной квалификации – знанием маркетинговых технологий, пиара, теорий организаций и менеджмента и прочего, всего, что сегодня требуют управляемый рынок и суверенная демократия.

429

Соответствующие пассажи и формулировки нетрудно найти в статьях и выступления руководителей социологических институтов Г. Осипова, В. Кузнецова, М. Горшкова, В. Жукова и других, опубликованных в «СоцИсе» или иных журналах. У А. Ослона эти аксиомы научной мотивации выражены более простодушно, а потому и более вульгарно: «социология должна заниматься обслуживанием лиц, принимающих решения». Но уж совсем в духе «Наших» эти установки науки представлены в хвастливом девизе сурковского ВЦИОМа: «Знать, чтобы побеждать». «Социология» в этом новом ВЦИОМе включена в состав политтехнологической машины обработки общественного мнения, ее задачи ограничены технологией сбора социальной информации, а использование последней и толкование полученных результатов отдано начальству или тем, кто ему исправно служит. Именно такая форма и проектировалась в середине 1960-х годов советским начальством: допустимы только методика и техника социальных исследований, а интерпретация (= общая социология) должна оставаться за истматом, то есть партийно-идеологическими инстанциями. Но, опять-таки добавлю, этому же преимущественно учат и в лучших российских университетах, а именно: технике обработки и статистического анализа данных.

430

Убедительными примерами унизительного состояния российской науки является реакция сообщества на высказывания В. Путина по вопросам истории и ее преподавания, на выступления А. Дугина или Т. Шевкунова.

431

Многие социологи не согласятся с моими определениями, полагая, что они слишком радикальны и депрессивны, однако мало кто возражает против такого типа институциональной организации социальных наук, что представляется мне более важным в данном случае.

432

Как говорил один из политтехнологов в сурковском окружении, приписанных к президентской администрации: «Нам не нужны ваши интерпретации, нам нужны данные, а интерпретировать мы сами будем».

433

Лучшим примером здесь являются разногласия по поводу наличия и размеров «среднего класса» в России. Мало кем осознается, что когда в отечественную практику, в отечественное преподавание, в отечественные исследования переносится западный материал, западные подходы, западные идеи, то этот материал вырывается из контекста их возникновения и разработки. Походы или концепции привносятся сюда как нечто совершенно готовое, чужое, абстрактно-отвлеченное, или, напротив, использование западных понятий и терминов тянет за собой латентный и плохо учитываемый пласт оценочных значений. Тем самым при работе с ними, при отождествлении понятий и реальности в наших обстоятельствах возникает эффект ложного опознания, последствиями которого становится неадекватное применение понятия.

434

Этим объясняется, в частности, и принципиальный для отечественной организации науки разрыв между практикой преподаванием и исследовательской работой. Разработка теорий связана преимущественно с историческим характером преподнесения материала западных концепций в учебных курсах (в европейских или американских университетах эти сферы более или менее соединены в одно целое). Поэтому даже вполне адекватные и серьезные аналитические работы по изложению концепций того или иного западного автора представляют собой не более чем пересказ его идей, данных– вне учета проблемной ситуации, в которой они возникли.

435

В строгом смысле слова смена поколений не меняет институциональную структуру отечественной науки.

436

Отсюда обращение к западным образцам подобного разбора, не слишком, впрочем, интересного в своих методических приемах см., например: Болтански Л. Тайны и заговоры. СПб.: Изд-во ЕУ СПб, 2019.

Еще от автора Лев Дмитриевич Гудков

Лев Гудков

Возвратный тоталитаризм. Том 1

Почему в России не получилась демократия и обществу не удалось установить контроль над властными элитами? Статьи Л. Гудкова, вошедшие в книгу «Возвратный тоталитаризм», объединены поисками ответа на этот фундаментальный вопрос. Для того, чтобы выявить причины, которые не дают стране освободиться от тоталитарного прошлого, автор рассматривает множество факторов, формирующих массовое сознание. Традиции государственного насилия, массовый аморализм (или – мораль приспособленчества), воспроизводство имперского и милитаристского «исторического сознания», импульсы контрмодернизации – вот неполный список проблем, попадающих в поле зрения Л.