Возвращение в Оксфорд - [35]
Нужно было подготовить к переизданию три старых романа. Перечитывать собственные сочинения — занятие не самое вдохновляющее, и к концу чтения Гарриет была изнурена и недовольна собой. Нет, написано-то хорошо, а если рассматривать эти книги как интеллектуальное упражнение — и вовсе отлично. Но чего-то в них не хватало: теперь, при повторном чтении, складывалось впечатление, будто бы автор намеренно отгораживается от собственных чувств и взглядов. Неприятно было перечитывать сцену, где два ее героя спорили, остроумно и поверхностно, о семейной жизни. Сцена вышла бы куда лучше, если бы она не боялась выдать себя. Но ей мешало чувство, что она и так слишком увязла в гуще событий, слишком вовлечена в происходящее, никак не справится с назойливой, бесцеремонной реальностью. Если бы только она сумела отстраниться от себя самой, к ней бы вернулись и уверенность и самообладание. Все-таки, при всех оговорках, блаженны ученые: это у них «око просто»,[83] они видят лишь свой предмет, не отвлекаясь на сучки и бревна в своем глазу, на свою частную жизнь.
— Частную, как же! — пробормотала Гарриет, раздраженно заворачивая гранки в оберточную бумагу. — Разве скроешься от посторонних глаз?
Она была несказанно рада, что избавилась от билетов.
Так что когда Уимзи вернулся наконец из своей северной экспедиции, Гарриет была настроена воинственно. На этот раз он пригласил ее отужинать в клубе «Эгоист» — необычный для него выбор. Встретиться условились воскресным вечером, в их распоряжении был отдельный зал. Гарриет рассказала о своей поездке в Оксфорд, не преминув огласить список выпускниц, чьи выдающиеся способности совершенно увяли в замужестве. Он миролюбиво с ней согласился — да, такое и в самом деле бывает — и упомянул какого-то талантливого художника, переродившегося под влиянием честолюбивой жены и начавшего бездумно штамповать академические портреты.
— Иногда, конечно, — бесстрастно продолжал Уимзи, — дело в ревности или эгоизме. Но чаще всего это просто глупость. Они ничего такого не хотят. Удивительно, сколь мало людей вообще хотят от своих действий чего-то определенного.
— А по-моему, супруги и не могут вести себя иначе, чего бы они там ни хотели. Проблема в самом влиянии чужой личности. В этом все зло.
— Да. Благие намерения — не гарантия безопасности. Впрочем, гарантий ведь вообще нет. Вы, конечно, можете заявить, что не намерены иметь никакого отношения к чужой душе. Но вы уже имеете к ней отношение — просто потому, что существуете. А не существовать довольно трудно с чисто практической точки зрения. Иными словами, все мы уже есть — вопрос, что с этим делать.
— Ну, пожалуй, некоторые люди сами считают личные отношения главным делом жизни. Что ж, их право. Но как быть с остальными?
— Ужасно неудобно, правда? — подхватил он с оживлением, которое разозлило Гарриет. — Как вы думаете, может, им вообще исключить любые человеческие отношения? Это довольно затруднительно. Как нарочно, на пути встанет какой-нибудь мясник, или булочник, или квартирная хозяйка, или кто там еще. Или, может быть, пускай люди с мозгами сидят себе сиднем, а люди с сердцем о них заботятся?
— Так часто бывает.
— И впрямь. — Он снова подозвал официанта. Гарриет уже в пятый раз уронила салфетку. — Почему, кстати, из гениев получаются ужасные мужья, и так далее? И что прикажете делать тем несчастным, кого угораздило родиться с умом и сердцем?
— Простите, что все роняю — шелк такой скользкий. Да, вы правы, это большая проблема. Если честно, я думаю, в таком случае придется выбирать.
— И никаких компромиссов?
— Не думаю, что тут возможен компромисс.
— О времена! Англичанка поносит священный компромисс!
— Ну, я не совсем англичанка. Во мне есть примесь шотландской и ирландской крови.
— Это и значит, что вы подлинная англичанка. Какому еще народу придет в голову хвалиться своей смешанной кровью? Я и сам англичанин до мозга костей, но именно потому, что на одну шестнадцатую француз, не считая обычных примесей. Так что компромисс у меня в крови. Ну так вот. Меня-то вы куда отнесете — к тем, которые с сердцем или которые с умом?
— В уме вам не откажешь, — сказала Гарриет.
— А кто возражается, Бетси?[85] Да и в сердце вы мне отказать не можете — разве что в своем.
— У вас, как у остроумцев елизаветинской поры, по два смысла на одно слово.
— Слово было ваше. И себе вам тоже придется кое в чем отказать. Амплуа Цезаревой жертвы требует жертв.
— Какой жертвы?
— Ну как же: скотины без сердца.[86] Вы, кажется, снова уронили салфетку?
— Нет, на этот раз сумку. Она у вас под левой ногой.
— О… — Питер огляделся, но официанта и след простыл. — Что ж, — продолжал он, не двигаясь с места, — конечно, люди с сердцем должны заботиться о людях с умом, но, видите ли…
— Не беспокойтесь, пожалуйста, — сказала Гарриет, — потом подниму.
