Возвращение великого воеводы - [103]

Первым на груду битого известняка спрыгнул великий воевода, за ним Адаш.

– Я пойду по той стене, а ты – по этой, и постепенно будем сходиться к центру, – предложил Сашка.

Они разошлись в разные стороны, потеряв друг друга из виду, но уже вскоре раздался громкий призыв Адаша:

– Сюда, государь!

Стремглав Сашка бросился на зов, едва не ломая ноги в каменных обломках, устлавших пол толстым слоем. Адаш стоял у одной из колонн, пристально глядя на привалившегося спиной к колонне мужичка, густо обсыпанного известкой и пылью.

– Безуглый… – указал Адаш на сидящего подошедшему Сашке. Встав на четвереньки, он приложился ухом к груди этого человека. – Бьется! – радостно констатировал он. – Тихо, но бьется! Живой он, государь! – Адаш откупорил баклажку с водой и, поливая сверху, омыл лицо отставного дьяка.

– Он, государь… Живой…

Теперь уже и Сашка, несмотря на уродливый клык, торчащий изо рта, видел, что это – Гаврила Иванович.

– Пи… ить… – еле слышно, не открывая глаз, попросил он.

Адаш поднес баклажку к его губам, вода хлынула струей, моча сомкнутые губы и сбегая струйками вниз по бороде.

– Не напился он, – подытожил попытку Адаша напоить раненого великий воевода. – Все мимо. Вон опять просит – губами задвигал.

Адаш склонил ухо к самым губам раненого.

– Нет, не пить. Что-то другое говорит. Не разберу.

– Дай-ка я… – Теперь великий воевода приблизил свое ухо к устам Безуглого.

Сначала он ничего не мог разобрать – только какой-то свист и шипение, но вот ему показалось, что тот позвал его:

– Тимо-фей… Василь-евич…

– Да, да! – заорал Сашка. – Гаврила Иванович, это я…

– Это… она…

– Что она? Где она?

– Она… тебя… спасла…

Народ, в большом количестве собравшийся вокруг эшафота, установленного на большой поляне за северной окраиной города, волновался. Уж и палач поднялся на эшафот, и дьяк со свитком в руках, и два трубача с турьими рогами наготове, а самого преступника все не было и не было.

– Ну что они там копаются? – раздраженно спросил Боброк у подскакавшего боярина.

– Уже выехали, государь. Скоро будут, – ответил тот.

Боброк и великий воевода в сопровождении десятка бояр взирали на происходящее, не слезая с седел. Затянувшееся ожидание, похоже, утомило и их тоже.

После «взятия» Кремля великим князем и царем Тохтамышем прошло четыре дня. Все это время хоронили погибших и разбирались с выжившими. Среди раненых Некоматовых людей не могло быть по определению, а таких, что совсем не пострадали от взрыва, было немного. Всем им по подсказке Адаша прописали по десять плетей. С одной стороны, наказание за бунт и государственную измену, а с другой – отличное средство для определения чертовых слуг – «рыбасоидов». Но среди наказанных таковых не оказалось. Получается, что все Некоматовы прислужники, включая Кнопфеля, были уничтожены взрывом. Был ли среди них Некомат, так и осталось загадкой.

Остей же был найден на кремлевской стене живым и здоровым, лишь слегка оглохшим после взрыва. Схвачен он был почти сразу же, как воины великого князя вошли в Кремль. Механизм правосудия действовал неумолимо и молниеносно – трех дней хватило и на следствие, и на суд. После вынесения приговора Дмитрий, и минуты лишней не задержавшись, уехал с дружиной в милую его сердцу Кострому. Довершение же начатого оставил на Боброка и великого воеводу.

Все прошедшие дни Сашка продолжал искать Ольгу, несмотря на то что Безуглый (у него были сломаны обе ноги, не считая многочисленных ушибов по всему телу), доставленный в Воронцово, на второй день пришел в себя и поведал ему всю их с Ольгой эпопею. Поверить в ее смерть Сашка не хотел, не мог и продолжал искать свою жену. Но ни среди мертвых, ни среди живых ее не было.

Народ московский, во множестве погибший в Кремле, не исчез, однако, совсем, как того, может быть, желали некоторые. Как только завершились боевые действия, откуда ни возьмись (а если быть точным, то из окрестных лесов, из ближних и дальних сел и деревень) потянулись москвичи в родной город. Кто-то возвращался в одной рубахе, а кто-то вез свое имущество на нескольких подводах. На пятый же день по «взятии» Кремля была назначена казнь государственного преступника, бывшего московского городского головы Ивана Остея Воронца-Вельяминова. Торжественное событие – первая прилюдная казнь в городе. Народу собралось – тьма-тьмущая. И кто только говорил, что все москвичи с Остеем в Кремле заперлись? А может, просто-напросто Москва такой город, что, назло всем невзгодам, только лишь растет и растет?

Из улицы на поляну выехала повозка с государственным преступником, сопровождаемая конной охраной. Десять всадников ехали впереди нее, десять позади. Повозке были приделаны высокие ребристые борта, и Иван Остей, несмотря на связанные за спиной руки, ехал стоя, опершись плечами об эти борта.

Народ радостно зашумел и заволновался, завидев главное действующее лицо сегодняшнего представления. Воины Боброка и великого воеводы, исполнявшие роль живого ограждения, с трудом сдерживали враз возбудившуюся толпу.

– Государь, – шепнул на ухо великому воеводе новоиспеченный боярин Адаш Арцыбашевич, – может, поедем отсюда? Не большой любитель я подобных зрелищ.