Меня передернуло от одной мысли, что обвинять прекрасную Лореллею, которую так сердечно и отважно защищал мой Никита, будет этот мерзкий папиец.
Он взошел на помост, встал рядом с папием и, взмахнув полой алой мантии, начал противным тенорком:
— Да свершится высший суд Твой, о Всевышний, каждое слово которого непреложная истина. Эта истина — перед нами во всей своей неприглядности, после слов лести, обращенных к И Скалию, Кашоний продолжал: — Перед нами, рядясь в роскошное платье, сбыв отродье с рук, стоит оборотень, смрадная ведьма. Посмотрите пристально на эту лживую личину. Через нее проступает уродство порока и злодейства, отталкивающее безобразие грязной ведьмы. Уродов тела и духа, подобных этой подруге Сатаны, надо безжалостно уничтожать, как сорняк на полях святой Землии нашей, осчастливленной сошествием на нее самого Всевышнего. И пусть грозной волей Своей да покарает Он презренную колдунью!
Я в отчаянии от своей несносной памяти, «кибернетической», как подшучивал надо мной Никита, сохранившей эту пакостную речь.
— Негодяй! — выкрикнула Лореллея.
— Лишаю тебя последнего слова обвиняемой за оскорбление преданного Мне Кашония, высшинского прокуратия увещевания, и объявляю приговор: Милость Моя беспредельна. Пусть ни одна капля черной крови ведьмы сей не осквернит Землии. А потому сжечь преступницу во дворе замка. И пусть очищающий огонь костра, под истошные крики ее, горит до тех пор, пока не станет известна тайна Годдона и Саморры высшинскому прокуратию увещевания Кашонию.
Таковы были заключительные слова гнусного судьи, безнравственного вершителя судеб людей Иноземли.
Описать события, происходившие вслед за тем, выше моих сил, и я вынуждена оборвать свои записи. Не могу возвращаться даже мыслью к пережитому…».
Глава пятая
ПОСЛЕДНЯЯ СТРЕЛА
Бездонна пропасть чувств,
Нежданные таятся в ней поступки.
Весна Закатова
У Нади были все основания страшиться собственной памяти, способной воскресить пережитое.
После «суда» немые стражи с алебардами заставили «гостей замка» выйти на балкон.
Несчастную Лореллею свели вниз на каменный двор, где все тот же Кашоний суетливо распоряжался Гарантом Полного Успокоения и стражами в черных плащах.
Великопапий, уже без тиары, в своей нарочито скромной сутане, но с бесценными перстнями на пальцах, стоял в углу балкона, отгороженный рослыми телохранителями в двухцветной форме.
В невежестве своем И Скалий не понимал, и в мыслях не допускал, что у пришельцев нет желанного ему оружия и даже исчерпывающих сведений о нем. Он остро наблюдал за ними.
Вася Галлей в негодовании повернулся к Наде.
А Наде самой требовалась помощь, которую она черпала в близости невозмутимого Никиты.
О Джугий сошел вниз следом за своей несчастной женой, провожая ее в последний путь.
— О, Всевышний! — донесся снизу гадкий голос Кашония. — Нигде нет деревянного кола, чтобы врыть его посередине двора, где мы разложим костер.
— Разве у ворот нет каменных столбов? — с насмешливым спокойствием спросил И Скалий.
— Только Всевышний Разум мог с такой простотой и ясностью вразумить верного слугу своего! — восторженно отозвался Кашоний.
Воины в черных плащах, роняя на камни сухие сучья, переносили связки хвороста и сваливали их у запертых ворот.
Какой-то слуга замка тщетно пытался убедить дюжих наемников выпустить его во двор, поскольку он, как дозорный главной башни, обязан передать своему рыцарю важное донесение.
Наемники с ругательствами грубо втолкнули его обратно в дверь.
Так Великопастырь не узнал о важном для него сообщении.
Меж тем к замку выбитой в скалах дорогой безмятежно шел рамен в кожаной шляпе вожака табора и распевал на ходу веселые раменские песни.
Подойдя к воротам, он пронзительно свистнул, заложив в рот четыре пальца, а потом закричал:
— Эй вы, за стенами! Кто слышит пенье соловья, иль журавля курлыканье, иль слово человека? Мой табор услаждает знатных гостей прославленного Горного рыцаря. Дозвольте и мне пройти к своим раменам. Я песни новые несу и сам способен рассмешить.
Град стрел был ответом дерзкому рамену.
Он упал навзничь на дорогу и лежал с торчащей в груди стрелой.
А незадолго до этого он сидел на памятном дубу, сваленном «небесной силой» во время соревнования из луков.
Перед ним стоял закованный в латы коренастый вождь протеста Мартий Лютый.
Он убеждал атамана «лесных волков» присоединиться к нему для совместного штурма замка.
Их окружала пестрая толпа «лесных волков», кто в вывернутой шкуре, кто в кафтане с барского плеча, а кто в богатой одежде проезжего. Лютеры в кольчугах и шлемах выделялись среди них.
— Мне донесли. Враг человеческий из Святикана там. Пусть суд народа решит его судьбу! — убеждал Гневия Народного Мартий Лютый.
Гневий Народный встал с поваленного ствола и покачал головой.
— Не щадишь ты своих людей, вождь протеста. Думаешь, что он, как мышь, попался в мышеловке? Но у «мышеловки» неприступные стены. Да и штурм твой поведет к расправе над пленниками замка, именуемыми «гостями», а в их числе не только О Кихотий, но и сама вернувшаяся Надежанна.
— Как? Надежанна? Она не вознеслась на небо?
— Видно, путь на небо — двусторонний. Ты же сам встречал ее, когда она спустилась с облаков.
