Возвращение в эмиграцию. Книга 2 - [156]
— Скорей! — истерически закричала какая-то женщина, — вызовите машину!
Толпа раздалась. Несколько мужчин, тяжко ступая, пронесли неподвижного Михаила Борисовича. Наталья Александровна успела увидеть темное лицо с крепко зажмуренными глазами.
— Гипертоник, наверное, — сочувственно сказал кто-то, — вот горе, горе, даже такого мужчину подкосило.
Каким-то образом Гофмана умудрились поднять в кузов подъехавшего задом грузовика. Через минуту машина умчалась, подпрыгивая на булыжниках мощеной улицы. Митинг сам собой распался, люди стали потихоньку расходиться.
По дороге домой Ника стала рассказывать, как она пришла утром в класс, и все плакали. А ей совершенно не хотелось плакать, и она помазала глаза слюной, чтобы не подумали, будто ей не жалко Сталина.
— Я плохая, да, мама? — заглядывала она в лицо матери.
— Отчего же? С чего ты взяла, что ты плохая?
— Я же не плакала…
Наталья Александровна обняла дочь за плечи.
— Дурочка, не плачь, если тебе не хочется. Зачем же притворяться и лицемерить.
— А другие притворялись?
Наталья Александровна задумалась. Нет, Михаил Борисович не притворялся. Где уж там. Это не давешняя Оля Мешкова с ее обмороком. Но какова сила этого человека, Сталина, если крепкие мужики на траурном митинге по нему теряют сознание, и их увозят в больницу с гипертоническим кризом!
Этот день оставил у нее двойственное, и, скорей, тягостное чувство, от которого хотелось поскорей избавиться. Она с нетерпением ждала мужа, но он все задерживался.
Сергей Николаевич пришел поздно, пахнущий выпивкой. Наталья Александровна огорчилась, но он успокоил ее.
— Перестань. По сто грамм с ребятами выпили. На помин души. Не мог же я отказаться.
После ужина, после того, как Ника угомонилась и ровно задышала, крепко уснув, Наталья Александровна вдруг спросила:
— А была ли душа?
Как всегда водилось между ними, Сергей Николаевич сразу понял, о ком она.
— Ты считаешь, что не было?
Наталья Александровна не ответила. Погасила свет, скользнула под одеяло. Она придвинулась к мужу, прижалась щекой к его плечу.
— А знаешь, сегодня Ника потерла глаза слюной, чтобы не подумали, будто ей не жалко Сталина.
Сергей Николаевич беззвучно засмеялся, отчего затряслись пружины кровати.
— Ай, да Пушкин! Ай, да молодец! Угадал!
— Ты про что?
— А вспомни, в «Борисе Годунове», когда Бориса просят на царство, два умника мажут слюной глаза. Тоже, чтобы не подумали. Ты перечитай завтра.
— Перечитаю, — покорно согласилась Наталья Александровна.
Сергей Николаевич приподнялся на локте. В полутьме ночника неясно виднелось лицо жены. Она лежала неподвижно, смотрела прямо перед собой.
— О чем ты думаешь?
— Я о Панкрате, о Нине, о Славике. О том, что Алексей Алексеевич так и не написал ни разу.
— При чем здесь Сталин? Я тебе уже тысячу раз говорил, Нина вполне могла обсчитаться в своем буфете. Поверь мне, я работал в столовой, я знаю. Из-за неправильно взвешенной котлеты могло быть, черт знает что! Не понимаю, почему ты заговорила об этом именно сегодня. Из-за смерти Сталина? Она тебя так взволновала?
— Нет. Не взволновала. Кто он мне? Я готова сочувствовать, не больше. Но этот всеобщий плач, эти скорбные лица! Я этого не понимаю. Уверена, они не все притворялись, не все. Наш Миша грохнулся по-настоящему. Но почему? Никто же не падает в обморок, оттого, что на соседней улице умерла тетя Фрося.
— Сравнила.
— Нет, ты вдумайся. Это какое-то рабство, ей-богу, Что-то противоестественное, какой-то надрыв. То же самое происходит во всех городах, во всех деревнях. Я даже не могу себе представить, что творится в Москве. Повальная истерия, массовый психоз! Знаешь, я рада за Нику. Она не приняла в этом участия. Сжульничала, но участия не приняла. Не хочу, чтобы моя дочь была, как все.
— И будет получать на орехи.
— А ты, что же, хочешь, чтобы она…
— Я хочу, чтобы она не очень выделялась из среды, в которой ей доведется жить.
— Из толпы, ты хочешь сказать. Из толпы, способной поддаться массовому психозу.
— Ты хочешь поссориться со мной из-за смерти Сталина?
