Возвращенная любовь - [23]

Карен видела, как он смотрел на нее, чувствовала его прикосновение и чертовски хорошо знала, что осторожность — последняя вещь, о которой думает ее муж. В его глазах было довольно дьявольского жара, чтобы сжечь ее заживо. Она быстро спрыгнула на пол.

— Мы были здесь слишком долго. Ребята заинтересуются. Я лучше пойду вниз.

— Эй! Ты же не оставишь меня здесь искать декларацию, которой не существует.

— Оставлю.

— Вернись сюда, солнышко.

Она продолжала благоразумно продвигаться к лестнице. Крэйг будет целовать ее, стоит только остаться. Она искренне сомневалась, что он ограничится одним поцелуем, и было бы легко позволить паре поцелуев перерасти в проблему.

Она много раз теряла с ним голову, и ни он, ни она никогда не делали ничего иначе как с головокружительной скоростью. Особенно в сфере любовной алхимии и секса. Ей нельзя забывать об этом.

Оценивая свое отношение к Крэйгу, Карен поняла, что любила его всегда и поэтому, может быть — всего лишь может быть, — она должна броситься в этот поток. Но это может произойти только в случае полной уверенности, что на этот раз им все удастся, ведь другие люди, особенно дети, страдали от их ошибок. Боль научила ее осторожности, опыт вынудил принимать только продуманные решения.

Она уже спустилась на три ступеньки, когда голова Крэйга показалась над перилами. На лице этого дьявола сияла ухмылка, которой ни одна женщина не доверилась бы.

— Если ты собираешься меня тут бросить, — проворчал он, — самое малое, что ты можешь сделать, это рассказать мне, что ты имеешь в виду в связи с мараскином.

По глазам было видно, что он предвкушает, как она будет пить мараскин из его голого пупка.

Внезапно она тоже это увидела. Она подняла глаза к перилам.

— Ну что мне с тобой делать, Риордан, — пробормотала она.

— Ты действительно хочешь, чтобы я ответил?

— Нет.

Она захлопнула дверь перед его носом, прежде чем издать булькающий горловой смешок. Угроза урагана, открытое море без руля, лавина в Скалистых горах… — вот что такое был для нее Крэйг. Несмотря на прожитые годы, он не потерял привлекательности.

Это была одна из вещей, которые она всегда в нем любила. Но сейчас это был сигнал, предупреждавший ее, как глубоко и быстро она влюбилась.

Джон расценивал свою сестру как гибрид между бубонной чумой и зубной болью. Она преследовала его со дня своего рождения. Все всегда гордились ею, поскольку она приносила из школы только хорошие отметки. Она была шумная, трусливая и рылась в его вещах. Отец считал, что он должен провожать ее домой из школы, а это было непростым делом. Два раза ему приходилось драться, оба раза со старшими парнями, сыновьями фермеров, которые получили ошибочное впечатление, что Джулия является легкой добычей. Он ненавидел драки. И надо же оказаться приклеенным к сестре, которая стала красоткой!

Джулия постоянно отравляла ему жизнь, но была одна хорошая вещь, которую он должен был сказать про сестру. Она умела молчать. Прижатая к стене, под угрозой быть стертой в порошок, она молчала. В тяжелые времена они держались вместе. Он брал на себя ее провинности, она — его. В отношениях с родителями эта система работала достаточно надежно.

Выглянув из кухонного окна, Джулия посмотрела вслед удаляющейся машине.

— Куда, мама сказала, она едет?

— За молоком.

Его сестра быстро пересекла кухню и открыла холодильник.

— Смотри.

Он посмотрел через ее плечо на четыре кварты молока, аккуратно размещенные на полке. Они обменялись взглядами.

— Это третий раз за эту неделю. Я не понимаю. Куда она ездит?

— Совершенно очевидно. За молоком, — ответил Джон сухо.

— Это я знаю. Господи, если она опять привезет молоко, мы сможем открыть молочную ферму. А ты видел, как она была одета? Белые шерстяные брюки и винно-красный свитер?

Джон тупо посмотрел на нее. Значение одежды явно было выше его понимания.

— Джон. Когда это мама так одевалась, чтобы на десять минут заехать в магазин? Совершенно ясно, она привозит молоко, чтобы скрыть следы.

Джон ухватил кварту молока, прежде чем она успела закрыть дверцу, сделав длинный глоток прямо из пакета.

— Она вернется домой наверняка к восьми, так как ни разу не уезжала больше, чем на час. Может быть, ей просто надо пройтись по магазинам.

— А кошки плавают.

Джулия упала в кресло, подперев руками подбородок?

— Сейчас семь часов вечера, а мы не знаем, где наша собственная мать, и я думаю, что ты должен что-нибудь сделать.

— Я? И что, по-твоему, я должен сделать?

— По крайней мере признать, что ты беспокоишься.

— О'кей, я это признаю. Она ведет себя странно. Но может быть, она делает что-то, о чем мы не должны знать.

— О Боже, какой же ты осел, — устало проговорила Джулия. — Конечно же, она не хочет, чтобы мы об этом знали. Почему, как ты думаешь, я так беспокоюсь, тупица? Мама никогда не имела от нас секретов. Мы — вся ее жизнь.

Джон не отрицал этого, но предположил:

— Я думаю, это папа.

— Ты хочешь верить, что это папа. Я хочу верить, что это папа. А если нет? Если это какой-нибудь другой парень? Или что если у нее какие-то другие неприятности и мы ей и вправду нужны?

Джон глотнул еще молока. Оно встало у него в горле холодным комом. Сестра, как обычно, надоедала и все драматизировала. Но все же то, что она сказала, его встревожило.