Возвращение в летний домик - [58]

— Я всегда хотел писать картины. Едва мне исполнилось три года, как я чуть не залез в камин ради углей. Я нарисовал углем лицо матери на стене.

— И что она сделала?

Рассел улыбнулся, вспоминая.

— Я рассказывал эту историю много раз. Мы жили в Лондоне в одном из беднейших районов. Мой отец на повозке развозил бочонки пива по трактирам и пивным. Он был добрым и сильным как его лошади, но неграмотным, — он взглянул на Зои, словно ожидая осуждения из-за отца, занимавшего столь низкое положение.

— А ваша мать? — спросила она.

— Она не была красавицей, но голова у нее варила, — он тихо засмеялся. — Ее сообразительности хватило бы на двадцать мужчин. Увидев, мой рисунок, она приоделась и отправилась в дом сэра Маркуса Вандерштена, — он скользнул взглядом по лицу Зои, определяя, не знакомо ли ей это имя. Но имя ей ничего не говорило. — В то время он был известнейшим художником. Не было графа или герцога, чей портрет он бы не написал. По слухам, его характер был настолько же ужасным, насколько великолепной его живопись. Все позировавшие боялись его. На герцога он накидывался так же, как и на мусорщика.

— Как шестилетний мальчик с резиновой лентой, — представила она, вспомнив один дом, в котором жила. — Держу пари, ваша мать не испугалась его.

— Конечно, нет, — согласился Рассел. — На следующий день после того, как я разрисовал стену, она пошла к нему домой, постучалась в дверь и сказала прислуге, что ждет его в гости, чтобы показать рисунок на стене, нарисованный трехлетним сыном.

— Могу себе представить, как он отреагировал на это.

— Он игнорировал ее три дня, но она разбила лагерь напротив его крыльца. Наконец, он вызвал шерифа, чтобы прогнать ее. Но она стала кричать, что он трус боящийся признать, что ее сын в три года рисует лучше, чем он сможет, дожив до ста лет.

Рассел закрыл глаза на мгновение, а затем открыл. Он распростерся на траве, заложив руки за голову.

— Старик услышал ее слова и принял их как вызов. К тому же возле его дома собралась толпа. Они наблюдали за неугомонной женщиной, не поддающейся на уговоры. Старик понял, что люди поверили ей и скоро распространят слухи, что он испугался по части художества уступить трехлетнему мальчишке.

— Он вышел, приказал шерифу отпустить женщину, затем последовал за ней в наш скромный домик.

— И он увидел ваш заветный рисунок.

Рассел расхохотался.

— К тому времени я уже разрисовал углем все стены, докуда смог дотянуться. Всевозможными лицами.

— Что же он сказал, обозрев ваше художество?

— Отец присматривал за мной, пока мама оккупировала крыльцо мастера. Он рассказывал мне, что челюсть старика отпала почти до груди. Так он поразился.

— И? — поторопила Зои, когда Рассел сделал паузу. — Что же он сделал?

— Он велел матери привести меня к нему, когда мне исполнится семь. Мать возразила, что он помрет к тому времени, и ей придется искать другого учителя. Со слов отца, художник усмехнувшись сказал «в шесть лет», а затем покинул дом.

— Вау, — восхитилась Зои. Она разлеглась на траве рядом с ним на расстоянии вытянутой руки. — Вау, до чего замечательная история. Вы знали, что можете рисовать чуть ли не с рождения, а я об этом и не подозревала, пока не выросла. Вы пришли к нему, когда вам исполнилось шесть?:

— Да, в мой шестой день рождения мы с мамой были там.

— Она ведь не бросила вас одного? Шестилетнего ребенка со злым брюзгливым стариком!

И опять Рассел рассмеялся.

— Я же говорил, моя мать была очень умной. Она годами готовилась к ученичеству своего единственного чада. Она выяснила, что слуги не задерживались в его доме. Они сбегали из-за его гневливости и несправедливых обвинений. Никто не задерживался дольше года.

— И что придумала ваша мать?

— Она послала меня к нему с полной коробкой еды.

Зои вопросительно взглянула на него.

— За те годы, пока я рос и рисовал так много, что по ее словам тронулся умом, она научилась готовить. Торты с заварным кремом. Мясные пироги. Прекрасные с вида и райского вкуса. Мне выделили холодную пустую комнату в доме старика, и каждое утро она стучала в дверь и передавала для меня полную коробку еды. В этом заключался ее план, чтобы старик попробовал ее кулинарные шедевры и нанял на работу.

— У нее получилось?

— Еще бы. Она была его кухаркой года два, а затем стала экономкой. На третий год мой отец тоже устроился к художнику на работу.

— Значит вся ваша семья жила в его доме, — сказала она. — А вы учились искусству на коленях у мастера.

— Гм, скорее попираемый его ногами. Он становился все невыносимее. Он завидовал, чтобы я ни сделал, ревновал и каждые три месяца увольнял мою мать.

— Но она не ушла от него?

— Оставив своего единственного сына? — Рассел улыбнулся. — Она была достойным соперником мастеру. Когда он приказывал убираться, она просто смеялась. Он ведь знал, что никто не сможет ее заменить. Мама содержала дом в чистоте, и обеспечивала обильный вкусный стол, хотя он ворчал из-за каждого потраченного цента.

Голос Рассела понизился.

— Он умер, когда мне исполнилось шестнадцать, завещав все моей матери.

— Ничего себе, — удивилась Зои. — Все-таки он был не так уж плох.

— Был, — сказал Рассел. — Уверен, что найдись у него хоть один родственник, которого он смог бы вытерпеть, он все оставил бы ему. Но таковых не оказалось. Он много работал для церкви, но церковники расплатились с ним только наполовину. Поэтому он ничего им не оставил. Моя мать была единственным человеком, которому он когда-либо симпатизировал.