— Я не собираюсь с тобой ссориться. Просто я до сих пор не могу понять, что это за страна…
— Ага, — обиженно перебил Сергей Николаевич, — вот с этого и следовало начать. Сейчас ты упрекнешь меня за отъезд…
— Сергей, ты меня не понял. Я хочу разобраться в этой кутерьме, я вовсе не собираюсь тебя в чем-то упрекать. Я общества этого не понимаю.
— Пора бы уже за шесть лет, — он помолчал. — Что ты хочешь понять? Они строят свой социализм.
— Они…
— Ну, мы. Не придирайся к слову.
— Сережа, — хихикнула Наталья Александровна, — скажи на милость, какой из меня строитель социализма! А из этих баб, что всю жизнь провели на Красной Горке, и вечерами сидят на лавке и грызут семечки?
— Не сравнивай себя, пожалуйста, с этими бабами!
— Хорошо, не буду. Пусть не они, а, скажем, вся наша мастерская. Каким боком, скажи, все эти девочки, женщины, строят социализм? Они живут от зарплаты до зарплаты и еле-еле сводят концы с концами. Где он, этот окаянный социализм? Вот уже шесть лет мы сталкиваемся с людьми, и ничего хорошего от них о социализме не слышим. А многим из них, я в этом уверена, и ныне усопший Сталин тоже не нравился. Меня и Римма, и Зоя Павловна уверяли, будто в этой стране полно недовольных.
Роман посвящен судьбе семьи царского генерала Дмитрия Вороновского, эмигрировавшего в 1920 году во Францию. После Второй мировой войны герои романа возвращаются в Советский Союз, где испытывают гонения как потомки эмигрантов первой волны.В первой книге романа действие происходит во Франции. Автор описывает некоторые исторические события, непосредственными участниками которых оказались герои книги. Прототипами для них послужили многие известные личности: Татьяна Яковлева, Мать Мария (в миру Елизавета Скобцова), Николай Бердяев и др.
В 1-й том Собрания сочинений Ванды Василевской вошли её первые произведения — повесть «Облик дня», отразившая беспросветное существование трудящихся в буржуазной Польше и высокое мужество, проявляемое рабочими в борьбе против эксплуатации, и роман «Родина», рассказывающий историю жизни батрака Кржисяка, жизни, в которой всё подавлено борьбой с голодом и холодом, бесправным трудом на помещика.Содержание:Е. Усиевич. Ванда Василевская. (Критико-биографический очерк).Облик дня. (Повесть).Родина. (Роман).
В 7 том вошли два романа: «Неоконченный портрет» — о жизни и деятельности тридцать второго президента США Франклина Д. Рузвельта и «Нюрнбергские призраки», рассказывающий о главарях фашистской Германии, пытающихся сохранить остатки партийного аппарата нацистов в первые месяцы капитуляции…
«Тысячи лет знаменитейшие, малоизвестные и совсем безымянные философы самых разных направлений и школ ломают свои мудрые головы над вечно влекущим вопросом: что есть на земле человек?Одни, добросовестно принимая это двуногое существо за вершину творения, обнаруживают в нем светочь разума, сосуд благородства, средоточие как мелких, будничных, повседневных, так и высших, возвышенных добродетелей, каких не встречается и не может встретиться в обездушенном, бездуховном царстве природы, и с таким утверждением можно было бы согласиться, если бы не оставалось несколько непонятным, из каких мутных источников проистекают бесчеловечные пытки, костры инквизиции, избиения невинных младенцев, истребления целых народов, городов и цивилизаций, ныне погребенных под зыбучими песками безводных пустынь или под запорошенными пеплом обломками собственных башен и стен…».
В чём причины нелюбви к Россиии западноевропейского этносообщества, включающего его продукты в Северной Америке, Австралии и пр? Причём неприятие это отнюдь не началось с СССР – но имеет тысячелетние корни. И дело конечно не в одном, обычном для любого этноса, национализме – к народам, например, Финляндии, Венгрии или прибалтийских государств отношение куда как более терпимое. Может быть дело в несносном (для иных) менталитете российских ( в основе русских) – но, допустим, индусы не столь категоричны.
Тяжкие испытания выпали на долю героев повести, но такой насыщенной грандиозными событиями жизни можно только позавидовать.Василий, родившийся в пригороде тихого Чернигова перед Первой мировой, знать не знал, что успеет и царя-батюшку повидать, и на «золотом троне» с батькой Махно посидеть. Никогда и в голову не могло ему прийти, что будет он по навету арестован как враг народа и член банды, терроризировавшей многострадальное мирное население. Будет осужден балаганным судом и поедет на многие годы «осваивать» колымские просторы.
В книгу русского поэта Павла Винтмана (1918–1942), жизнь которого оборвала война, вошли стихотворения, свидетельствующие о его активной гражданской позиции, мужественные и драматические, нередко преисполненные предчувствием гибели, а также письма с войны и воспоминания о поэте.