Возвращение в Итаку - [35]

«Вот так, – подумал капитан. – Значит, так оно и бывает. А ведь у того, как его звали… Борис Стрекозов, кажется, по-другому было, говорили, что он сам этого захотел, никто не неволил…»

Волков не знал тогда фамилии Бориса, хотя в училище этот парень с радиотехнического был довольно приметен: здорово плясал чечетку на концертах. Ему даже вторую пару ботинок выдали, был такой приказ начальства. А фамилия его стала известна всем уже после того случая.

Борис окончил училище на год раньше. Волков проходил стажировку в Кронштадте, когда из училища приехал их командир роты. Быстро собрали выпускников и приняли резолюцию, клеймящую позором невозвращенца Стрекозова.

После собрания долго не расходились, курсанты говорили о судьбе тех, кто решает покинуть родину.

Разговор был трудным, но откровенным. Пожалуй, впервые будущие мореходы задумались над понятием «родина», «отечество»… Ведь родная земля и жизнь каждого на ней настолько естественны, что в обыденной действительности никто не думает об этом, как не думает о механизме дыхания или кровообращения. Но вот что-то нарушилось в этом сложном единстве, возникла угроза утратить связь с родной землей – и тогда вдруг человек понимает, чем была для него родина.

«Родина, – подумал капитан и оглядел палату портового госпиталя города Бриссен, – никогда мы не думаем о тебе отвлеченно… Ты самая суть наша, и мысли, подобные моим, теперешним, приходят, когда тебя намереваются отнять».

И еще он вспомнил, что и в минуты смертельной опасности не думал так, как сейчас. А вот теперь…

«Это страшнее цунами, бродячих мин и подводных рифов. Мне многое довелось видеть, но лучше бы еще раз встретиться, например, с тем проклятым льдом, что едва не одолел нас у острова Бруней».

Случилось это в его первый рейс на «Кальмаре» за два года до катастрофы.

…Оставался час с небольшим до полуночи, когда с «Кальмаром» прервалась радиосвязь.

Начальник промысла Егор Яковлевич Крохайцев, разместивший штаб-квартиру на плавбазе, время от времени опускал руку на плечо радиста и гудел басом:

– Ты, милок, это самое, еще попробуй…

«Милок» вздыхал, пытался дернуть плечом, рука Крохайцева припечатывала его к креслу, радист поправлял наушники, включал передатчик и в который раз начинал мотать двумя пальцами ключ-пилу, повторяя комбинацию букв, составляющих позывные «Кальмара».

Крохайцев снимал руку с плеча радиста и сопел у него за спиной, потом выходил на мостик, где ждал его капитан плавбазы. Капитан тревожно заглядывал старику в глаза, но Крохайцев молчал. Он подходил к термометру, что едва угадывался снаружи за стеклом рубки, согнутым пальцем подзывал штурмана – у него глаза молодые, лучше рассмотрит, – штурман называл температуру, она медленно понижалась, воздух становился холоднее, ветер усиливался, и начальник промысла уходил в радиорубку, где измотанный радист онемевшими пальцами все звал исчезнувший траулер.

…Целую неделю флотилия промысловых судов пыталась взять рыбу в квадратах, рекомендованных промразведкой. Десятки траулеров щупали воду лучами эхолотов, отдавали тралы по мало-мальски приличным показаниям и поднимали на борт такие крохи, что о них стыдно было говорить на перекличке капитанов.

Рыбы не было.

Начали ворчать матросы, нервничали капитаны, с далекого берега мчались на имя начальника промысла грозные радиограммы.

И Крохайцев решил организовать собственную разведку. Он чувствовал, что рыба есть, должна быть, но ушла из этого района. И Крохайцев послал на разведку «Кальмар».

Через сутки капитан Волков сообщил, что эхолот дает хорошие показания на рыбу. Но Крохайцев не спешил перебрасывать флотилию на север. Он хотел точных, надежных данных и оставил Волкова еще на сутки.

И тогда пришла «Нора». У этого урагана оказался коварный характер. «Нора» мчалась, будоража океан и сметая все на побережье; мчалась без теплого фронта впереди – обычной «визитной» карточки ураганов.

«Нора» захватила траулер далеко на севере. Волков сообщил, что лег в дрейф с подветренной стороны острова Бруней. Это спасло траулер от шторма, но не могло спасти от обледенения. Налетевший ураган резко понизил температуру воздуха, и Волков передал Крохайцеву, что команда борется со льдом. Первая радиограмма об этом была принята в двадцать ноль-ноль. Последняя – за час до полуночи. «Обледенение увеличивается, – радировал Волков, – теряем остойчивость, люди…»

На этом радиосвязь с «Кальмаром» прервалась.

…Их было двадцать два – обычный экипаж на СРТ. Разные люди, каждый с собственными заботами, и свели их на эту «коробку» разные судьбы. Они уходили в море на три-четыре месяца, окунались в опасный труд, временами кляли капитанов, не умеющих «взять рыбу», некоторые из них божились, что это-де в последний раз – уж лучше слесарить в цехе; веселели, когда обуздывали тяжелый план.

Робкие, отчаянные и смелые встречались на СРТ, но никто из них никогда не говорил о смерти. Это была запретная тема, и только порой в лихую минуту «срывался» измученный штормом парень и кричал капитану, что в гробу он видел эту рыбу, что хочет парень пожить, и пусть капитан уходит стоять под берег. Такое случалось нечасто, но капитаны могут припомнить и это.